— Вы видите эту бутыль, дорогуша? — в свою очередь вдруг заинтересовался Блуменфилд.

— Да, — не стала скрывать Лора. — Ее можно не увидеть, только ее всю выпив.

— А можно чего-то бояться, ее всю выпив? — наводяще спросил Блуменфилд.

— Аааа! — озарено ответила Лора. — Значит, не боитесь.

— Не боимся, — ответил Петлюра. — Мы другого боимся, чтобы наши ребята случайно не укусили еврея.

— Да здесь нет никаких евреев! — воскликнул Блуменфилд. — Это ж еврейское ополчение!

Его логики я не понял, зато Петлюру понял, как никто. Я, как и он, тоже боялся другого. Лора Френкленд — в машине, посреди черных ночных болот, в полнолуние, замыслившая каверзу… тут, знаете ли, насторожишься. Но с другой стороны, и оставаться неприятно — ночь, обездвиженный бронепоезд, вервольфы и хорошая перспектива узнать из первых рук, существует ли среди местной нечисти призрак гигантской собаки, или тут, кроме вампиров и оборотней, больше нет никакой живности. Между прочим, увозя наследника рода Баскервилей, — пришла ко мне филантропическая мысль, — мы делаем хорошее дело, без нас на бронепоезде будет гораздо безопасней. Ведь это кошмар, как-никак, фамильный, а не общего пользования. Адский пес без повода не кинется, и если он кидается на вас, то есть смысл задуматься о причинах — что-то не так в вас самих, в вашем внутреннем мире. Вообще-то известно, что ему нужен Баскервиль, желательно, наследник. Унося ноги (некто грубый сказал бы «задницы»), мы отводим от бронепоезда удар. Конечно, нельзя рассчитывать, что нам дадут за это орден или хоть кто-то будет благодарен, но ведь такова судьба всех, кто творит добро ради добра, а не ради общественного резонанса.

— Хью очень эксцентричный, — ни к селу, ни к городу заявила Лора. — Когда мы познакомились, он творил под псевдонимом Йорк. Но всем говорил, что это его настоящая, родовая фамилия, которой он очень гордится.

— Всякий стал бы гордиться фамилией Йорк, — либерально заметил Шимс, — памятуя, что он Глостер.

— Его второе имя Уолтер. Когда кто-нибудь заводил речь о том, что визуально все это выглядит… нуэ… неподобающим образом, он выходил из себя, начинал кричать, что его родители, почтенные люди, знали об именах побольше, чем какой-то жалкий червяк, что ни в имени Хьюго, ни в имени Уолтер, ни в славной фамилии Йорк не содержится ничего непристойного, они встречаются даже у членов кабинета министров, не говоря о многих поколениях герцогов Йоркских, что трактовать так его имя — клевета и диффамация, и что он обратится в суд и потребует достойную компенсацию за нанесенный моральный ущерб. И продолжал подписывать картины инициалами. Зато халтуры он подписывает «Джонсон».

— Такие штуки сильно сужают аудиторию, — заметил Блуменфилд. — Большинство этого не воспринимает.

— Ваш муж — смелый человек! — одобрил Петлюра.

— Смелость ему понадобится, — констатировал Блуменфилд.

— А мы парню даже не налили… — медленно, укоризненно произнес Генри.

Боже, правда, не налили! От этой мысли я пунцово покраснел, как помидор, на заре чистой юности вдруг узревший случайно обнажившуюся часть тела помидора-девушки. Вообще все как-то приутихли, возможно, тоже запомидорились, но в ночи это не видно.

— Ага, — сказал, наконец, Генри. — Тогда мы поехали.

— На посошок? — спросил Петлюра.

— На посошок, — ответил Блуменфилд.

— Чтоб на эти благословенные болота не пришла касапня, не построила еще один Петербург и не грозила отсель шведам, — провозгласил тост Петлюра.

— Касапня — это кто? — спросил я.

— Большевики, — перевел Блуменфилд.

— Да-да-да, это было бы лишнее! — воскликнул я, живо, с содроганием представив себе нарисованную Сэмом картину.

— Будьмо! — резюмировал Генри.

— Будьмо! — обрадовался Блуменфилд.

— Будьмо! — поддержал Петлюра.

— Что такое «будьмо»? — спросил я.

— Повторите и пейте, — посоветовал Шимс.

— Будьмо! — старательно повторил я. И выпил.

— Надо же, как люди странно раскрываются, — сказал я, озирая в окно машины изумрудные болота в лунном свете. — Я знал Блуменфилда в Америке, это был обычный бродвейский продюсер. Его голова была забита деньгами, как опилками. Ничего больше его не интересовало. А стоило ему приехать в Англию, и оказалось, что он филантроп и романтик.

— Приятно, что Англия произвела столь благотворное действие на его нравственный облик, — изрек Шимс.

— А мне приятно, — сказал Генри, мучимый совестью, — что у господина Петлюры осталась моя шуба. Она теплая. Он в ней никогда не замерзнет. Боже мой, сам Петлюра! Я пил с самим Петлюрой, надо было взять автограф! У меня же есть молескин! Знала бы моя покойная мама!

— Значит, Генри, это все-таки твоя шуба, — вычленил я главное.

— Да, — рассеянно отреагировал Генри. — Конечно моя. Я не хотел там говорить, но у меня мама была украинка…

— Глупо было бы верить, что точно такую же шубу…

— Я даже немного знаю украинский… Ты обратил внимание, как они удивились, когда я сказал «будьмо»?

— Блуменфилд через три дня возвращается в Америку, — сказал Шимс, весь в своих мыслях. — Он отплывает на собственной яхте. Обещал взять меня с собой. Если вы помните, то господин Говард Стикер…

— …этот миллиардер, который запер меня в клетке своего домашнего зоопарка с орангутангом Бо-бо за то что я, как ему показалось, осквернил его дочь, — вспомнил я. — Дочь Стикера, а не дочь Бо-Бо, — поспешил я уточнить, боясь быть непонятым.

— Совершенно верно. Так вот, этот упомянутый господин Стикер передал через Блуменфилда мне настойчивое приглашение поступить к нему на службу секретарем, ибо я произвел на него неизгладимое впечатления в период вашего с ним тесного общения, хоть оно, моими стараниями, продолжалось не так долго, как ему хотелось бы.

— О, Стив! — с чувством воскликнул я. — Если б вы меня не успели вызволить до того, как Бо-Бо до меня добрался, то у него сейчас было бы две дочери!

— И теперь, когда я уволен…

— Вы не уволены, Стивен, — горячо возразил я, — вы…

— Теперь, когда я уволен, — твердо повторил Шимс, — я склонен принять приглашение господина Стикера.

— Но Шимс! — возопил я. — Благодетель! Как же я…

— Не хотите ли вы сказать, что откажетесь от своего брака, если я останусь? — спросил мой, увы, бывший лакей.

— Нет, конечно, нет! Но сейчас…

— Слава богу, моей сестренке будет приятно об этом услышать, ведь она знает, как вы ко мне привязаны.

— К ней я тоже успел привязаться, но мы надеялись…

— Я решил принять приглашение господина Стикера, — упрямо проговорил Шимс. — Но поскольку я нужен вам здесь, я принял также и решение остаться.

Великая мудрость разительна в устах камердинера, но в устах шурина она просто убийственна. Мы привыкли, что Эзоп был рабом, считай, тем же камердинером, но чтобы философ был чьим-то шурином — таких прецедентов история не помнит, и это прочищает мозги, знаете ли. И вот, как только мои мозги в полной мере прочистились, я ОСОЗНАЛ. Меня вроде как озарило, так бывает — идешь, идешь, и вдруг из окна (конечно, дело происходит в Венеции) на вас выплескивают ведро грязной воды, и сразу все вокруг неузнаваемо меняется.

— Шимс, ты гений! — воскликнул я. — Прекрасный план! Полиция никогда не отыщет вашего брата в Америке! Вывезти его на яхте Блуменфилда под видом тебя, что может быть надежней!

— Я рад, что вы оценили мою идею, — скромно потупился Шимс. — Поскольку Джей будет думать, что взял на яхту меня, и у него будут подтверждающие письма, то даже в случае неудачи его не сочтут соучастником. Решат, и совершенно справедливо, что он просто был обманут.

— Великолепно! А скажите, Стивен, ваша сестра такая же умная, как вы?

— Умом мы с ней, правду сказать, не мерились, но она получила хорошее образование и прекрасно умеет держаться в обществе. Что же касается происхождения, то вашим тетушкам не на что жаловаться.

— Разве что на проделки вашего братца, — заметил я, шутливо погрозив пальцем, хотя на самом деле внутри меня все как-то ныло, и от мыслей об этом и о тетушках мои поджилки выплясывали канкан. Конечно, я до последнего буду все отрицать, но вдруг они узнают достоверно, что кроме брата-камердинера (да ладно, сейчас все работают) у моей благоверной еще имеется брат — знаменитый убийца? И муниципальный оркестр Острова Дьявола уже заказал новые фраки и разучивает бравурные марши, готовясь к торжественной встрече с ним, как только его сцапает полиция.