— Могу я задать вопрос? — произнес я.

Она взглянула на меня с нечитаемым выражением лица.

— Конечно. Почему нет?

— Если никто не подал заявление на эту позицию, если вы думали принудить кого-то занять ее… почему тогда вы так упорно меня отговаривали?

Она снова опустила взгляд на планшет.

— Превосходный вопрос, мистер Барнс. Наверное, потому, что вы показались мне приличным молодым человеком, а я предпочла бы, чтобы эта работа досталась какому-нибудь мудаку. — Она встала, положила планшет на стол и протянула мне руку: — Впрочем, теперь неважно. Должность достается вам. Добро пожаловать на борт!

Гвен тоже могла бы задать мне один вопрос, но не задала: чем так ужасен Мидгард, что я готов пережить разрушение внутренних органов, лишь бы сбежать оттуда? Мидгард — неплохое место, если говорить о планетах, колонизированных три поколения назад. Он расположен в самом центре пояса Златовласки[1] красного гиганта, который только что закончил поглощать свою внутреннюю систему. Из-за этого, вероятнее всего, колонистам с первого корабля пришлось заниматься терраформированием; работа — не позавидуешь. Зато у Мидгарда есть явное преимущество перед нашим сегодняшним домом: он никогда не был населен, поэтому там не пришлось иметь дело с высокоорганизованными местными существами. Уверен, что и с их расходником случались неприятные происшествия, но, по крайней мере, его не пожирали то и дело дикие звери.

Наклон оси Мидгарда несущественен настолько, что там нет заметной смены времен года. На экваторе тепло, у полюсов холодно, два широких мелководных океана со слабосоленой водой полностью разделены одним опоясывающим всю планету континентом. О перенаселении тоже речи не идет. В одном мегаполисе Земли, прародины человечества, жило больше людей, чем на всем Мидгарде. Пляжи там красивые. Города чистые. Правительство выборное и занимается в основном вопросами экономики. Даже огромное красное солнце, заполняющее полнеба, совершенно меня не раздражало, хотя должен признать, что здешнее светило, маленькое и желтое, воспринимается более естественно.

Тогда в чем моя проблема? У вас, вероятнее всего, уже появилось несколько догадок, так что позвольте пробежаться по списку. Несчастная любовь? Нет. У меня бывали девушки — и хорошие, и плохие, — но ни одна из них не оказалась настолько ужасной, чтобы заставить меня бежать с планеты, а в тот год перед первой загрузкой у меня вообще никого не было. Проблемы с деньгами? Едва ли вы всерьез рассматривали такую причину. Почти ни у кого на Мидгарде нет проблем с деньгами. Практически вся промышленность и сельское хозяйство автоматизированы, и правительство распределяет излишки доходов поровну между гражданами, как и на других планетах Альянса, за редким исключением. По всем измеримым параметрам Мидгард — настоящий рай.

Однако я не мог оставаться на Мидгарде. И, как ни парадоксально, по той же самой причине, по которой не мог с него сбежать. Я не ученый. Не инженер. У меня нет способностей к искусству, я не обладаю ни даром красноречия, ни умением развлекать. Я был и остаюсь человеком, который в прежние времена равнялся бы по рангу лаборанту или младшему сотруднику в научном учреждении. Я читал бы редкие книги, выуженные из забытых богом архивов, и писал статьи на малоинтересные темы, которые никто никогда не прочтет. А еще раньше — работал бы на заводе или в шахте, а то и служил в армии. На Мидгарде, к сожалению, нет места младшим научным сотрудникам. Как любезно напомнила мне Гвен, история доступна каждому. Достаточно моргнуть или прикоснуться пальцем к экрану, как окуляры или планшет мгновенно обеспечат доступ к любому знанию — не то чтобы кто-то на практике использовал эту возможность.

Никаких рабочих мест для людей ни на заводах, ни в шахтах, ни даже в армии на Мидгарде просто нет. Мое стандартное пособие позволяло мне иметь крышу над головой и еду на столе, но, как ни старался, я не мог отыскать в своем существовании ни малейшего смысла. И если бы в одно прекрасное утро я шагнул вниз с балкона, в мире абсолютно ничего не изменилось бы.

Поэтому, как любой нормальный молодой человек, одолеваемый скукой в любой из исторических периодов, большую часть времени я посвящал тому, чтобы найти себе на жопу приключений.

— Что ж, — говорю я. — Похоже, у нас проблемы.

Я сижу за письменным столом, повернувшись к кровати. Восьмой сгорбился и сел, уронив лицо в ладони. Я понимаю его ощущения. Когда просыпаешься после резервуара, кажется, будто одновременно страдаешь от жутчайшего похмелья, средней степени проказы и в довершение — от кессонной болезни.

— Неужели? Да мы в полной заднице, Седьмой. Хуже, чем в заднице. Как ты мог это допустить?

Я вздыхаю, откидываюсь на спинку стула и растираю лицо руками.

— Ты о чем? О том, что Берто заранее записал меня в покойники, испугавшись, что его сожрут, и не стал меня спасать? Или о том, что я причинил всем кучу неудобств, оставшись в живых?

— Не знаю. И то и другое. Не дашь мне полотенце?

Я сдергиваю полотенце для рук с дверцы шкафа и бросаю Восьмому. Он кое-как очищает лицо и шею от большей части засохшей дряни, трет волосы.

— Бесполезно, — замечаю я.

Он злобно взглядывает на меня и продолжает тереть.

— Без тебя знаю, козел. Я помню, как ты в последний раз проснулся после бака, представляешь? А еще помню, как просыпались Шестой, Пятый и Третий… пожалуй, всё. Но, так или иначе, у меня те же воспоминания, что и у тебя.

— Не совсем, — возражаю я. — Я не загружался почти месяц.

— Чудно. За это отдельное спасибо.

Я вздыхаю.

— Не волнуйся, ничего хорошего ты не пропустил.

Он швыряет в меня грязным полотенцем, вылезает из постели и идет к шкафу.

— Со стиркой ты тоже не заморачивался, да?

— Похоже. Месяц выдался тяжелый.

Восьмой достает с верхней полки заношенный свитер и ветрозащитные штаны.

— Чистого белья что, вообще нет?

— Посмотри под кроватью.

Он одаривает меня взглядом, полным ненависти и отвращения.

— Да что с тобой стряслось? Не припомню, чтобы кто-то из нас был свиньей.

— Я же сказал. Последние недели дались мне непросто.

Он встает на колено, выуживает из-под кровати боксеры, рассматривает, держа их в вытянутой руке, потом подносит чуть ближе к лицу и нерешительно нюхает.

— Да чистые они, — уверяю я. — Случайно пнул под кровать.

Он снова бросает на меня сердитый взгляд, отворачивается и одевается.

— Спасибо, — говорю я. — А то странно смотреть, как я тут расхаживаю голым.

— Ага, — соглашается он. — Наверное.

Он снова садится на кровать и запускает обе пятерни в волосы, слипшиеся в одну массу, черную и блестящую, как гуталин. По крайней мере, ему хотя бы удалось разодрать их на отдельные пряди. Хотя, чтобы шевелюра выглядела нормально, нужно еще раза два пройтись жесткой щеткой.

— Ну, — говорит он, — и как теперь быть?

Я смотрю на него. Он оставляет волосы в покое и отвечает таким же прямым взглядом.

— Что? — спрашивает он.

— Ну… ты же понимаешь, что вылез из бака по ошибке? Я ведь не умер. Если командование обнаружит, что мы размножились…

Его взгляд становится жестким и злым.

— Поясни, что ты имеешь в виду, Седьмой.

— Да брось! Мы оба знаем, что я имею в виду. Одному из нас придется исчезнуть.

Если в долгой истории человечества и можно отыскать аналогию существованию Диаспоры и созданию Альянса, то это, наверное, освоение Микронезии. Тихий океан на Земле усеян крошечными островами, отстоящими друг от друга на сотни, а то и тысячи морских миль, и люди, которые их заселяли, добирались туда на веслах, на двенадцатиметровых каноэ с выносными балансирами. Когда новички высаживались на очередной остров, им нужно было продержаться на тех запасах, что вмещались в лодку, пока не вырастет новый урожай.