А Хабибула ни во что доброе на земле не верит, только одному Аллаху на небесах, мудрому и справедливому. Был он в плечах широкий, руки сильные, в мозолях. Не мулла, а прямо дехканин-трудяга. В наши разговоры с профессором не вступал, держался особняком в своем углу, угрюмый, подавленный горем.

Сколько он ни совершает намазов, никак покоя себе не найдет. Дьявол так и путается под ногами, терзает душу сомнениями и вопросами. А что, если объявленная земельная реформа не от сатаны, а от самого всевышнего исходит? Решил Аллах навести порядок в древней стране Востока, порадовать бедных, наделить их землей по справедливости? Но он, служитель Аллаха, не уразумел мудрости своего господина, пошел против его воли… За это и мается здесь, в тесной камере тюрьмы. Прочь, прочь, дьявол, с его дороги! Взбредет же такое в голову, скорее на колени, воздеть руки к всевышнему, отогнать мысли грешные… Нет, мулла не ослушался своего повелителя, действовал так, как сказано в Коране. Но если он прав, так за что же Аллах лишил его свободы? Что будет дальше с бедным муллой из далекого горного кишлака?

— Да не мучь себя тягостным молчанием, уважаемый Хабибула, — говорит ему Нажмуддин. — Поделись нелегкими думами, облегчи словом сердце свое.

Мулла недоверчиво, исподлобья посмотрел на профессора, вздохнул, поправил на голове сбившуюся чалму, сказал негромким голосом:

— Все мои несчастья от этой проклятой земельной реформы. Не было бы ее, не сидел бы я с вами сейчас на цементном полу. Только в люди выбился, и на тебе, арестантом стал…

Много лет спозаранку, до восхода солнца, лазил Хабибула на загаженную птицами узкую башенку покосившейся от старости мечети. Откашляется, прочистит глотку и ну завывать, будить правоверных, звать к утреннему намазу. И так изо дня в день, ровно двадцать лет служил Хабибула муэдзином. Перед муллой спину гнул, делал все, что прикажет. Косил ему сено, вспахивал омачем поле, сеял из глиняной чашки вразброс, гонял его отары овец на летние пастбища в долину. За это мулла обучил Хабибулу нескольким молитвам из Корана. Правда, настоящей святой книги мулла и сам никогда не видел в глаза. Досталась ему по наследству от отца замусоленная пухлая тетрадка, где от руки были переписаны суры Корана. Несколько листов вырвали малые дети, проказники, сожгли на костре, ради забавы. Высек их по такому случаю нещадно. Потоньше стал рукописный Коран. Хабибуле об этом знать не обязательно, все равно ничего в арабских буквах не поймет. Школы в кишлаке не было, послушный муэдзин так и остался неграмотным на всю жизнь.

Но у Хабибулы была прекрасная память. Раз только скажи что, прочитай из книги, и он тут же все слово в слово запомнит. Собирался старый мулла с ним грамотой заняться. Он был единственным человеком, кто мог письмо родственнику написать, читать по слогам, оседлав мясистый нос роговыми очками. Собирался, да все недосуг сегодня, завтра начнем. А перед самым рамазаном возьми и преставься перед Аллахом. Его место занял Хабибула. Дождался своего часа, стал самым уважаемым в кишлаке человеком. Взял в муэдзины парня поздоровее, чтобы хозяйство свое захудалое кое-как поправить. Мечеть хотя и махонькая, стены треснули, осели от сырости и в жару не просыхают, но муллу кормит сытно, кладет в его карман афгани за афгани.

Прикорнул мулла как-то раз после обеда, подушка под головой, чмокает губами, храпит в свое удовольствие. А тут гости нежданно-негаданно нагрянули, разбудили муллу.

— Мы из комитета по проведению земельной реформы. Надеемся на твою помощь, мулла.

Надо бы ему тогда не принимать гостей из города, прикинуться больным, непонятливым. А Хабибула, как в каждом афганском доме, гостей принимает с чаем, рот раскрыл, слушает их странные речи и ничего не понимает.

— Теперь у всех земли будет поровну… И кто ее имел, и кто не имел… — говорит тот, что постарше. В сером пиджаке поверх национальной одежды, на голове каракулевая шапочка набекрень. — Двадцать седьмого ноября Революционный совет республики принял декрет номер восемь. Согласно этому декрету в первую очередь наделяются землей крестьяне-издольщики, потом сельскохозяйственные батраки, безземельные кочевники.

В Афганистане земли плодородной что кот наплакал. Одни горы каменистые, без воды мертвые. Интересно, откуда эти комитетчики землю собираются брать. Что она, с неба свалится?

Паренек с длинной шеей, как у гуся, словно мысли муллы читает на расстоянии, спешит со своим ответом:

— Действительно, страна горная. Но земли под посев всем афганцам хватит.

— Да где же вы ее возьмете в нашем кишлаке? Только скалы одни, — говорит Хабибула.

— Найдем! — уверенно заявляет молодой гость из города. — Отберем у вашего помещика и разделим землю среди бедноты!

— Это как же? Разве такое дозволено? — ужасается Хабибула.

— Дозволено. Именем Апрельской революции! Завтра поутру и начнем с вашего благословения, почтенный Хабибула, — дерзко говорит паренек.

— А как же наш уважаемый заминдар Фазула? Он что, нищим останется, пойдет по свету с протянутой рукой?

— Все не отберем. Отставим и Фазуле земельку, — смеется тот, который постарше. — Не обидим, оставим тридцать джерибов, как по закону всем полагается, а остальное бедноте раздадим.

Снял свою шапчонку, вытер потную лысину большим клетчатым платком, сел поудобнее и повел с муллой разговор степенный, обстоятельный, не спеша попивая уже остывший чай.

— Давай с тобой порассуждаем, Хабибула, поговорим о справедливости на нашей земле. В настоящий момент помещиков у нас в стране насчитывается несколько тысяч, а бедных дехкан — миллионы. Но помещики-землевладельцы занимают сейчас сорок четыре процента обрабатываемых земель. Да еще при этом самой лучшей. В их руках вода, техника, семена. Сами они не работают, а живут как в раю… Разве это по справедливости, разве это по Корану?

Он еще долго говорил, этот лысый комитетчик. Сыпались на бедную голову муллы слова непонятные, заумные, что горох из дырявого мешка. Но Хабибула на всякий случай поддакивал гостю, со всем соглашался, а сам про себя о другом думал: «Бежать надо к помещику. Предупредить Фазулу об опасности… Узнать, что делать, какого берега держаться, чтоб в беду самому не попасть с этой земельной реформой».

Решил схитрить, заглянул как бы невзначай в махонькое оконце, руками всплеснул, перебил умного гостя:

— Прошу прощения. Забыл совсем… уже темнеет, а у меня корова в поле… Надо во двор пригнать. А вы не беспокойтесь, отдыхайте, гости дорогие, попейте еще чайку… Я мигом, я — враз, одна нога здесь, другая там.

Вышел за калитку и бегом к заминдару Фазуле.

Хозяин кишлака жил в стороне от глиняных развалюх бедных дехкан, на обрывистом берегу, у излучины шустрой горной речушки. Высок и надежен его глиняный дувал, собаки злые, с тяжелыми челюстями. Попадись только к ним, враз загрызут, раздерут на части. Калитку открыл старый слуга помещика — Раджаб, отогнал собак, провел муллу на веранду большого дома, пошел в комнаты докладывать своему господину. Фазула не сразу принял муллу. Заставил долго ждать, переминаться с ноги на ногу. Присесть на веранде не на чем, да и неприлично в чужом доме без разрешения хозяина садиться.

Вышел Фазула, лицо помятое, волосы растрепаны, злой, как шайтан. Не вовремя пожаловал Хабибула, оторвал от мягкой подушки, сон приятный перебил дурной новостью. Оказывается, помещик давно знал, что правительством готовится декрет о земельной реформе. Знал, да помалкивал, надеялся, что все обойдется, земли его власти не тронут, кишлак дальний, глухой, добраться можно только узкими тропами, идя за ишаком…

— Значит, все-таки пожаловали, пришли комитетчики меня грабить, — тяжело вздыхает Фазула. — Теперь моя судьба в твоих руках, мулла. Посмотрим, как ты отблагодаришь своего господина за все хорошее, что он сделал для тебя. Надеюсь, не забыл еще Хабибула, кто его муллой сделал, кому он обязан высоким саном?

— Не забыл, высокочтимый господин, век в долгу у твоей милости, — отвечал Хабибула, сгибаясь в три погибели перед своим благодетелем. — Готов для тебя сделать все, что прикажешь!