— Сюда можно камешки складывать, — радуется мой друг.

Окрыленные удачей, мы уходим все дальше и дальше. Солнце греет, припекает даже. Вокруг зелено. Под водой стелются по течению зеленые косы водорослей. Берега поросли густой сочной травой, темной листвой оделись прибрежные деревья. Одна река светлеет, искрится, так и манит.

— Костукас, давай искупаемся!

Не успеваю я договорить, как он уже нагишом стоит рядом. До чего же наш Костукас тощий! Ключицы выдаются, даже кожа натянута, ребра пересчитать можно, а ноги — как сухие палочки.

— Быстрей! — торопит меня Костукас и с разбегу прыгает в чью-то лодку. Я скидываю одежду и тоже бегу туда, намереваясь нырнуть. Но тут Костукас наклоняется и, перегнувшись через борт лодки, начинает что-то разглядывать в реке. Я тоже смотрю туда.

В воде отражаются пуховые облачка, рассыпанные по синему небу. Тут же снуют, поблескивая чешуей, мелкие рыбешки.

— Рыбы в облаках, — шепчет Костукас.

Мы смотрим, боясь возмутить спокойствие реки. Потом я нечаянно подталкиваю ногой нашу лодку, и мелкие волны убегают далеко вперед. Облака в воде тоже идут морщинками, ломаются.

— Что ты наделал! — сердится Костукас.

Тут я кидаюсь в воду. Но Костукас догоняет меня и даже перегоняет.

— Айда на тот берег! — подбивает он меня.

— Не доплывешь, потонешь.

Костукас удаляется, и вот я вижу уже только его голову. Течение подхватывает его и сильно относит вниз. И все равно он выходит на другом берегу.

— Ау-у… у-у-у-у-у! — кричит он мне и машет руками, зовет.

Не дозвавшись меня, Костукас приплывает обратно.

— Вот смотри, что я нашел.

Я бегу к нему. Костукас держит, показывает мне новенькую красную ручку. Я так и замираю на месте. Вот это находка!

— Покажи! — я тянусь к ручке.

— На том берегу, у самого берега плавала. Говорил тебе, поплыли.

Как бы она мне пригодилась! Ведь моя, которая лежит в сундуке с книгами, совсем поломанная, вся в чернилах, безобразная. А эта — так и сияет. Но вот не я, а Костукас ее нашел. И все же я сжимаю ручку пальцами и начинаю водить ею по воздуху, словно пишу буквы.

— Очень даже хорошая, — говорю я.

Костукас не слушает меня. Он убегает туда, где чистый песок, ложится на спину и, прикрывая ладонью глаза от солнца, смотрит в небо.

— Можешь взять себе, — говорит он, когда я бросаюсь на песок рядом с ним.

— Что взять?

— Да ручку эту.

— А ты?

— А мне не понадобится. Видишь, Йонас, вон то облако? На собаку похоже. Вон морда, лапы.

— А чем же ты будешь писать? — не глядя на облако, спрашиваю я с удивлением.

— Я же тебе говорил, что в школу не пойду.

— А я пойду. Осенью пойду. Мне уже сапоги купили. Резиновые, но хорошие…

Костукас поворачивает голову в мою сторону, но все еще смотрит на облако.

— Как ты думаешь, кто это так высоко сено косил — вон полосы какие…

— Костукас, а что тебе дать?

— Ничего.

Внезапно Костукас вскакивает и бежит одеваться.

— Давай домой. Влетит мне от отца — долго шатаюсь. Говорит, ночью на рыбу пойдем, — Костукас торопливо одевается.

«Чем же я его отдарю?» — ломаю я себе голову. И вдруг, надевая штаны, нахожу:

— Костукас, хочешь, возьми мой ремешок?

— Чего зря болтаешь, Йонас, — спокойно отвечает он, но глазами так и пожирает ремешок.

— Да бери ты, у меня еще есть.

Костукас хватает подарок и бегом пускается домой. Я и не пытаюсь его догнать, потому что и так знаю: Костукас остановится и подождет меня. Такой уж у него характер, у этого Костукаса. Всегда что-нибудь выкинет.

Ночью мы тайком выходим на ловлю. Свою лодку отталкивает от берега и Пранайтис. Делаем один заброс и сходимся все в кустах. Юшка, Пранайтис и отец переговариваются шепотом, а мы с Костукасом даже рот раскрыть боимся и только слушаем. Старшие рады, что скоро можно будет без страха рыбачить. Счастье, что все благополучно обошлось. В низовье у некоторых рыбаков полиция отняла сети. А вдруг и лодки отобрали?

Пранайтис зажигает цигарку.

— Бросай, Казис, заметят! — строго говорит ему отец.

В другом случае Пранайтис непременно огрызнулся бы да и наплевал на отцовские слова, но сегодня послушался. Он кидает самокрутку в реку и приподнимается, осторожно приготавливаясь ко второму забросу.

— Стой! Весла в лодку!

Из кустов, сверкая пуговицами, выскакивают двое высоких вооруженных полицейских. Ни мы, ни Пранайтис не успеваем спохватиться, как они уже держат обе лодки. Пранайтис изо всех сил отталкивается от берега, но полицейский крепко держит край невода и тянет на себя.

— Не отдам! — выкрикивает не своим голосом Пранайтис и кидается на полицейского. Здоровенный представитель власти одним ударом отбрасывает рыбака.

— Против закона идешь!

— Дай работу, не трону я твой закон, — огрызается Пранайтис.

— Тюрьму тебе, а не работу!

Пока Пранайтис препирается со своим противником, второй полицейский тянет из нашей лодки сеть.

— Что вы делаете? По миру нас пустить хотите? — стонет отец.

— Не отнимайте, простите! — наваливаясь на сеть, умоляет Юшка.

Но полицейские и не думают сжалиться над нами. Они грозят оружием, тюрьмой и тащат сети куда-то в кусты, где спрятана их лодка.

— Пусть убивают, гады, а сеть не отдам, — скрипит зубами Пранайтис и, схватив весло, кидается вдогонку за полицейскими.

— Пропадешь, Казис. О детях подумай, — останавливает дрожащего Пранайтиса отец.

Опустив голову, не произнося ни слова, все садятся в лодки. Уж лучше бы мы поголодали последнюю недельку, а теперь — хоть живьем в землю лезь.

С тех пор как мы лишились сети, в нашей семье пошли раздоры. Отец за несколько дней осунулся, стал злым, раздражительным. Заговоришь с ним — не отвечает или вдруг заносит руку. Мать вздыхает и каждый день плачет. Юшка встает рано утром и уходит неизвестно куда, никому не говоря ни слова. Я тоже стараюсь не мозолить отцу глаза и целыми днями слоняюсь по задворкам, как бродячий пес.

Пострашнее дела творятся у Пранайтиса. Пранайтис сидит в избе и ко всем цепляется. Что ни день к нам с воплем влетает избитая Пранайтене.

— Не выдержу я больше, нет, не выдержу… Меня колотит, ребятишек мучает… и как только господь мне смерти не пошлет… — жалуется она матери.

Съежившись на лавке, нахохлившись, точно куры на насесте, обе женщины плачут, стонут. Отец терпеть не может их нытья и еще больше злится. А тут, как назло, через день-два открывается сезон ловли.

Однажды мать и Пранайтене, наплакавшись вдоволь, о чем-то сговариваются между собой и уходят в местечко. Однако возвращаются они еще более подавленные.

— В ноги падали, молили… Камень — и тот сжалился бы, а эти… Жрать они, что ли, будут наши сети? — кусая губы, тихо говорит мать.

— Дурища ты, дурища… Полицейские давным-давно пропили твои сети. Выдумали — выпрашивать то, чего нет! — кипятился отец.

— Что же будет, Юозас? Ты только бранишься, а как жить станем — об этом и разговора нет.

В ответ отец хлопает дверью. Я — за ним. Иду следом до самой реки и сажусь с ним рядом, у воды. Отец будто и не замечает меня. Глядит на воду, а из груди у него, словно из дырявых мехов, вырывается свист. Тяжело ему, сразу видно.

Сбоку к нам подходит Пранайтис. Подсаживается, даже «здравствуй» не говорит. Отец не глядит на него.

— Без рук остались, Казис, — произносит он после длительного молчания.

— То-то…

Снова молчат. Только река ведет свой бесконечный спор с каменистым дном, ворчит без умолку.

— Посоветоваться решил с тобой, — бубнит Пранайтис.

— Ну, что?

— Давай волокуши соединим и на двоих рыбачить станем у берега.

Отец слегка вздрагивает и резко поворачивается к Пранайтису.

— А хватит ли сети?

— Коротковато, да чего уж теперь…

— В середину мою поставим — она у меня жестковата, рыба покрупнее не выдерется. Крылья твои, Казис. Зато с моей лодки трое.