— Ха-ха-ха, ну, право, святой отец! Откуда у вас такие порочные анекдоты?

— А в чем дело?

— Все-таки странно слышать от священнослужителя…

— А что ж мне, про церковь, что ли, анекдоты рассказывать? Извольте. Идет Господь Наш Иисус по воде аки посуху. За ним, на некотором отдалении следует апостол Петр, но у него есть проблема…

— Нет-нет, этого делать не стоит, я не хочу это слышать, но все-таки…

— Какой вы нудный, Генри, ваш дядя не был таким нудным. Это гордыня. Гордыня и пошлость. Вы думаете, пошлость любезна Господу нашему?

— До сих пор думал, что да.

— А известно ли вам, сын мой, что сам Спаситель Наш Иисус проповедовал анекдотами?

— В самом деле? — спросил я.

— Конечно, древнееврейский юмор сейчас не всякому покажется смешным, но уверяю, это были анекдоты. Иисус вовсе не отрицал житейские радости, он пил и веселился, и говорил ученикам: радуйтесь, пока я с вами. Помните, «пришел Сын Человеческий, ест и пьет; и говорят: вот человек, который любит есть и пить вино, друг мытарям и грешникам» (Мф. 11:9).

— Да, помню, было… — промямлил я неохотно, мне представилась все мои тетки в ряд, с молитвенниками в хищных пальцах, как гарпии, ждут, пока им объяснят, в каком месте смеяться. — Зачем обсуждать такие темы, что было, то и ладно, нас, обычных людей, это не касается. В Библии есть много такого, что смущает моралистов… Но что это?

Я кинул взгляд в окно. Уже смеркалось. И на фоне дымчатых холмов, утопающих в мягком мраке, посреди инфернально-зеленой равнины стоял черный, блестящий тритон. У меня есть друг-ученый, посвятивший жизнь этим тварям, так что точно могу сказать — это был тритон гребенчатый, причем в брачный период, когда гребешок их становится вопиющим. Он стоял, весь взъерошенный, сердито изогнувшись и растопырив длинные пальцы, а потом ими оттолкнулся и всплыл в воздух. Поплавав какое-то время, он обернулся и апатично посмотрел на меня. Глаза его блеснули и надвинулись, и вплотную приблизившись к стеклу, они сделались продолговатыми и зелеными, а потом вдруг погасли, и все исчезло.

— Вввы вввидели? — спросил я деревенеющим языком.

— Что, козни дьявола? Бывает. Та-ак, перекреститесь троекратно, — деловито ответствовал викарий, лихо грохнулся на колени и потянул меня за рукав, чтоб я встал рядом, — святой водичкой, водичкой из флакончика, нет, не из фляжечки, во фляжечке у нас для духовных нужд, где у нас фляжечка, вот у нас фляжечка, хотите? Нет? А я да. А, вот он, наш флакончик, флакончичек, покропим, покропим, покропим! Повторяйте… ммм…. Чтобы такого… ага: заклинаю тебя, существо воды, Богом живым, Богом Создателем, который в начале отделил тебя от земли и удостоил разделить на четыре потока, чтобы от тебя, где бы тебя ни пили и ни разбрызгивали, бежал и был побеждаем враг и вся сила гниения, и чтобы ты была посвящена истинному Богу. Аминь.

— Аминь, — повторил я с огромным чувством. — А что, это поможет?

— Завтра принесу побольше святой воды, все тут покропим, молитовки почитаем, чесночок развесим, омелу прицепим, пантаклей понарисуем, серебряный крест пришпандорим, и никакие беси не сунутся. Вообще у нас экзорцизмом занимается Грегори, у него дар от Бога.

— Он что, верующий?

— Отнюдь, он их изгоняет силой своего неверия. И язык у него такой поганый, прости Господи, что ни один бес долго не выдержит, с их-то гордыней. Вот, помню, явился ему розовый, весь расфуфыренный, как павлин, шея голая. Звали Нарцисс. Спрашивает он его: я красивый? Нашел, кого спрашивать! Досталось бедному бесу так, что он в ужасе и комплексах бежал в ад и ныне сидит там безвылазно, потому что оттуда они уже на землю вернуться не могут. Грегори сказал: у тебя, любезный, нарушение кальциевого обмена, на почве потомственной шизофрении и вырождения, а также авитаминоза, вот почему ты облезлый и прибабахнутый, тебя надо лечить, но только авитаминоз, потому что все остальное не лечится.

— Облезлый и прибабахнутый… Хорошо, а вампиры?

— В округе есть вервольфы, но это люди простые, темные, они в замок не ходят. Тем более сэр Чарльз на них устраивал облавы, и они его боялись. Если вы сейчас круто возьметесь, то будут бояться и вас.

— А может быть эта таинственная собака — тоже вервольф?

— Да что ж мы, по-вашему, совсем олухи, оборотня от собаки отличить не можем? Нет, собака — это собака, существо постоянно-материальное. Грегори, наверно, вам рассказывал, что он нашел следы.

— Да-да-да!

— Так вот, я пришел туда, брызгал святой водой, и они в человеческие не превратились, остались как есть, каково?

— То есть просто большая собака?

— Да, просто большая собака. По человеческим меркам, где-то 14-й размер обуви.

— Это уже не обувь, а скрипичные футляры!

— Точно. Однако же, шутки шутками, а есть нюанс. В ней сидит дьявол.

— В обуви?

— Нет, в собаке!

— Вот это да!

— Он сидит там. Но ведь и сам ваш род… вы ведь не сноб, Генри?

— Не очень, а что?

— Дело в том, что здесь на болотах когда-то скрывался Влад Цепеш. И ходят сплетни… или, пристойней сказать, легенды, что якобы незадолго до того овдовевшая леди Маргарет впустила его в свой дом и родила от него Герберта, Хьюберта, Элизабет и Энн Баскервилей.

— Сразу?

— Да, сразу. Рад, что вы так спокойно это восприняли.

— Я заметил, что здесь, простите, если кого обидел, довольно много четверней рождается.

— Это происходит с тех пор, как на Гримпенских болотах появились гигантские орхидеи. Они расцветают, и все, зачатое в этот период, рождается, как вы удачно выразились, четверней. Поэтому местные жители стремятся не зачинать детей в это время и в этом месте. А это трудно, потому что как раз в это время кончается пост, и люди расслабляются.

— Понятно.

— Мой брат Юджин считает, что всему виной космический летательный аппарат…

— Космический летальный аппарат???

— …космический летательный, остатки которого он нашел во время своих изысканий. Когда вы познакомитесь, он обязательно вам их покажет, если вы не откажетесь идти с ним на болота.

— Поглядим, — уклончиво ответил я.

Тут батюшка заметил часы и всплеснул руками:

— О Святой мой Боже, уже совсем поздно. Как я доберусь домой?

— Может, останетесь?

— Нет, я пойду.

— Не боитесь тритона?

— Там был тритон? Это голос тритона, вы слышите крик: «Вы меня разварили, ах, где мой парик!» Нет, ха, мне такое не является. Но впрочем, если вы действительно хотите сделать добро своему ближнему, велите Перкинсу отвезти меня на телеге.

— Перкинс вряд ли сочтет это добром ближнему. Ну, что поделаешь, в каждой жизни случается дождь. Бэрримор! Бэрримор? Да где ж он шляется?

— Может, позвоните в колокольчик?

— Да, так и сделаю, чудная мысль.

— Их для этого и вешают.

— Кого, где вешают?

— Колокольчики.

— Фух, что ж вы меня так пугаете, я уж подумал, кого посерьезней…

Содержимое моих снов в эту ночь меня удивило. Мне снился не тритон, не собака, даже не вервольф, а настоящий кошмар — миссис Бэрримор. Наверно после всего произошедшего мне надо называть ее Элизой и пойти исповедоваться. Или лучше не стоит… в смысле, не следует трепать перед святым отцом имя женщины? Утром, нежась в постели, я думал о том, какого пола последний член квартета Селденов, мужского или женского? Если женского, то замужем ли она, и где в настоящее время живет?

К моему большому облегчению, завтрак в постель мне принес бородатый Бэрримор, похожий на респектабельного Малютку Джона, а не его нежная супруга, видеть которую я был сейчас не готов, тем более вверить ее хлопотам сосуд, стоящий под кроватью. Хватит с нее простыни.

— Отличная погодка, Бэрримор, — бодро кивнул я на раскидистое солнце за окном. — А что, в замке есть привидения?

— Как можно-с, — пророкотал Бэрримор, — такое спрашивать? Конечно, есть. На то и замок-с.

— И что они делают?