— Ну так как, согласны?

Умом я понимаю, что надо соглашаться. Иначе нельзя, иначе не имею права.

— А если я откажусь, что тогда?

— Все просто… Тогда вас ликвидируют другие… и немедленно… Свои ошибки я привык исправлять сам.

И неожиданно я почувствовал, как в мой живот уперся жесткий ствол его пистолета. Мы были одни на пустом полигоне. Смеркалось, с гор потянул спасительный свежий ветерок. Я смахнул пот с лица и сказал негромко, но твердо:

— Согласен!

…Я стрелял с близкого расстояния в своего друга в глухом переулочке в конце Грязного базара. Видел своими глазами, как он упал. Не мешкая, помчался прочь, подальше от своей жертвы. За углом меня ждало спасительное такси.

— Ты и здесь допустил ошибку, — критикует мои действия Ахмад. — Не надо было так подробно все рассказывать Седому. Он из окна чайханы все видел как на ладони. Сам по достоинству оценил твою дерзость и хладнокровие… А ты краски сгустил, приврал, наговорил того, чего не было. Выдумал о погоне, стрельбе за спиной. И Седому пришлось, не оставалось ничего делать, как устроить будущему агенту новое испытание. Была проверка кровью, а теперь огнем.

…Прежде чем уйти за кордон, мне предстояло организовать взрыв гарнизонного склада боеприпасов.

Я дождался, когда в небо взметнулась огненная лава, заходила под ногами земля, как при землетрясении, ахнул и поднял на ноги грозовой раскат весь сонный Кабул.

Задание подполковника Сарвара по кличке Седой было выполнено…

«Срочно… Центр… Салех успешно организовал взрыв гарнизонного склада боеприпасов. Повторные проверки, участие в боевых операциях полностью подтверждают преданность нашему делу нового агента. Согласно указанию Салех направляется в ваше распоряжение. Седой».

Перевалив через горные цепи Гиндукуша, навстречу мне шагала весна. Дружная, буйная, расстилая на своем пути зеленый ковер сочных трав вперемежку с островами ярких, слепящих глаза маков. В долинах уже цвел миндаль, в белом наряде, расправив свои плечи, стояли яблони. Парила по утрам земля, тронутая первой бороздой легкого омача. Весна шла дальше на север, а я держал свой путь к югу.

Иду вместе с небольшим караваном кочевников, ухожу от солнца в узкое сырое ущелье. По нынешним временам лучше выбирать нехоженые тропы, чем кланяться пулям душманов на старых караванных путях. Неспокойно и тревожно сегодня в наших горах, вспыхивает перестрелка, идут настоящие бои между солдатами республики и отрядами мятежников.

Стрельба стрельбой, а кочевник остается кочевником. Пришло время перегонять скот на летние пастбища, и пошли, запылили большие и малые караваны, тронулась в дорогу многонациональная семья Афганистана. Как трудно пересчитать звезды на небе, так сложно пересчитать всех, кто населяет эту древнюю землю. Пуштуны, таджики, узбеки, хозарейцы, туркмены, джемшиды, белуджи, чар-аймаки, нуристанцы и другие.

У нас еще сохранилось деление на племена и роды. Среди крупнейших племенных объединений выделяются дуррани и гильзаи. Дуррани живут в Кандагарской и Гератской провинциях, а также в Фарахской области. Это племя делится на две ветви — зирак и панджпай. По реке Гильменд располагается племя нурзаи. А по северным склонам хребта Спингар живет большое племя шинвари. Моманды облюбовали себе долину реки Кунар, мангалы расселились в районе Хоста. Я иду в караване нуристанцев. Это жители высоких гор юго-восточного Афганистана. Их немного, не более ста тысяч человек, и они, в свою очередь, разветвляются на племена: кати, вейгал, празун, акшун и так далее.

В общем, надо много времени потратить, чтобы разобраться, кого поселил Аллах на нашу грешную афганскую землю. И вот стоит только подуть весеннему ветру, вся эта многомиллионная, многоязычная лавина людей приходит в движение. Кому не суждено обрабатывать землю, отправляются кочевать. Пусть будет гром и молния, власть короля или Дауда, мир или война, кочевые племена идут и идут через горные хребты и ущелья. Так было двести, сто лет назад, так и сейчас, после Апрельской революции. Разве что караван-баши невольно приходится менять маршруты кочевок, быть более зоркими, чуткими на слух…

Он очень добр и внимателен ко мне, наш караван-баши.

— Ну как, не устал Салех? Может, сядешь на моего коня?

— Нет, Мамат, есть еще силенка в ногах… Засиделся в городе, надо хорошенько размяться…

— Смотри, как знаешь… Привал сделаем только к вечеру, когда поглубже втянемся в ущелье. Так оно надежней будет по нынешним временам, — говорит Мамат и легко пятками подгоняет низкорослую лошаденку. Поначалу я подумал, что караван-баши лет за шестьдесят. Седая борода, лицо в глубоких морщинах, прокопченное с детства лучами солнца. Сказал ему об этом, а он смеется:

— Я недавно женился, Аллах успел пока только трех детей подарить, а ты в старики записываешь.

Оказалось, Мамату едва перевалило за сорок. Старики, как самому опытному, доверили ему быть караван-баши. Невелико хозяйство Мамата, всего несколько семей, перегоняющих свой скот с зимних пастбищ на летние. Впереди отары овец, тряся жидкими бороденками, вожаки — смолистые, рогатые козлы. За ними, то отставая, то давя друг друга, подгоняемые строгими окриками и палками кочевников, бредут овцы. Грязные, с впалыми боками, шумные и бестолковые. Чуть приотстав, чтобы не глотать пыль от отары, босоногая девчушка ведет на поводу верблюда. Шкура облезла, но голова поднята высоко, горделиво. За его хвост привязан другой, потом третий. Верблюжьи шеи повязаны плетеными разноцветными лентами, на которых позвякивают медные колокольчики. Под их аккомпанемент медленно и величественно переставляют длинные ноги умные и выносливые животные. На их горбатых спинах разместилось все нехитрое хозяйство кочевников. Здесь шерстяные пологи и каркасы для шатров, кругляки кизяка и вязанки хвороста для костра. Котлы, чайники, мешки с рисом и мукой. А поверх этого походного скарба, как короли на троне, восседают полусонные, благочестивые, в белых чалмах бабаи. За их спинами женщины с детьми. В пестрых широких балахонах, с блестящими украшениями из металла и цветных камней. Лиц не прячут, смотрят строго, но весело, особенно одна, которую солнце бережет, лицом белее, не так черна, как другие.

— Смотри, Гульпача, шею себе свернешь! — строго выговаривает Мамат с седла, пропуская вперед вереницу верблюдов.

— Она у меня что колесо на оси… Куда хочу, туда и верчу, — к моему удивлению, смело отвечает бойкая красавица-девушка.

— Ну, ну… — только и нашелся что сказать караван-баши.

На верблюжьих горбах, забыв о нужном почтении к караван-баши, кто-то звонко рассмеялся.

— А вот я вас сейчас плеткой! Будете у меня знать, как зубы скалить, бесстыжие! Глаза бы мои на вас не глядели, — не на шутку разошелся Мамат. Он наверняка привел бы свою угрозу в исполнение — огрел плеткой развеселившихся не в меру молодых женщин, да тут подал свой голос один из ослов. Из ущелья ему ответило громкое эхо.

— Этого нам еще недоставало… Накличет беду, безмозглый ишак, сын сатаны, лопоухая тварь… А вы что рот раскрыли? — Это он уже набросился на погонщиков. — Заткните ему глотку, потяните за хвост!

Я не видел, что сделали с бедным ишаком, только он еще раз икнул и засеменил покорно за своими собратьями, нагруженными так же под завязку, как и верблюды… По обе стороны каравана плелись на вид сонные, ко всему, кажется, безразличные собаки с обрубленными хвостами и ушами. Но стоит только появиться кому чужому, как было со мной, в один миг шерсть — дыбом, глаза кровью налились, ощерились пасти. С трудом отогнал их караван-баши, а то бы загрызли на месте. Настоящие породистые волкодавы. Никак со мной дружить не желают. Какую смачную кость им ни подкидывай, рычат, к себе не подпускают. Вот так-то, Салех! В один день стал ты чужим и для собак, и для добрых людей.