Кое-как угомонились овцы, сбившись тесной кучей у шатров. Опустились на землю, вытянув свои длинные ноги, верблюды. Лениво шевелят ушами сонные ишаки. Стихают людские голоса под войлочными крышами кочевников. Уставшие за день, быстро засыпают на пыльных кошмах взрослые и дети.

Мы с караван-баши сидим у чуть тлеющего костра.

— Надо бы огонь развести пожарче, да нельзя… Хворосту и кизяка в обрез, — жалуется Мамат.

Ловко выхватил уголек из костра, подбросил его на ладони, поднес к трубке-коротышке и задымил в свое удовольствие. Рядом с хозяином сторожевые псы с высунутыми набок языками. Между ног, на всякий случай, английская винтовка с полным набором патронов в магазине.

Любим мы, афганцы, оружие. В семье нередко и гроша на хлеб не бывает, а вот для покупки хорошей винтовки деньги всегда найдутся. Продаст хозяин последний халат на базаре, выпросит в долг у соседа, но на саманной стенке его убогого жилища обязательно будет висеть винтовка… Любовно ухоженная, с прочищенным стволом, со смазанными оружейным маслом затвором и курком, готовая в любую минуту на зверя, а если надо, и для защиты от дурного человека.

Владеть оружием учат сызмальства и мальчишек и девчонок.

Помню, с каким волнением я впервые держал в руках тяжелый, в мой рост, карабин… Мне еще и восьми лет не было от роду, но я уже принимал участие в соревновании по стрельбе между подростками. Это был настоящий праздник для всех жителей кишлака. За околицей собиралась большая толпа народу, которая шумно реагировала на каждый выстрел детей. Мишенью служили разрисованные углем усатые человечки на большом валуне. В руках белобородого старосты победителя ожидала щедрая награда — цветной пакетик с леденцами. И как же я горько плакал, когда промахнулся и желанный пакетик с липкими конфетами достался другому мальчугану.

— А что, только одна винтовка на весь караван? — полюбопытствовал я у Мамата…

— Мы не из бедных, в каждой семье по нескольку стволов… винтовки и автоматы… Кочуем, без оружия нам нельзя… Особенно в такое смутное время, — говорит караван-баши.

Звездная ночь приносит в ущелье сырость и холод. Мамат поплотнее закидывает полу замусоленного, видавшего виды халата, норовит поближе боком пристроиться к костру.

— Значит, это мой последний привал? — уточняю я у него.

— Граница рядом… Пришли, я свое дело сделал. Расходятся наши пути-дороги. Тебе в Пакистан, а мне на родной земле пасти. К утру придут за тобой, — говорит караван-баши, попыхивая трубочкой…

— Да кто придет? — интересуюсь у Мамата.

— Кому надо, тот и придет…. — уклончиво отвечает он. Подбросил кизяка в костер, хватило яркое пламя, сказал, зевая: — Шел бы ты, парень, в мой шатер. Поспал бы часок, другой… Сил набрался… А я разбужу, когда придут.

— Да я вроде и спать не хочу…

— Поспи, поспи, наберись силенок, неизвестно еще, что ждет тебя на чужбине…

…Это только казалось, что спать не хочу. Не успела голова к теплой кошме прикоснуться, как глаза сами закрылись. Тело стало легким, как пух… Стоило чуть пошевельнуться, и вот я уже в воздухе, парю над белыми облаками, лечу, куда не знаю сам. Неожиданно мелькнула тень, тревогой отозвалось сердце. Тень все ближе и ближе. Вдруг явственно вижу перед собой родное лицо. Грустное, со слезами на глазах. Гибкие, мягкие руки звали к себе. Это были руки моей Джамили… Я так верил, что встретят, обнимут меня за воротами Пули-Чархи…

— Не смотри понапрасну по сторонам, дружище, — сказал мне Ахмад… — Джамиля не придет на встречу… Она пропала неизвестно где…

И чтобы как-то рассеять мою печаль, подбодрить друга, сказал уверенно и громко:

— Не тужи, Салех. Ты обязательно встретишься с ней. Мы найдем Джамилю…

А зачем ее искать, когда она здесь, рядом, протяни только руки… Но вместо того чтобы плыть к ней навстречу, я удаляюсь назад. Кто-то крепко ухватил меня за ноги и тянет в неизвестность. Джамиля пропала, растаяла вместе с облаками, и слышу сквозь сон приглушенный, недобрый голос:

— Да проснись ты, наконец, парень… Скоро солнце встанет, а он дрыхнет без задних ног…

Я открываю глаза и вижу нависшие надо мной черные, нахмуренные брови, пухлые, цвета переспелого граната, губы.

— Наконец-то! Соизволил проснуться… А не подскажете ли, уважаемый, какая нынче цена на лазурит в Кабуле?

Услышав эти слова, я окончательно проснулся. Смотрю на злые, как у дикой кошки, глаза, отвечаю, как и положено в таких случаях:

— Революция не повлияла на цену лазурита. Вы имеете желание приобрести этот чудесный камень?

— Да, имею… Я люблю все красивое.

Сомнений не было, мы обменялись словами пароля. За мной пришел человек с той, чужой, стороны. Кого угодно я мог представить в этой роли, но только не караванную красавицу — не Гульпачу.

Немного пришлось нам с Гульпачой топать пешком. Границы фактически не существовало. Никаких пограничных полос и полосатых столбов, строгих пограничников с собаками. Просто узкая тропа вывела из ущелья в долину, которая на географических картах принадлежала уже другому, как принято говорить, сопредельному государству.

— Вот мы и за границей! — объявила Гульпача.

Остановилась, сняла с плеч пузатый вещевой мешок, ладонь ко лбу приставила. Смотрит на бетонную дорогу, что змеей извивается среди узких зеленых полос, огороженных где саманным дувалом, где проволокой колючей, а где тяжелыми камнями. Ждет кого-то, головой недовольно качает…

И вдруг заулыбалась.

— Слава Аллаху! Появился наконец-то!

По шоссе навстречу к нам спешила машина. Вот она уже рядом, скрипнули тормоза, джип как вкопанный замер на дороге. Молодой парень с густой копной волос, в узких джинсах, с пистолетом за поясом акробатически выскочил из машины. Прижал руки к сердцу, улыбается подобострастно, низко кланяется моему проводнику.

Видать, не простая птица эта Гульпача, если мужчина перед женщиной сгибается в три погибели, как перед знатным саибом. Пытался с ней в дороге разговориться, остановила строго, по-командирски:

— Отставить разговорчики! Двигаться тихо, след в след, без всякого шума!

Так, не сказав друг другу и словечка, вышли из ущелья.

Я и сейчас молчу, в разговор чужой не вмешиваюсь, жду, покуриваю в стороне, пусть себе шепчутся, когда надо, окликнут, позовут… Кажется, кончили секретничать. Парень уложил на заднее сиденье вещевой мешок девушки, вручил ей ключ от машины.

— Прошу садиться! — приглашает моя спутница и первая занимает место в машине — за рулем.

Я следую ее примеру, устраиваюсь за спиной водителя. Гульпача небрежно кивает на прощание парню и громко, с озорством:

— Буру бахайр![17]

Выжала мягко сцепление, джип, набирая скорость, покатил по гладкой дороге. Парень остался на шоссе, широко расставив ноги. Лениво так, на всякий случай, если обернется Гульпача, помахивал рукой на прощание.

Гульпача наслаждается быстрой ездой… Лихо развеваются на ветру ее длинные волосы, она словно слилась с баранкой, напевает вполголоса какую-то веселую песенку. Я вытянул поудобнее ноги, подставил лицо теплому солнцу. Гладкая дорога быстро убаюкала, и я заснул хорошим, крепким сном.

Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем снова открыл глаза. Джип, к моему удивлению, стоял на обочине дороги с выключенным мотором.

— Что случилось? Почему мы стоим? — спросил я у Гульпачи.

— Протри глаза, не видишь, похороны, — зло ответила девушка. — Наших с тобой соотечественников на кладбище несут.