Я думаю о Роаноке.

Я закрываю глаза, делаю вдох, выдох.

И рассказываю командору все.

Восьмой вскидывает голову, когда открывается дверь. Увидев меня, он чуть не роняет челюсть.

— Привет, — говорю я. — Соскучился?

Гаррисон снова запирает нас. Я сажусь на кровать. Восьмой склоняет голову набок:

— Объяснишь?

Я пожимаю плечами:

— Похоже, сейчас Маршалла больше беспокоят ползуны, которые могут сожрать колонистов, чем наличие среди нас мультиклона-извращенца.

— Ха, — откликается Восьмой. — На удивление разумно.

— Не пойми меня неправильно: я не говорю, что командор не собирается нас убивать. Он все еще обдумывает эту мысль. Я рассказал ему, что со мной случилось в туннелях. Думаю, это его напугало.

— А что с тобой случилось в туннелях? Мне ты так и не рассказал.

— Скажем так, я не удивился, когда Маршалл сообщил, что ползуны — разумные существа. И к твоему сведению, те, которых мы видели, это еще цветочки. Там, внизу, есть такие огромные ползуны, что они могут проглотить флиттер целиком, и еще останется место для десерта.

— И они владеют военными технологиями.

— По всей видимости.

— И мы переходим на военные рельсы.

— Так говорит Маршалл.

Он наклоняется вперед, упирается локтями в колени и трет лицо обеими руками.

— Плохо, Седьмой. Мы не готовы к наземной войне с технологически развитым видом разумных существ. Нас всего сто восемьдесят.

— Сто семьдесят шесть. Пятерых мы потеряли, и один добавился — ты.

Восьмой хмуро смотрит на меня исподлобья:

— Неважно. Нам следовало выяснить обстановку до спуска колонистов на планету.

Он имеет в виду, что мы могли уничтожить ползунов бомбардировками с орбиты. Заранее устроить геноцид, прежде чем подвергать себя опасности.

Мне приходиться напомнить себе, что Восьмой — это я, только младше сознанием на шесть недель. Тогда почему меня так ужасают его слова? Неужели ползуны настолько задурили мне голову?

— Это тоже неважно, — отвечаю я. — Раньше мы не знали, а теперь уже слишком поздно что-то предпринимать.

Он откидывается назад и скрещивает руки на груди.

— Ой ли?

Ну вот и все, приехали. Может, и не поздно. Как я уже говорил, Маршалл имеет в своем распоряжении всю мощь двигателя звездолета. Возможно, у нас больше нет преимущества удаленного нахождения на орбите, зато нам все еще доступно безумное количество энергии.

— В общем, как бы ни повернулось дело, — говорю я, — нас здесь все равно уже не будет, так что и волноваться не о чем.

— Не знаю, не знаю, — замечает Восьмой. — Он ведь нас еще не убил, верно?

Я снова ложусь на кровать, закидываю руки за голову и закрываю глаза.

— Не переживай, брат. Скорее всего, отсрочка временная.

По непонятной причине, дожидаясь в тюремной камере решения командора и надеясь, что, если дело дойдет до рециклера, у Маршалла по крайней мере хватит порядочности сначала убить меня, я ловлю себя на мыслях о Шестом.

Как вы уже знаете, я не помню всех своих смертей. Четвертый отказался выгружать сознание перед смертью, а про бытность Вторым я вообще не помню. Но точно знаю, что случилось с обоими. Я смотрел записи их кончины с камер видеонаблюдения. Честно говоря, до сих пор не уверен, что хуже: помнить собственную смерть или смотреть ее на видео. А вот Шестой… Мне казалось, я знаю, как он погиб. Берто сказал, что Шестого разорвали ползуны.

Берто также сказал, что меня самого разорвали ползуны.

И со всей очевидностью продемонстрировал, что в любых вопросах, касающихся меня и моей смерти, ему доверять нельзя.

И теперь мне интересно: а Шестого он тоже бросил в туннелях? Просто, в отличие от меня, бедолаге так и не удалось выбраться наружу? Если мне когда-нибудь снова представится шанс увидеть Берто, я выжму из него правду.

Даже если сам после этого сдохну.

Я все еще думаю о Берто, когда перед окуляром открывается окно чата.

<Микки-8>: П… нима… яс… о?

Я поворачиваю голову, чтобы посмотреть на Восьмого.

— Хорош уже, — говорит он. — Опять ты за свое?

<Микки-8>: Пр… ем? Пони… те?

Я сажусь.

— Что ты делаешь, Восьмой?

— Я? Это ты что делаешь! Что за тарабарщина?

Я качаю головой:

— Это не я. Я думал, ты текстишь во сне.

На лице у него вместо раздражения проступает конфуз.

— А такое бывает? Все равно как говорить во сне?

— Почему бы и нет?

<Микки-8>: По… им… те? Сл… те?

Моргнув, я закрываю окно.

— Если это не ты и не я, то кто?

Восьмой пожимает плечами:

— Видимо, какой-то глюк. В системе не предусмотрены два пользователя с одинаковыми никами. Может, сеть пытается объединить наши адреса.

— Ой, перестань, — бросаю я, — не выдумывай. Ты знаешь о сети не больше моего, а я понятия не имею, насколько правдоподобна такая ситуация.

— Вот что я тебе скажу, — говорит Восьмой. — Если Маршалл сбросит тебя в трупосборник, а меня еще на некоторое время оставит в живых — ну а вдруг? — я понаблюдаю, будут ли по-прежнему поступать эти псевдосообщения. Получится интересный эксперимент.

Я вздыхаю.

— Спасибо, Восьмой. Ты настоящий друг.

К этому времени у вас могло сложиться впечатление, что все ранее предпринятые попытки основать колонии с треском проваливались. Конечно, это далеко не так. Я заостряю внимание на неудачах только потому, что голова у меня была забита исключительно ими с того самого момента, как мы вывели корабль на орбиту Нифльхейма. Однако попыток, увенчавшихся оглушительным успехом, было в тысячу раз больше. Взять, к примеру, хотя бы мир Бергена.

Когда прибыл первый колониальный корабль, мир Бергена был покрыт джунглями от полюса до полюса. На планете было два континента, огромный и поменьше, раскинувшихся в обе стороны от экватора к полюсам и омываемых теплыми голубыми океанами. Еще там были целая куча маленьких, заросших зеленью островов, богатая кислородом и углекислым газом атмосфера и биосфера, которую иначе как буйной не назовешь. Там не водились ни разумные существа, ни угрожающе крупные хищники, но животные были быстрыми, сильными и агрессивными, деревья умели передвигаться и питались плотью, а микроорганизмы оказались ужасно адаптивными, заразными и вездесущими.

Командование сбросило с орбиты небольшую исследовательскую группу, просто чтобы осмотреться на местности.

Несмотря на доспехи и мощное оружие, десант не протянул и дня.

Негостеприимство места поставило командование мира Бергена перед непростым выбором. Как я уже упоминал, колонисты не могут быстренько упаковать вещи, сняться с места и отправиться искать другую планету, когда корабль уже обосновался на орбите. Поэтому будущие поселенцы выбрали единственный доступный вариант.

Они стерилизовали меньший континент. Просто выжгли его к чертовой матери до скального основания.

Теперь это красивое место. Практически рай, судя по тому, что я читал.

Так что не надо думать, будто каждый раз, когда мы высаживаемся на новую планету, мы погибаем.

То есть, конечно, кто-то почти всегда погибает.

Но не обязательно мы.

Время близится к полудню, когда дверь открывается снова. На этот раз пришел другой охранник — крупный темнокожий парень с чисто выбритой головой. Его зовут Тонио. Я почти уверен, что вчера в кафетерии именно он ткнул в меня электрошокером.

— Подъем, — приказывает он. — На выход.

— Который из нас? — спрашивает Восьмой.

— Оба.

Я смотрю на Восьмого. Он пожимает плечами. Мы встаем и выходим.

Забавная штука надежда. Четыре часа назад я вышел из камеры, думая, что меня ведут в рециклер. И мне не было страшно. Я знал, что должно случиться, и знал, что ничего не могу с этим поделать. Когда смиряешься с неизбежным, на душу нисходит покой.