— Ты должен сеять среди мятежников семена сомнения. Не все из них душегубы и законченные негодяи. Многих в лагерь загнали силой, путем обмана и запугивания. Надо вражеской пропаганде противопоставить свою — пропаганду Правды. Не трескучими фразами и лозунгами, а простым, доступным каждому безграмотному человеку языком объяснить смысл Апрельской революции, — подробно инструктировал лейтенанта Ахмад.

— Попробуй на конкретных примерах показать, что дает наша власть человеку труда, какую она проявляет о нем заботу. В общем, поручается тебе, дорогой Хизри, самая трудная для разведчика работа — превращение вчерашних врагов в своих единомышленников.

Не сразу приступил к выполнению задания молодой лейтенант. Ему надо было присмотреться к мятежникам. Определить, с кем можно из них говорить по душам, а кого обходить стороной, опасаясь провокаций.

Неожиданно Хизри помог один случай, к сожалению, трагический и печальный, взволновавший весь лагерь мятежников.

В то утро их подняли на ноги раньше обычного. Выстроили на плацу повзводно, раздалась зычная команда:

— Равнение на середину! К зачтению приказа начальника лагеря стоять смирно!

Ряды замерли, в наступившей тишине начальник лагеря прочитал громко и четко:

— За невыполнение приказа командира и его оскорбление курсанта первой роты третьего взвода Махмуда Газниви — расстрелять.

Он стоял босой, рубашка до колен, со связанными за спиной руками. Махмуду Газниви не было, пожалуй, и восемнадцати лет. Худой, голова стриженная под машинку, губастый и кривоногий. Еще вчера о его поступке знал весь лагерь. Совсем еще подросток, а позволил себе неслыханную дерзость — на спецзанятиях по методике допроса пленных отказался стрелять в какого-то дряхлого старика. А когда за невыполнение приказа его огрел хлыстом по спине командир, Газниви в ответ плюнул ему в лицо на глазах всего взвода. И сейчас голову старается держать высоко, слушает приговор и рот кривит, насмехается над высшим начальством. Или от рождения храбрым оказался паренек, или просто не понимает, что происходит здесь, на плацу лагеря.

Дежурный взвод по команде щелкнул затворами, автоматы взяли на прицел хилую грудь Махмуда. И тогда он очнулся, понял, что придет смерть, закричал истошно и дико. И тут же упал, скошенный веером свинцовых пуль…

Обычно быстро засыпали уставшие, намаявшиеся на занятиях за день мятежники. Но сегодня в палатках многие из них лишились сна, ворочаются с боку на бок, заводят тихий разговор между собой.

— Хизри, Хизри! Ты не спишь? — слышит разведчик голос своего соседа с верхней полки двухъярусных деревянных нар.

— Да нет, Султан… — отвечает он ему. — Паренек все тот перед глазами стоит…

— И у меня тоже… Вижу его насмешливую улыбку, и голос Газниви чудится: «Будьте вы прокляты, убийцы своего народа! Покарает вас кара».

— Неужели мы и вправду убийцы своего народа? — спрашивает из темноты командир отделения Мургаб.

— А то кто же? Скоро пойдем стрелять и резать своих, — говорит Султан.

— Да какие же они свои? Это же все неверные, а их надо уничтожать беспощадно, как нас учат командиры! — провоцирует Хизри.

— Да заткнись ты, ворюга! — зло прерывает его Мургаб. — Надо еще разобраться, кто неверный, а кто служитель Аллаха… Вот взять, к примеру, мою семью… Восемь нас братьев, все мы свято соблюдаем намаз, почитаем всевышнего… Но я здесь, а они там, в Афганистане. Может, такое случится, что придется сойтись в одном бою, друг на друга поднять оружие. Разве на такое Аллах благословлял правоверных мусульман? Как быть? Что делать? — И зашумела палатка, что растревоженный улей. Никто из отделения, оказывается, и не думал спать. То громко, то снова перейдя на шепот, каждый старался поведать о своем, рассказать, что наболело, выплеснуть наружу свои тревоги и сомнения… Хизри молчал, слушал внимательно, изучал, с кого начинать свою нелегкую работу, которая поможет сотням стать зрячими, не с обнаженными мечами, а с повинной головой прийти на свою родину…

Через неделю, во время перерыва на занятиях по минированию, Хизри подсел к командиру отделения Мургабу, протянул свою пачку сигарет…

— Кури, начальник!

Отделенный не отказался, взял сигарету, задымил, поджав под себя ноги… Шеи как будто не было у Мургаба, большая, курчавая голова лежала на широких, сильных плечах. Глаза карие, недоверчивые и плутоватые, прямо не глядят, все по сторонам, вокруг себя озираются.

— А что, Мургаб, хочешь со своими братьями поговорить? — неожиданно спрашивает его разведчик.

— Как поговорить? Да ты что такое болтаешь, парень? Возможно ли такое? — растерялся Мургаб.

— Все возможно, если есть желание узнать, как поживают родственники в порабощенной сынами дьявола стране, — не то шутя, не то серьезно, улыбаясь, говорил Хизри.

— А ну тебя, ворюга несчастный! — разозлился Мургаб. — Только и умеешь, что зубы скалить. Надо же такое придумать. С братьями поговорить?

— Зря, начальник, недооцениваешь древнюю профессию вора… Вот… держи!

— Что это!

— Держи, держи, не бойся!..

— Да что это, объясни же наконец! — не на шутку испугался Мургаб.

— Как видишь, всего-навсего магнитофонная кассета, а не мина замедленного действия. У тебя же есть магнитофон?

— Ну, допустим, а что дальше?

— А дальше — найди укромное местечко в лагере, вставь кассету в магнитофон, и ты услышишь, что тебе скажут твои братья.

— Мои братья? — У Мургаба глаза от удивления полезли на лоб.

— Они самые! Ну, бывай, я потопал!

Хизри швырнул недокуренную сигарету на выжженную солнцем каменистую землю и пошел вразвалочку, не оглядываясь…

Среди ночи, когда в палатке мятежники спали крепким сном, чья-то рука потянула с Хизри колючее серое одеяло…

— Хизри, Хизри! Проснись! — услышал он рядом с собой шепот. — Это я, Мургаб. Давай выйдем из палатки, поговорим с глазу на глаз.

Хорошо, что ночь была не лунная и командир отделения не мог видеть лица Хизри… Выдал бы себя разведчик с головой. Он весь так и светился радостью, окрыленный первой удачей.

Значит, Мургаб услышал голоса братьев, услышал и не побежал доносить на Хизри лагерному начальству. Весь день лейтенант ожидал с тревогой, что его вот-вот схватят. Не спал он и сейчас, лежал на нарах с пистолетом в руке и ждал…

Это была его идея, которую одобрил подполковник Ахмад. В Кабуле работники госбезопасности быстро разыскали братьев Мургаба. Они охотно согласились рассказать своему младшему брату, как сейчас живут и чем занимаются.

Братья, как и прежде, имели свой семейный дукан, торговали лесоматериалами. Новая власть и пальцем не обидела эту дружную семью… Дела торговые в упадок не приходили, а, наоборот, процветали. Братья не помнят, когда еще был такой спрос на их товар. После революции все вдруг захотели иметь настоящую крышу над головой.

Никто братьям не мешал молиться Аллаху, широко открыты двери всех мечетей в Кабуле, шумят многолюдные базары, работают рестораны и кинотеатры, ребятишки по утрам стаями бегут в школу, справляются веселые свадьбы. Жизнь не остановилась, а продолжается… И может, хватит ему, Мургабу, таскаться по чужим углам, когда дом есть родной? Пожалел бы старую мать, все глаза выплакала, ожидая младшенького блудного сына.

— Я не буду спрашивать, кто ты на самом деле и для чего все это сделал, — сказал он Хизри. — Одно скажу… Спасибо! Я слушал голоса своих братьев и плакал… Сердце на части разрывалось. Зачем я здесь, а не с ними? Я жить хочу… семью иметь… жену, детишек. А меня, как барана, на убой гонят, заставляют умирать, а за что? Скажи, парень, за что?

В ту ночь они проговорили до самого рассвета. Так три месяца назад начал свою работу в лагере мятежников лейтенант Хизри.

Подходил час намаза, парни заторопились в лагерь, пора было и сворачивать торговлю приезжим дуканщикам. Ахмад уже стал складывать свой товар в большой чемодан, как под шатром неожиданно появился Хизри. По его вспотевшему лбу видно, что он очень торопился, дышит тяжело, словно за ним кто гнался.