Не со стороны, а по-настоящему, глубоко знал Ахмад нашу нелегкую жизнь. Разговорились, каждый о своем, что ближе к сердцу. Задел Ахмад за живое, захотелось высказать все, что мучило, не давало покоя. До самой поздней ночи засиделись мы тогда в гостях у Ахмада. Тихими и задумчивыми стали мои товарищи, когда расходились по домам.

…Вскоре Ахмад сообщил своему подпольному райкому партии о создании группы сочувствующих НДПА из числа рабочей молодежи… Теперь к занятию спортом добавились и другие.

Военную и техническую подготовку группы Ахмад взял на себя. В глухом ущелье, далеко от города, мы тренировались в стрельбе из единственного карабина. На своем стареньком, видавшем виды «Фиате» Ахмад обучал нас шоферскому мастерству.

— Все пригодится в грядущей революции! — говорил он нам.

А вот политзанятия проводили разные пропагандисты, которых присылал к нам райком партии.

…От неожиданности я даже попятился к порогу. За столом на конспиративной квартире у Ахмада, наклонившись над блокнотом, торопливо писала что-то Джамиля. Та самая хозяйка «Ягуара», который после ремонта я доставил к железным воротам богатой виллы.

— Кто это? — спрашиваю я у Ахмада.

— Наш новый пропагандист, рафик Джамиля, — отвечает.

— Ты что, с ума сошел, какая же она рафик… Это же дочь известного господина Рза, владельца нескольких хлопкоочистительных заводов.

— Ну и что? — улыбается Ахмад.

— А ничего. С дочкой капиталиста не хочу иметь дела. Я пошел!

— Не дури! — берет меня за плечи Ахмад. — Джамиля — член нашей партии… Опытный пропагандист! Да ты проходи в комнату, нечего у двери торчать! — И легонько в спину подталкивает.

Джамиля между тем кончила свои записи, блокнот в сторону, увидела меня, заулыбалась.

— А я так и думала, что ты с нами… Как увидела в руках книгу «Мать», ну, думаю, этот мастер жестяных дел наш брат, революционер. Только вот имени ты своего не назвал.

— Салехом его зовут! — за меня поспешил с ответом Ахмад и тут же добавил: — Все в сборе, пора начинать занятия.

— Ну что же, я готова! — говорит Джамиля, откинув упавшую на лоб прядь длинных волос. — Мне поручено ознакомить вас с историей афганского народа, с его героической борьбой за свободу и независимость своей страны. У некоторых из вас может возникнуть вопрос: а зачем нам эта седая древность?

— Да, действительно, зачем? — незамедлительно подает свой голос нетерпеливый Султан. — Мы же не ученики в лицее, а революционеры, борцы, так сказать, за светлое будущее.

— Не по цветам на ветке, а по корням в земле судят о силе дерева, — отвечает ему Джамиля. — Нельзя познать будущее родины, не зная ее прошлого… Но прежде чем начать этот большой разговор, взгляните-ка сюда, мои друзья!

Я только сейчас заметил за ее спиной белое покрывало на голой саманной стене. Джамиля тянет к нему свою руку, слетает легкая ткань и ложится к ногам девушки. А перед нами во весь рост предстает босая женщина, идущая по острым, как пики, камням в гору. Лицо ее до самых глаз закрывает черный платок. Встречный ветер раздувает полы длинного платья, обтягивает, делает по-девичьи стройной фигуру… Женщина не просто ступала на камни, а отталкивалась с силой, спешила за лучом солнца, что пряталось от нее за горной вершиной.

— Это наша мать-родина! — тихо сказала Джамиля. — Босая женщина — символ нашего отечества, — продолжала девушка. — Вы видите, нелегкой дорогой она идет за лучом солнца, за лучом свободы. Но как ни трудно ей, она не останавливается, идет в гору! Надеюсь, всем понятен замысел художника?

— Что же тут не понять? — пожимает широкими плечами Султан. — Бедная, нищая женщина — вот какая она — наша многострадальная родина! Я правильно говорю, рафик Джамиля?

— Правильно, правильно! — радостно подтверждает девушка. — Именно с такими мыслями и приступал к своей работе художник.

— Я, признаться, в этих картинках ни черта не соображаю, — признался Махаммад. — Но здесь… вот эта женщина… очень похожа на мою мать… и руки натруженные, и в глазах мольба о лучшем дне…

— А кто написал эту картину? — вдруг интересуется Ахмад.

— Имя этого художника остается пока неизвестным. Он скрывается от полиции. Картина была выставлена на кабульской выставке в прошлом году, — рассказывает Джамиля. — Приехал туда Дауд, как глянул на эту картину, так злостью налился. Велел автора немедленно в тюрьму посадить. Хватились искать, кто таков, где художник, а его не оказалось. Картина на выставке была безымянного мастера.

— А что же с ней дальше произошло? — спрашиваю у своего пропагандиста.

— Дауд распорядился это полотно выкинуть на свалку!

— Его самого пора на свалку! — замечает Султан и неожиданно резко, с обидой: — И вообще, когда мы действовать будем, возьмемся за оружие, чтобы башку открутить этому дьяволу? Что там думает ваш райком? Пора приступать к революции…

— Не надо горячиться, Султан, — останавливает его девушка. — Всему свое время… Вернемся к истории нашей многострадальной родины.

И начался рассказ пропагандиста. Из глубины веков вставали перед нами образы мужественных предков, которые не раз с оружием в руках поднимались на защиту своего отечества от иноземных захватчиков. В 1838 году английские колонизаторы вторглись на территорию нашей страны. Начинается первая англо-афганская война. Плохо вооруженное народное ополчение громит первоклассные по тем временам войска англичан. Терпят захватчики поражение и во вторую англо-афганскую войну в 1878–1880 годы.

Джамиля подробно останавливается на знаменитой битве при Майванде.

— 27 июля 1880 года гордые и смелые афганцы доказали всему миру, что невозможно победить тот народ, который защищает свою честь и независимость!

Незаметно для себя девушка увлеклась, стала говорить громко, темпераментно. Уже сумерки заглянули со двора в приземистое оконце. Ахмад украдкой взглянул на свои часы. Пора было кончать занятия и расходиться по домам. А я боялся пошевельнуться. Смотрел как завороженный на Джамилю. Страстную, красивую… Черная крапинка родинки мешала мне сосредоточиться, понять то, что она говорила. Странное, незнакомое чувство овладело мной. Стыдно сознаться, но в это мгновение я был далеко от проблемы истории своего народа. Грешные мысли блуждали в моей безрассудной голове.

Расходились по одному. Если бы Ахмад мне даже не поручал, я бы все равно пошел провожать Джамилю.

— Вот я и дома, — сказала она, когда мы остановились у железного забора сложенной из красного кирпича виллы. — Спасибо, что помогли донести мою картину.

— Так это вы… и есть безымянный художник?! — осенило меня.

— Вы угадали! — смеется Джамиля. — Я автор картины. И пусть эту тайну знают двое: я и ты, Салех! — сказала она уже как старому другу и протянула на прощание руку.

…В апреле зачастили дожди, и дядя Фатех окончательно убедился, что крыша его мастерской — обыкновенное решето.

— Нет, так больше продолжаться не может! — решительно заявил дядя. — У жестянщиков, и крыша дырявая! Позор моей седой бороде! Чего стоишь, неси лестницу, берись за дело! — подает команду дядя.

Город только просыпался, а мы уже стучали молотками на крыше. Дядя решил непременно управиться с работой до обеда. Конечно, если клиент появится — крыша подождет, никуда не денется. А пока стучим по жести, сшиваем швы, латаем дыры. И вдруг сигнал автомашины, протяжный, басовитый. Замолк и снова зовет.

— Доброе начало. Счастливое сегодня утро! — обрадовался дядя. — А ну, племянничек, посмотри, кого нам Аллах на радость послал!