Но на самом деле мне нечего возразить: он прав.

— Ладно, — говорю я наконец, — когда Маршалл измыслит для нас новую самоубийственную миссию — но только такую, которая повлечет за собой верную гибель, как было с Третьим, — я брошусь грудью на меч. Брать на себя всю опасную работу я не собираюсь. Если он снова пошлет нас в разведку, на обход периметра или в полет на флиттере с Берто, будем разыгрывать жребий в «камень-ножницы-бумага».

Восьмой смотрит на меня прищурившись и склонив голову к плечу. На секунду мне кажется, что он не согласится. Однако в итоге он пожимает плечами и говорит:

— Да, так будет справедливо.

— Хорошо. — Я вздыхаю с облегчением. — Значит, в следующий раз, как вызовут на работу, сориентируемся по обстоятельствам.

— В любом случае, пока один из нас не погибнет на задании, если такое вообще произойдет, выживать на половинном рационе будет тяжко.

— Кстати, об этом…

— О чем? О рационе или о дежурстве?

— О рационе, — отвечаю я. — Встреча с Маршаллом прошла совсем не так, как я надеялся.

У Восьмого съезжает лицо.

— Рассказывай.

— Он урезал наш рацион на двадцать процентов.

Он стонет.

— Как я тебя понимаю, — говорю я. — Даже для одного это дурная новость, а нас двое. Так что в обозримом будущем нам придется очень и очень несладко.

Он прислоняется к стене, запрокидывает голову и закрывает глаза.

— Да неужели? Это же катастрофа, Седьмой. Я только из бака. Жрать хочу буквально до смерти. Если я не набью желудок калориями, то не вини меня, когда я откушу и сожру твою руку, пока ты будешь спать.

Я запускаю пятерню в волосы. На пальцах остается жирная пленка, и я вспоминаю, что не мылся почти неделю.

— А утром ты не позавтракал?

Он открывает глаза и хмуро смотрит в сторону.

— Если это можно назвать завтраком. Урвал протеиново-витаминный смузи, когда проходил мимо столовой.

— Мило. И сколько калорий из рациона ты израсходовал?

— Наверное, шестьсот.

— Угу, я тоже. Так что до конца дня нам на двоих остается четыреста.

— Господи боже, да как так? — стонет он. — По двести на брата?

Я делаю глубокий вдох, задерживаю воздух в легких и медленно выдыхаю.

— Можешь съесть все.

Он широко распахивает глаза:

— Правда?

— Я уступил тебе двести килокалорий протеиновой бурды. Не делай из этого сенсации.

— А завтра?

— Не наглей. Завтра делим поровну, пятьдесят на пятьдесят.

Он вздыхает.

— Да, это справедливо. Более чем. Спасибо, Седьмой.

Я похлопываю его по колену.

— Не вопрос. Это меньшее, что я могу для тебя сделать. Спасибо, что решил не убивать меня сегодня утром.

— И правда, — говорит он. — Если честно, с моей стороны это был ужасно великодушный поступок. Может, все-таки завтра пожертвуешь своей продуктовой карточкой в мою пользу?

Моя ладонь все еще лежит у Восьмого на колене, и я больно сжимаю его.

— Еще раз говорю, не наглей. Я уверен, что в следующий раз один из нас съест полный рацион, поскольку другой будет уже мертв.

Он ложится и закидывает руки за голову.

— Есть к чему стремиться.

— И не говори. — Я собираюсь сказать, что бывают в жизни такие моменты, когда даже чистка камеры реактора может показаться не самой плохой идеей, как вдруг вспоминаю про разговор в кафетерии. — Слушай, пока не забыл: ты случайно не натыкался на Берто по пути сюда?

— Нет. А что?

— Я встретил его утром в столовой. И он вроде как намекнул, что видел тебя. Мне кажется, он что-то подозревает.

Восьмой пожимает плечами.

— Если придется ему признаться — значит, так тому и быть. Конечно, он придет в ужас, но вряд ли побежит плакаться командованию. Он виноват в случившемся не меньше нашего.

— И то правда. — Я пытаюсь еще что-то сказать, но на меня нападает зевота. Восьмой уже закрыл глаза. Я пихаю его в бок: — Подвинься.

Он откатывается к краю кровати. Я снимаю ботинки и вытягиваюсь рядом. Довольно странно делить постель с самим собой, но, думаю, мы как-нибудь привыкнем.

Я уже начинаю засыпать, когда вспыхивает видеоэкран с сообщением.

<Команд-1>: Барнс, немедленно явитесь к главному шлюзу. У нас проблемы.

Я чувствую внезапный толчок сердца. Вдруг Берто прокрался обратно к Маршаллу и заложил нас?

Нет. Если бы командор узнал, он не стал бы слать сообщение. Сюда отправили бы охранников с огнеметами и пластиковыми наручниками, чтобы повязать нас обоих. Я поворачиваю голову к Восьмому, который лежит с закрытыми глазами.

— Думаю, они по твою душу, брат, — говорит он.

Я сажусь.

— Нас вызывают, Восьмой.

— Да. Если это убойная работа, то твоя очередь. Если рутинная, то сегодня тоже твоя, потому что я еще не отошел от восстановления.

— А если ни то и ни другое? Выбросим кулачки?

— Не-а, — говорит он. — Ты мне в любом случае должен.

Он переворачивается на бок и натягивает простыню на плечи. Я трачу драгоценные секунды, пялясь на его затылок, потом свешиваю ноги с края кровати, сажусь и надеваю ботинки. Когда я захлопываю за собой дверь, он уже храпит.

Работы под куполом у меня полно. Поскольку я не прикреплен ни к одному отделу, то каждые два дня меня откомандировывают туда, где требуется выполнить очередную тяжелую или грязную работу. Я чистил кроличьи клетки в сельскохозяйственном отделе. Заступал охранником на смену в отделе безопасности. Однажды даже замещал секретаря Маршалла, когда тот взял отгул по болезни — как потом выяснилось, он пытался изготовить алкоголь в домашних условиях и попытка окончилась плачевно. Такого рода назначения мне подбрасывает полуавтономная система, управляющая кадрами колонии. Но когда я получаю прямой вызов от командования, меня вряд ли попросят таскать коробки. Придется выполнять свою настоящую работу.

А в чем она заключается, мне четко объяснили в первый же день моего пребывания на станции «Гиммель». Утром первого дневного цикла мне удалось отыскать туалет и, после нескольких позорных и неудачных подходов, даже сообразить, как помочиться в условиях невесомости. Потом я нашел каюту, где раздавали пищевые пайки. Я даже выбрал себе гамак среди сорока прочих, подвешенных в просторном помещении, похожем на конференц-зал. Запах там стоял странный, но и к нему я начал понемногу привыкать. Как мне казалось, я вполне неплохо обустроился в новой жизни.

Я дремал, пристегнувшись к гамаку, и наконец-то почти смог представить, что парю в невесомости, а не бесконечно падаю вниз, когда меня ткнули под ребра чем-то твердым и острым. Я машинально отбил атаку, нечаянно отправив гамак в стремительное вращение вокруг горизонтальной оси. Распахнув глаза, я попеременно увидел пол, стену и потолок, и только потом появилась женщина, ткнувшая меня в бок: высокая, бритая налысо и темнокожая, в бесформенном сером комбинезоне — униформе постоянных работников станции. Она присела, широко расставив ноги, поймала гамак и остановила мое вращение.

— Ты Барнс, верно?

Я моргнул, фокусируя на ней взгляд.

— Возможно. А кому я понадобился?

Она ухмыльнулась:

— Я Джемма. Подъем. Пора приступать к работе.

Почти все время моего пребывания на станции «Гиммель» Джемма мне нравилась. Она была отличным учителем. Добрая, смешная и до странности заботливая. Когда у нас были утренние занятия, она приносила горячий чай. Когда я чего-то не понимал, она останавливалась, возвращалась назад и терпеливо объясняла снова и снова, пока до меня не доходило. Если во время обучения ей в голову и закрадывалась мысль о том, что я тупой, она не выдала этого ни словом, ни взглядом.

В тот первый день мы начали с изучения схем инженерных сетей «Драккара». Мне поведали, где и как хранятся запасы антиматерии и реагентов, каким образом их соединяют вместе для реакции и что произойдет (на этом Джемма сделала особенный упор) в результате случайной разгерметизации склада.