— Сломанная калитка никак не могла причинить остановку сердца, и это к делу не относится, — с тупым полицейским упрямством откликнулся инспектор Мортимер.

— А тебя не интересует, почему она была сломана и приоткрыта?

— Сэр Чарльз не следил за хозяйством, и в этом бардаке неудивительно, что калитка была сломана, она просто уже не закрывалась.

— Да? — риторически изумился доктор Мортимер. — И это подтверждает Бэрримор?

— Бэрримор! — закричал Генри со властностью, которая мне не свойственна, особенно если я в гостях. — Бэрримор! Ну, где черти носят этого дворецкого?!

— К вашим услугам-с, — сообщил Бэрримор, подкравшись незаметно, и подобострастно расположив по лицу бороду лопатой.

— Послушай, Бэрримор, эта калитка, которая на болота, она что, была сломана?

— Она была сломана в ту самую ночь, когда умер сэр Чарльз. И если мне будет позволено заметить, дело это весьма таинственное-с.

— А может быть, она была сломана уже давно, а, Бэрримор?

— Как можно-с! — воскликнул дворецкий. — Я лично слежу за тем, чтобы все замки в замке, включая калитку, были в исправности-с, вы можете сами проследить…

— Не преминем, — пообещал Генри.

— …и уверяю, что не далее как в три часа дня того дня, о котором мы говорим, эта калитка была надежно закрыта-с.

— Кто же, по-вашему, мог бы сломать калитку? — допытывался Генри.

— Не знаю-с, понятия не имею-с.

— Ладно, Бэрримор, иди, иди…

И Бэрримор ушел, гордо неся на лопате бороды свое щекастое и бледное лицо.

— Так, — сказал Генри, — с этим разобрались. Значит, вы думаете, что смерть сэра Чарльза была вызвана сугубо медицинским факторами?

— Да, я думаю, как бы то ни было, можно считать установленным, что сэр Чарльз бежал, и стало быть, имела место интенсивная физическая нагрузка. Бежать он мог необязательно от страха, но и по другим причинам.

— Отчего же он, извиняюсь, в штаны наложил, а? — язвительнейшим тоном спросил доктор Мортимер, поглаживая свою ногу. — Или это тоже не могло вызвать внезапной остановки сердца и к делу не относится?

— В замке мною проводился обыск, в процессе которого я обнаружил на кухне чай для похудания. Не исключено, что сэр Чарльз побежал именно под действием этого чая, и… и не добежал.

— Остроумно, — одобрил эту гипотезу доктор Мортимер. — И даже логично, если допустить, что он скрыл от меня свое желание похудеть и выпил средство, которое я прописал миссис Бэрримор, чтобы она под каким-нибудь благовидным предлогом поила им своего мужа, который в нем остро нуждается. Она потому ко мне и пришла, чтоб я дал ей успокоительное, чтобы ее не бесил облик ее мужа, а не то она сорвется, а я ей посоветовал не травить себя попусту, а давать ему чай, и он похудеет.

— Гм, — сказал я.

Это прозвучало слишком резко. Все повернулись в мою сторону.

— Нет-нет-нет, ничего, я закашлялся…

— Но почему тогда он бежал в сторону болот? — спросил Генри.

— Туземная привычка, не хотел пачкать на своей территории. Запах мог бы ночью подманить гризли, который утром испугал бы миссис Бэрримор, или она бы его приняла за своего мужа, и в случае, если бы настоящий муж их застал, то сэр Чарльз бы лишился дворецкого.

— Или гризли.

— Или дворецкий лишился бы жены.

— Зато гризли…

— Для этого надо было, чтобы калитка была открыта.

— Она и была открыта.

— Друзья мои, мы забываем о том, что там были следы гигантской собаки, — заметил преподобный Мортимер, молитвенно сложив руки, и сразу все замолчали.

Мне даже послышалось, что где-то под потолком летит муха, хотя в ту пору для мух в Англии было так же рано, как для немецких бомбардировщиков.

— Вот что я хочу знать насчет следов, — вмешался я. — Мне хотелось бы внести ясность в этот вопрос. Не было среди них женских?

— Поговорим о странностях любви, другого я не смыслю разговора, — ехидно процитировал Генри, демонстрируя чудеса домашнего образования в его самой неприглядной части. Даже понимание теории относительности не производит такого отвратного впечатления, как знание поэзии.

— Итак, следы, — сказал инспектор Мортимер, выбив трубку и пристроив ее за ухо, будто карандаш. — Когда мы с Грегори прибыли на место происшествия, их было три вида: следы сэра Чарльза, 9-й размер, острые носы, следы малютки-Бэрримора, который обнаружил тело, 11-й размер, закругленные носы, и несколько следов собаки, их обнаружил Грегори, пока я проводил расследование в замке. Кто-либо еще мог находиться там, не оставив следов пребывания, лишь в том случае, если он двигался исключительно по полоске гравия вдоль аллеи, но даже и в этом случае он должен был сначала подойти к калитке, если, конечно, он не прилетел по воздуху, что мне, как опытному оперативнику, представляется невероятным. Женских следов мы не видели ни на аллее, ни в районе калитки, ни со стороны дороги, куда в виде петли выходят следы сэра Чарльза. На самой дороге следов никаких не сталось, потому что на подступах к замку, как вы можете убедиться, подойдя к окну, — булыжная мостовая.

— Понятно, — сказал я, — значит, следы преступника были тождественны следам сэра Чарльза, и вы их приняли за следы сэра Чарльза.

— В самом деле? — уточнил инспектор Мортимер, сузив глаза.

— Это было бы весьма удивительно, — вставил археолог Мортимер, чистя ногти, — учитывая, что сэр Чарльз носил дорогую лондонскую обувь.

— Привез бы из Африки, там черная обувь дешевле, — предложил Генри и расхохотался. Его примеру никто не последовал.

— Притом походка, — добавил доктор Мортимер, продолжая гладить ногу. — Мы не ставили перед собой цели выяснить, принадлежат следы одному человеку или разным, но если бы были резкие отличия в манере передвигаться или ставить ступню, то мы бы это заметили.

— Отлично, значит, убийца — тоже Баскервиль, — сказал я, — это мне подходит. Тогда у него есть мотив.

— Погодите, Генри, — вмешался инспектор Мортимер, капризно надув нижнюю губу, — с чего вы взяли, что там вообще был убийца?

— Потому что его по голове картошкой стукнуло, — ответил доктор Мортимер, сердито указав на меня тростью.

— Да нет, все элементарно, — терпеливо ответил я, сознательно пропустив этот мизантропический пасс. Когда тебя изрядно стукнуло картошкой, а твой лечащий врач еще и вооружен тростью с таким увесистым набалдашником, лучше не нарываться. — Просто я подумал, что если бы причина остановки сердца находилась внутри организма, ее бы нашли при вскрытии. А если она находилась снаружи, то ее должны были установить, обследуя место преступления.

— Правильно! — прекраснодушно воскликнул преподобный Мортимер, оторвавшись от разглядывания своих рук.

— Когда мне стало плохо на концерте, то, кстати, именно по лежащей рядом со мной картофелине все сразу определили, что меня стукнуло по затылку картофелиной.

— Правильно! — гнул свое доктор Мортимер. — Стукнуло, еще как!

— И вот я спрашиваю, куда делаcь эта «картофелина» в случае с сэром Чарльзом? Не иначе как ее кто-то убрал или, наоборот, положил там, где ее не было. Значит, на месте происшествия был еще один человек, который в чем-то виноват, потому что иначе бы он не пытался скрыть улики.

— Логично, — сказал инспектор Мортимер, осушив свое виски.

— Конечно, это сделать мог и Бэрримор.

— Не дурак же он, — осовело сказал инспектор Мортимер. — Да и я не дурак.

— Я обязан хранить тайну исповеди, — сказал преподобный Мортимер, отхлебнув изрядный глоток виски и массируя руки, как после поднятия тяжести, — но хранить мне на этот раз нечего, преступник не исповедовался. Выскажусь даже определенней, никто из прихожан не вел себя так, как будто у него на душе лежит груз. Бэрримор ходит на исповедь регулярно, и за него я готов поручиться, потому что его помыслы мне понятны.

— Итого, — просуммировал я, — если взять за аксиому то, что убитый является дядюшкой Чарльзом, то преступник является нашим с дядюшкой генотипическим родственником, носит дорогую лондонскую обувь 9-го размера и его помыслы непонятны Питеру. Что вы в этой связи скажете о Степлтоне?