— Конечно, я жду, когда он швырнет другой ботинок, потому что не хочу, чтобы меня разбудил этот звук, а то я себя буду чувствовать идиотом.

— Или, допустим, композитор Вольфганг Амадей Моцарт. Он лежит себе и дрыхнет. А ему надо идти на премьеру «Волшебной флейты», куда прибыл весь двор, все знатные особы и покровители. Жена мечется, щекочет его, трясет, водой поливает, дети в ухо визжат и по нему бегают…

— И что?

— Ничего, он привык. Тут к дому подъезжает карета, из нее выходит капельмейстер Антонио Сальери. Он привез Моцарту фрак и ботинки, зная, что предыдущие тот уже пропил давно.

— Так-так-так, интересно.

— Сальери берет валяющуюся на полу скрипку, на которую сверху брошена одежда, выпутывает из штанов смычок и играет гамму… хроматическую?

— Ммм…

— Да, назовем это хроматической гаммой. Но две ноты он недоигрывает. Тогда Моцарт подскакивает, выхватывает у него скрипку и быстренько доигрывает эти ноты. Точно так же и с замком Поенарь. Может быть, вампирам это самое то, даже наверняка, раз они кровопийцы, но живой человек подобное слово безропотно слышать не может. Он должен, обязан поправить!

— Мне понравилось, что ты проявил знание композиторов. Генри постоянно кого-то цитирует, и я думал, тебе не хватит на это ума.

— Ну, Грег, чтобы, окончив Кембридж, блистать эрудицией, много ума не надо. Наоборот это тупо. Тебя, как огурец, поместили в рассол, и ты потом всю жизнь ходишь, определенным образом засоленный. Да еще и кичишься этим, находишь других огурцов, аналогично засоленных, и на вопрос, как поживаешь, бодро отвечаешь: «Как огурец!».

— Сейчас ты непринужденно щеголяешь познаниями в засолке.

— Вот именно! Это нормальный снобизм. Тебя практически ребенком поместили в Кембридж, натравили на тебя всю свору, оторвали от родителей, заперли, заставили учить латинские глаголы, но ты выжил и остался человеком.

— Понимаю. Покойный сэр Чарльз был точно такой же. Он ни в грош не ставил свою английскую образованность, но что касалось вудуизма или каких-нибудь индейских каннибалических ритуалов, то к этим знаниям он относился очень ревностно. Кстати, ты не будешь против, если мы сделаем небольшой крюк? Мне надо завезти местной акушерке маорийские палочки, она их почему-то постоянно ломает. Перкинс, к мисс Адсон, пожалуйста.

— Какие еще палочки? — спросил я.

— Для татуажа. Ну… младенцев нумеровать одинаковых.

— Это сэр Чарльз придумал? Умно. Младенцы все одинаковые… Но подожди, как же так, потом они, когда вырастут, будут разными, а циферки останутся.

— Эх, Берти! Подумай сам, это глухая, древняя провинция. Близкородственные браки, вырождение, тупая, однообразная жизнь, а говорят, еще и какое-то странное излучение. Так что циферки помогают, их применяет полиция, кстати, мой брат Шерлок, фараон… ну, в смысле, он фараон полицейский, а не египетский. Сейчас мы вполне смогли оценить это прекрасное новшество. Как ты знаешь, твой Шимс — брат ТОГО Селдена, и у него на крестце имеется циферка 2, тогда как у Хью Селдена имеется циферка 1.

— Нет, правда? Подумать только!

— А как же. По приказу сэра Чарльза Селденов татуировали в зрелом возрасте, как раз перед тем, как случилась вся эта история, и теперь мой брат собирает деньги на памятник сэру Чарльзу от благодарной полиции и привлекает к этому Питера, другого нашего брата, викария.

— Лучше бы они в память о нем, совместными усилиями церкви и полиции, поймали эту собаку.

— Конечно, лучше. Но памятник — легче. Кстати, вот здесь живет акушерка, я зайду к ней. Приятная женщина, я бы женился, но смысл? Оно, конечно, то густо, то пусто, но в принципе нам с ней младенцев хватает.

С этими словами Грег пружинисто выскочил из кареты, и Перкинс, оценив его пластику, тут же сказал:

— Сэр, он за десять минут не управится, — и хлестнул лошадей. На нас уже из болотных туманов зловещим призраком, беспощадным, словно призрак коммунизма, двумя узкими башнями восставал мохнатый Баскервильский замок.

Весь вечер шел дождь. Я стоял у окна и наблюдал, как слоистый закат, отливающий всеми мясными оттенками, включая синий, лиловый и белый, медленно и причудливо сползает на зеленые дымчатые болота. Капающие ветки деревьев на аллее, тяжелые, напитанные влагой прошлогодние камыши то там, то сям исходящие обвисшим мокрым пухом, издали невидимые, но данные в ощущениях. Сейчас выйдешь наружу — все будет чавкать; взрыхленная почва с остатками жизнедеятельности овец; трава, напитанная, как губка, изумрудными чернилами Люцифера, осыпанная сосновыми иглами и желудями; безобразная наезженная дорога с глубокими колеями, полными свежей, пахнущей облаками, небесной воды. Расплывчатые голубовато-сизые холмы, опаловые озера, их дождливая зыбь, как на камне под грубым резцом. Сквозь угрюмое замковое окно можно видеть, как в оседающей нежно-розовой мякоти неба уже реет первая весенняя цапля. Она раскинула крылья и, согнув шею, положила голову себе на спину, а длинные ноги вытянула вдоль хвоста самым нелепым образом, решая сугубо свои цаплединамические задачи.

— Кстати, о цапле… — изрек Питер Мортимер, местный викарий, задумчиво поглаживая пальцем бокал бренди. Этот викарий был двойником Грегори. Насколько я понимаю, всего их четверо: Грегори — доктор, Питер — священник, Шерлок — инспектор полиции и Юджин — археолог, который здесь неподалеку азартно роется в доисторических могилах, вот-вот штаны лопнут. Все четверо — на одно лицо, все четверо живут вместе и пытаются, каждый со своей позиции, расследовать смерть Чарльза Баскервиля. Что им весьма удобно, учитывая их профессии. Но если поглядеть со стороны, так это жутко — четыре одинаковых человека, но по-разному одетые, кто-то испачкан в крови, кто-то с землей под ногтями, кто-то с молитвенником, сложив восемь обутых в полицейские ботинки ног (оптом дешевле) в камин, обсуждают убийство.

В данный момент у меня в гостях, слава Богу, был только священник, который первым посещал новых людей, приезжающих в эти края, его брат Шерлок приходил вторым.

— … я мог бы вам поведать анекдот с участием этой птицы, — между тем продолжил Питер, сам, как мы знаем, довольно похожий на цаплю, которую он решил скомпрометировать. — Представьте себе, дорогой Генри (бедняга еще принимал меня за Генри или из вежливости делал вид), что в паб зашли три человека. Вернее, человек, цапля и кот. Да-м… причем, кот весьма крепкий, с развитой, так сказать, мускулатурой, котяра, ну вы понимаете. Входят, усаживаются. Цапля говорит коту: «Джон платил последним, твоя очередь». Кот недоброжелательно возражает: «Думаю, сейчас ты пойдешь, Барни». Человек говорит: «Ничего, я угощаю». Подходит к барной стойке, говорит: «Три эля». Бармен: «С вас 2 шиллинга 5 пенсов». Человек- не глядя, понимаете! — сует руку в карман и вынимает ровно 2 шиллинга 5 пенсов! Потом дожидается заказа и возвращается к приятелям. Через некоторое время напиток кончается, и цапля заводит снова: «Ну что, Огастес, теперь уж точно твоя очередь». Кот агрессивно топорщит усы: «А все же, почему не ты, почему я?». Цапля: «Ну ты же знаешь, проклятый букмекер…» — «Мне плевать на твоего букмекера, Барни!» — кричит кот, вставая во весь богатырский рост и надвигаясь на цаплю. «Не беспокойтесь, я угощаю!» — говорит человек и опять идет к стойке. «Мне, пожалуйста, три ячменных». — «С вас 2 шиллинга 8 пенсов». И опять он лезет в карман и достает оттуда ровно 2 шиллинга 8 пенсов! Так продолжалось до глубокой ночи, и каждый раз кот с цаплей ссорились, а человек доставал из кармана строго нужную сумму. Наконец, бармен не выдержал и спросил: «Извините за любопытство-с, но я очень хотел бы знать, как вам удается этот фокус с деньгами?» — «Видите ли, — отвечает человек, — я сегодня утром нашел на чердаке старую лампу. Потер ее рукавом, и тут появляется джинн. И говорит: «О, спаситель, как я рад снова очутиться на свободе! В благодарность я выполню три твоих желания!» — «И?» — «Первым моим желанием было, чтобы у меня, когда надо, всегда — извините — стояло. Вторым, чтобы в кармане всегда были деньги на выпивку для меня и моих друзей». — «А третьим?» — «Ах, третьим! Третьим было — чтобы меня всюду сопровождала длинноногая пташка с крепкой, прижимистой киской!»