— Согласен.

— Тогда неси сеть, посмотрим, как получается, — и отец встает.

Пранайтис кивает и удаляется в сторону дома.

— А кому рыбу отдадим — Нохке или бабы пусть носят? — останавливается он.

— По мне, лучше Нохке.

— Нет, пускай бабы продают, — не соглашается Пранайтис.

Пранайтис упрямо настаивает на своем. Мол, если бабы понесут рыбу, больше выручить можно. Отец не уступает. Ему кажется, что куда удобнее сбыть рыбу Нохке. Возьмет всю сразу и деньги на месте выложит. Не только заботы не будет, но и никаких недоразумений при дележе.

— Знаю я его: заранее не договоришься, худо будет, — говорит мне отец, когда они, наконец, договариваются и расходятся. — Почему бы, скажем, не отдать рыбу Нохке? Платит он хорошо. Э-эх, была бы только рыба…

Мать не очень-то одобряет эту совместную ловлю. Боится, как бы отец с Пранайтисом не сцепились. Повздорят, заспорят, чего доброго, до драки дойдет. Зато Юшка, узнав, что и его берут в долю, чувствует себя на седьмом небе. Он успокаивает мать, утверждая, что не такой уж злодей этот Пранайтис. Известное дело, задевать его не надо, а так он мужик сговорчивый. Да и прибыль ловля сулит хорошую. К осени столько заработаем, что новую сеть купить можно будет. Целый невод.

Вскоре с сетью-волокушей на плечах является Пранайтис, а с ним и Костукас. Рыбаки устраиваются посреди избы и, стоя на коленях, расправляют сети. Нас с Костукасом посылают на речку грузила искать. А на берегу камней, пригодных для грузил — хоть телегами вывози. Я загребаю обеими руками и швыряю их в корзину. А Костукас — тот что-то высматривает у воды.

— Костукас, ты что — камней не видишь? — удивляюсь я.

— Я не такие ищу.

— Да нам же велели.

— Вот и собирай, раз ты такой послушный, — сердито огрызается Костукас.

— И чего ты злишься? Ведь теперь нам в одной лодке рыбачить.

— Подавись ты своей рыбалкой.

Что случилось с моим другом? Что с ним? Угрюмый, злобный, глаза так и горят злостью.

— Ладно, Костас, не валяй дурака, помоги лучше корзину тащить.

Костукас медленно подходит и берется за ручку корзины.

— Пыхтишь, как лягушка, а поднять не можешь. Вот смотри, как носят.

И он тащит корзину. Упрямый, меня не подпускает, а сам так и стонет.

Что это с ним такое происходит?

Напротив пляжа, на том берегу реки, в старом сосновом бору, стоят красивые богатые дачи. В жаркий день оттуда на лодках приплывают дачники поплескаться в воде или поваляться на желтом песочке.

В такие дни рыбаки только зубами скрипят. Мол, дачники купаются и распугивают рыбу, путаются под ногами, мешают делом заниматься.

— Вот пристукну кого-нибудь, — ярится, словно бешеный пес, Пранайтис.

Мы молчим, но в глубине души согласны с ним. Всем эти дачники осточертели. Скрылись бы куда-нибудь с глаз долой, так нет же — полеживают себе там, где мы трудимся, жарятся на солнышке или слоняются лениво по берегу, а ты тут соленым потом обливаешься, бессонница к земле гнет, вздремнуть и то некогда. И дети у них настырные. Лезут в лодку, теребят сеть, пищат, вечно глазеют да удивляются. А то просто уставятся на нас с Костукасом и глядят вприщурочку, еще плечами пожимают.

— Вот гады, — злится Костукас.

Ненавижу этих ребят и я. Жирные, как лини, зло берет смотреть на них, так и подмывает заехать кому-нибудь по уху.

С каждым днем мы все пуще ненавидим дачников. Как назло, и рыба не идет. Еле стоим на ногах, вытаскиваем на берег огромную сеть, а она пустая.

— Пока эти бездельники тут шляются, рыбы не жди. Всю распугали своими купаниями, — говорит отец, молчавший до сих пор.

— Давайте еще разок, — не теряет надежды Юшка. Без всякой охоты гребем мы против течения. Сеть закидываем кое-как. Тянем на берег, ничего не ожидая. А солнце так и печет. Река движется ленивая, усталая. Весь пляж так густо усеян дачниками, что ступить некуда. Крик, гам, визг, в ушах так и звенит.

— Ай-ай-ай, опять нету рыбки, — мотает головой, прицокивая языком, Нохке. Он уже вторые сутки не отходит от нас, все рыбы ждет, а ее все нет как нет.

— Тьфу! — громко сплевывает отец, когда мы вытаскиваем на берег сеть, где трепыхаются, пытаясь выскользнуть сквозь ячеи, несколько уклеек.

— Рыбки, рыбки! — с радостным гомоном к рыбешкам устремляются дети дачников.

— А ну вон отсюда! — гонит их Пранайтис.

Но детишки не успевают удрать. Костукас хватает веревку, подбегает к одному из них и протягивает его поперек туловища. Мальчишка с воплем кидается к родителям. Дачники недружелюбно косятся в нашу сторону. Мы укладываем в лодку нашу сеть, совершенно не обращая на них внимания. Но ненадолго. Не успеваем мы уложить сеть, как к нам приближается высокий господин с брюшком.

— Вот этот меня бил, — битый мальчишка тычет пальцем в Костукаса.

— Кто отец этого хулигана? — высокомерно спрашивает пузатый.

Молчание. Только Пранайтис вдруг начинает тяжело сопеть носом. Я знаю, что это означает, и по спине у меня мурашки ползут.

— Я спрашиваю, нет ли здесь его отца? — повторяет дачник.

Внезапно Пранайтис кидает сеть. Юшка мгновенно подлетает к дачнику.

— Вам бы лучше отойти, сударь, право, — просит он.

— Отстань, старик, — повышает голос дачник, заметив, что остальные пляжники на его стороне.

— Вы бы, сударь, не мешали работать-то. Шли бы своей дорогой по своим делам, — дрожащим голосом произносит отец.

— Что ж, в полиции разберутся…

Неизвестно, что окончательно вывело Пранайтиса из терпения: назойливое ли ворчание дачника или напоминание о полиции. С быстротой молнии он наклоняется, хватает весло и в один прыжок оказывается рядом с дачником.

— Грозишься, гад! На моем горбе брюхо отрастил, жиреешь тут, а еще грозишься, — шипит Пранайтис, и тяжелое дубовое весло свистит в воздухе. К счастью, дачник успевает отскочить в сторону.

— Большевик, — выкрикивает он, помертвев от страха.

Вскоре весь пляж кишит, как муравейник. На подмогу к дачнику подоспели другие.

— Живо укладывайте сеть и лодку наготове держите, — велит нам с Костукасом отец. Сам он хватает второе весло и встает рядом с Пранайтисом.

Растерявшийся было Юшка тоже придумывает, что делать. Мы даже и не замечаем, как в руках у него оказывается третье весло. Только Нохке куда-то исчезает, будто сквозь землю провалился.

Дачники не решаются начинать. Они топчутся на месте, но приблизиться боятся. Потом мы слышим, что они начинают спорить между собой. Кто-то из них переходит на нашу сторону.

— Все. Теперь можно спокойно рыбачить, — кидая в лодку весло, говорит отец.

Подавив вспышку гнева, Пранайтис выговаривает Костукасу:

— А ты не суйся, куда не след. В другой раз погоришь.

Костукас молчит и, наморщив лоб, смотрит на отца.

— Чего уставился, глазищи вытаращил? За работу берись, — опять начинает кипеть Пранайтис.

Из кустов, весь дрожа от страха, вылезает Нохке.

— Ай-яй, Пранайтис, что ты задумал, что задумал, — подходя к нам, пожимает Нохке плечами. — Такого барина задел. Еще в тюрьму угодишь.

— Думаешь, в тюрьме хуже? — отмахивается Пранайтис.

— Что же это будет, ой, что будет — в городе господ ругают, в деревне ругают… А ведь они хорошо за рыбу платят.

— Дурацкий у тебя разговор, Нохке, — обрывает его отец.

— Ай, что тебе плохого Нохке сделал, что?

На краю пляжа нас ждут матери с обедом. Ни отец матери, ни Пранайтис своей жене не рассказывают о дачниках. Все едят, а разговор не клеится. Когда мы с Юшкой оказываемся подальше от остальных, я, не утерпев, спрашиваю:

— Дяденька, а кто это такой — большевик?

Юшка не сразу отвечает. Почесав в затылке, он медленно разъясняет:

— В семнадцатом году видал я большевиков в России. Они за свободу простых людей стояли, господ били.