— Тогда почему это Пранайтис — большевик?

— Пранайтис, должно быть, еще и не большевик. Нет, Йонас, нет, — сомневается и Юшка. — А может, и да…

На западе скапливаются тучи и идут против ветра. Слетаются к своим гнездам речные ласточки. В поисках прибежища тянутся в сторону леса вороны.

Мы торопимся закидывать, а то близится буря. Чтобы управиться поскорее, Пранайтис, не доплывая до берега, раскачав моток веревки, кидает его Юшке. Однако тот не успевает подхватить, и веревка оказывается в воде.

— Вот рюха, — сердится Пранайтис и запускает веревку во второй раз.

Теперь Юшке удается поймать веревку. Обмотав ее вокруг пояса, он выкрикивает:

— Закинули!

Отец налегает на весла. Когда вся веревка размотана, мы закидываем сеть. Пранайтис опускает грузила, я — поплавки.

— Закидывай как можно глубже, Юозас, вдруг что-нибудь попадется? — подстегивает отца Пранайтис.

Мы все шире и шире опоясываем нашей сетью реку. Сеть уже протянулась почти от берега к берегу.

— В сторонку, в сторонку, — размахивая руками, кричит Юшка. Ему и правда тяжело. Течение увлекает тяжелую сеть в глубину. Юшка держит ее, чуть ли не лежа на спине. Ногами он, словно плугом, бороздит пляжный песок. Юшке помогает Костукас, но и от него мало толку.

— Ох, выпустят, не удержат, — опасается Пранайтис.

— А ты думаешь, легко это? — заступается за Юшку отец.

Пранайтис нахмуривается. Сплюнув за борт, он бормочет:

— Тогда я пойду к верхнему крылу.

— Думаешь, я с мальчишкой да Юшкой нижнее крыло поволоку? Не будет этого.

Лица у обоих багровеют. Еще слово, и не на шутку сцепятся. Однако не время ссориться, когда сеть в воде. Отец, встряхнувшись, изо всех сил налегает на весла. Лодка, разрезая носом поверхность воды, так и влетает на берег. Все трое хватаемся мы за веревку и, согнувшись, тяжело дыша, медленно направляемся вперед, увлекая за собой сеть.

Я тащусь по песку, втихомолку постанывая. От каждодневного торчания в воде кожа между пальцами ног потрескалась, кровоточит. Пока стоишь — терпимо, а вот только начнешь двигаться, ноги увязают в песке, и от боли я только зубами скриплю. Мелкий песок набивается в раны, разъедает ссадины, не дает зажить.

— Говорил тебе, обуй клумпы, — бранит меня отец, видя, как я корчусь от боли.

Легко сказать — клумпы. Это летом-то, когда вокруг такая жарища, а река так и манит побродить по прохладной воде, — таскать на ногах клумпы! Мы с Костукасом рыбачим босиком. За это удовольствие мы и расплачиваемся болячками на ногах.

— Большая рыба есть. Нажимай, Казис, снизу, — взволнованно сообщает отец, начиная выбирать сеть.

— В мое крыло стукнуло, — откликается и Юшка.

— Ты за верхом, за верхом присматривай! — приникая к самой земле, цедит сквозь зубы Пранайтис.

Отца подстегивать не к чему. Он и так прочесывает взглядом поверхность воды, подмечая малейший трепет поплавков. Наблюдать за ними очень удобно. Ветер, который еще тянул полчаса назад, затихает. Не чувствуется ни малейшего дуновения. В кустарнике — ни шороха, ни дрожания листвы. Природа замерла, застыла. Река расстилается перед нами ровная, точно гладкий утоптанный большак. Небо хмурится. Доносятся далекие раскаты грома. Какая-то птица назойливо пророчит:

— Быть грозе, быть грозе!

— Эх, ушла! — не заметив дрожания поплавков, с досадой произносит отец.

— Есть, есть, снова клюнуло, — успокаивает его Юшка.

Внезапно над поверхностью воды показывается широкий плавник. Мелкие волны устремляются к берегу.

— Ну…у…у… — угрожающе тянет Пранайтис, призывая всех быть начеку.

Еще несколько саженей сети, еще несколько минут напряженного ожидания, и все мы видим, как в сети барахтается огромная рыбина. Отец с Пранайтисом ястребами кидаются к ней и выбрасывают на берег.

— Лосось! — восклицает подбежавший Юшка.

Большая, с метр длиной рыбина бьется на песке. По бокам у нее идут темные пятна. Рыба подпрыгивает вверх, становится на голову, предстает перед нами во всей своей красе.

— Осенняя, — внимательно разглядев рыбу, отмечает Юшка. — Как ты думаешь, Юозас, десятка два кило потянет?

— Пожалуй, что и потянет, — соглашается отец.

Мы любуемся лососем и не замечаем, как надвигается буря. Черная, тяжелая туча заслоняет небосвод. Становится темно. Проносится порыв ветра, вспенив воду, раскачав деревья, пригнув к земле ивняк. Темной, шумящей стеной надвигается на нас ливень.

— Втащим лодку на берег и — в кусты! — предлагает отец.

Только успеваем мы устроиться в густом кустарнике, как бурный, проливной дождь вместе с воющим ветром уже тут. Молнии полосуют небо, гром гремит без передышки. Гневной и неприветливой выглядит теперь река. Пенистые волны перекатываются друг через друга, сердито ревут, встречая на своем пути преграду, разбиваются о берег.

— Помню, как-то застала меня буря, когда я плоты сплавлял. Плоты так расколошматила, что потом целый месяц по бревнышку заново вязали. Только я не про это сейчас вспомнил, — полеживая под кустом, принимается рассказывать Юшка. — Так вот, перед бурей, как, к примеру возьмем, сегодня, река была преспокойненькая. Сидел я на первом плоту, рулил. Не по себе было, ведь я же знал, что буря — она ничего доброго не сулит. Вдруг как кнутом по воде шлепнуло. Поднимаю голову. И как вы думаете, что вижу? Огромнющая рыбина из воды выскакивает. Выскочила, красавица, но обратно упала не в воду, а прямо ко мне на плот. С первого же взгляда узнал я лосося-самца. Крупный был, раза в два нашего нынешнего больше. Наклоняюсь я за ним, а он — прыг вверх, и в воду шлепнулся… Вот какие штуки выкидывают рыбы-то. Известное дело…

— Сеть-то покрепче держи, а не болтай чепуху, — обрывает Юшку Пранайтис.

Юшкина голова никнет на грудь.

— Я бы в твои годы на печи сидел, — ворчит Пранайтис.

Юшка, не глядя на нас, встает и, сгорбившись, выходит под дождь, к лодке. Там он, пригнувшись к борту, принимается выливать из лодки воду.

Отец укоризненно глядит на Пранайтиса. Тот уставился куда-то себе под ноги. Я вскакиваю и бегу к Юшке. Он меня словно не замечает, продолжает свое занятие.

Когда Юшка наклоняется, чтобы зачерпнуть воды, его ватник задирается и видна узкая полоса голой спины. Я вздрагиваю.

Юшкина спина вся в ранах, в синяках от веревки. Местами раны зарубцевались, и видны струпья, а местами они заново содраны и сочатся кровью.

— Дяденька, — тихонько говорю я ему. — Ступайте в кусты — промокнете.

Юшка выпрямляется и медленно обводит взглядом небо. Отирая мокрое лицо, он говорит:

— Скоро тучи уйдут… Гляди, край неба уже светлеет.

Близится осень… Небо все чаще затягивают тучи. После дождя прибывает вода в реке. Она оживляется, стремительней гонит свои воды вперед.

В глубине души я рад, что теперь вода стала глубже, и меня не заставляют рыбачить у берега. Урвав минутку, я мчусь в избу, достаю из-под кровати свой сундучок, собираю его, готовлюсь в школу. Перекладываю книжки, тетрадки, трогаю ручку, что Костукас подарил мне. Высыпаю из спичечного коробка перья и пересчитываю их, все ли на месте. Мать подсаживается ко мне и осторожно говорит:

— Вижу, в школу собираешься. А отец что?

А что ему? Конечно, пустит. Ведь рыбная ловля кончается, а сапоги у меня есть. Разве еще что-нибудь нужно?

Когда я выкладываю все это матери, она продолжает твердить:

— А ты все-таки поговори, попросись. Я тоже заступлюсь.

Материнские слова вселяют в меня тревогу. Я задвигаю сундучок с книгами под кровать и бегу к рыбакам. Только почему-то боязно заговорить с отцом о школе. «Ладно, обожду. Вот последний раз сеть закинем, тогда…» — решаю я.

Однако мы уже уходим от реки, а я все никак не найду, с чего начать разговор. Мы плывем вдоль самого берега против течения, каждый занят свои ми думами. Ненадолго останавливаемся у сушилок Пранайтиса. Костукас первым выпрыгивает из лодки, за ним выходит Пранайтис. Он уже отвязал свою сеть от нашей. Пранайтис встает у сушильных жердей и прямо из лодки тащит сеть и тут же развешивает ее. Костукас поддерживает тяжелую мокрую сеть, чтобы она не волочилась по земле.