Покачнувшись, Юргис Сенавайтис стукается затылком о ствол тополя. Тьфу, старик!.. Да пропади ты пропадом! Я работал, советскую власть на селе устанавливал. Товарищей своих похоронил, героями погибли… Я-то выжил и не прятался по углам! Ранили, починили, снова ранили, снова починили. И все-таки выжил. Поставили руководить заготовками всей волости. Руководил. Нашелся умник: мол, товарищ Сенавайтис, вы без образования и не годитесь. Я, конечно, вскипел: «А когда надо было бандитов бить, почему об образовании не спрашивали?» — «Это дело другое…» — «А почему только три класса кончил? Не спрашиваете?» — «Мы понимаем, товарищ Сенавайтис, вы кулацкое стадо пасли… Но сейчас…» — «Спасибочки!» Хлопнул дверью и прямым ходом в закусочную. Инспектором назначили, рядовым. Работаю, а куда денешься. Снова вызвали. «Товарищ Сенавайтис, мы наметили вас направить на село». — «Кем?» — «Председателем будем рекомендовать. В родную деревню». — «Ладно», говорю, а сам думаю: оценили-таки по заслугам! От радости из кожи лез, думал, покажу им, что могу, все увидят, что есть еще порох у Сенавайтиса. Председателем выбрали, вроде все как по маслу идет. Сказали: «Надо сеять кукурузу!» — «Есть кукуруза!» — ответил я, и половину угодий занял. А через два года вызвали опять: «Товарищ Сенавайтис…» И пошли и поехали… А в заключение: «Колхоз отстающий, не справляется…» Разругались мы вдрызг. Хлопнул дверью, вернулся домой. Так и спустили в бригадиры. А потом уж и на мелиорацию… на фермы…
В дверях обводит взглядом телятник и решает в комнату отдыха не заходить, — вдруг наткнешься там на кого-нибудь.
Выливает в стаканчик остаток, бутылку засовывает в темный угол. В груди уже тепло, тиски расслабились, только пот градом льет по щекам. Жарко тут, вот в чем дело.
Вот так понемножку, понемножку, и укатали меня! — отдувается Сенавайтис, оглядывая телятник. Тьфу!
Но недовольство вроде прошло, в глазах и то посветлело.
И снова водка на столе,
И снова… —
пробует запеть, но встряхивает головой, берет вилы и, шаркая подошвами, идет по цементному проходу. На дворе сбрасывает пиджак, плюет на ладони. Поддевает вилами навоз и швыряет в кучу. Он свою работу сделает, и аккуратно сделает, никто не упрекнет. Да он и не пьян и никогда не напивается — червячка заморит, и ладно. А работы — хоть самой черной — Сенавайтис не гнушается. И хлеб, который он ест, заработан честно, на поту замешен. Поднимает голову, переводит дух. Волоча за собой длиннющий хвост пыли, по дороге катит белая «Волга». Чья это, вроде не видел, думает Сенавайтис, и снова налегает на вилы.
В субботу, даже не позвонив, как снег на голову!
— Не удивляйся, Тракимас. В «Единстве» был, домой ехал, а баранка сама к тебе повернула.
— Очень приятно, товарищ Смалюконис. Выходной, а вы все хлопочете…
— В страду отдыхать некогда. Как у тебя рожь?
— Примерно половина. Думаю, во вторник перейдем на пшеницу.
— Значит, слово сдержишь, дружище?
— Если черт ножку не подставит.
— А ты черта по ножке!
— Механизаторы стараются…
— Механизаторы!.. Не говори, дружище. В конечном счете все решает руководящая рука. Не скромничай, Тракимас, ты еще вытянешь колхоз в передовые. Уже сейчас по ряду показателей впереди других.
— Молоко вот упало, товарищ Смалюконис.
— Тяжелое лето, жара. А ты поищи резервы, Тракимас, район должен удержать знамя. Зубами вцепимся, а не отдадим!
— Да вы присаживайтесь!
— Некогда. А что, если нам, дружище, по колхозу проехаться, с людьми пообщаться?
— Это — всегда! Только вот час неподходящий — комбайны на обед остановились… А вы, товарищ Смалюконис, наверно, еще не обедали? Нельзя так…
— В такую жару и есть неохота.
— Без обеда нельзя… Я вот тоже…
Тракимас снимает телефонную трубку, набирает номер. Он уже заразился хорошим настроением гостя. Что ни говори, не каждый день районная власть наведывается в колхоз, иной раз зовешь не дозовешься на собрание или торжественный вечер. А тут — заехал, доброго слова не жалеет. По доброму слову иногда просто тоскуешь.
— Не отвечает, — озабоченно вздыхает. — Как теперь быть? Может, по дороге забежать?
— Рожь хорошо идет?
— По двадцать семь берем.
— Молодец, Тракимас, выше средней запланированной для района. Вот оно как! Значит, тянешь нас в гору.
— Если бы побольше удобрений…
— Удобрений, говоришь? Там видно будет, дружище, может, и увеличим фонды. Обещать пока не обещаю, но… тебе помочь надо.
— Спасибо, товарищ Смалюконис.
Тракимас снова поднимает трубку.
— Где ты пропадаешь? Звоню, звоню, — сердится он. — У меня гость, мама. Приготовь обед на двоих, ну, знаешь…
Он и раньше так звонил матери: приготовь обед, скажи детям… Она чаще всего подходила к телефону. Жену не звал, даже, бывало, не вспоминал о ней целый день — знал: придет и застанет на месте. Как диван в гостиной, охотничье ружье на стене; все ведь казалось привычным и надежным. А сейчас, едва вспомнит про дом, как сразу обжигает мысль — е е нет. Интересно, Смалюконис уже знает? Чтоб только не спросил… У Тракимаса нет желания давать объяснения. Да и что он может объяснить?
Но Смалюконис, играя ключиками от машины, ходит по кабинету, посматривает на стенд с диаграммами роста производства, останавливается перед листком с портретом кандидата в райсовет. «Черт, забыл сорвать, — думает Тракимас. — Еще обидится, ведь целый год…» Но гость бодро поворачивается, его широкое благодушное лицо расплывается в улыбке.
— Что ж, дружище, как ни верти, а своим избирателям надо помогать в первую голову.
— Ловлю на слове! — шутит Тракимас и, взяв гостя под локоть, ведет к двери.
В тени плакучих ив прижалась к забору белая «Волга».
— Кстати, пока не забыл…
Смалюконис небрежно кладет руку на открытую дверцу машины, пальцами другой опирается на кузов, изящно скрещивает ноги Ладно сидящий кремовый пиджак, розовая сорочка с широким галстуком в полоску, коричневые брюки, тупоносые югославские туфли. Тракимас невольно улыбается: как певец перед роялем.
— Еще весной, дружище, мы с тобой толковали. Но так все и повисло. Помнишь, конечно…
Тракимас напряженно морщит лоб — хоть убей… Весной… В сущности, недавно, а все из головы вылетело.
— Да нет вроде… Вечная запарка, не припоминаю…
— Ты ко мне зашел, сидели в кабинете, насчет техники говорили, а потом… Про строительный объект…
Ах! Все ярко встает перед глазами, каждое слово давнишней беседы звучит в ушах, но Тракимас, сам не понимая почему, пожимает плечами, разводит руками.
— Я тебе, Тракимас, подсказал тогда — хорошо бы на берегу озера финскую баню построить…
— А-а-а, — протягивает, вроде бы вспоминая, Тракимас; дурацкая игра, он еще больше зол на себя, хотя и пытается выдавить улыбку. — Вспомнил теперь.
— Ну и как? Ты тогда обещал подумать. Ждал, чтоб ты сам как-нибудь, да… Ладно, раз уж вспомнил, давай обмозгуем это дело.
Тракимас засовывает руки в карманы брюк, окидывает взглядом поля.
— Вообще-то я думал… — нехотя роняет слова. — Нельзя сказать, что я не думал.
— Не спорю, прибавится хлопот, но ведь не так уж много. Послушай, дружище: наряды на материалы тебе дают. Рабочую силу тоже. Организационных трудностей никаких.
— Я вот думаю… что люди скажут?
— Что — люди? Колхозники сами этой баней пользоваться будут.
— У них свои баньки есть — с каменкой да вениками. И при механических мастерских у нас душевая построена.
— Да не валяй ты дурака, Тракимас! Вон Тамашаускас баню соорудил. И что люди говорят? Ничего они не говорят. Гостей где-то принимать надо. Мало ли гостей приезжает? Даже из-за границы могут пожаловать. Подводить итоги соревнования, отмечать даты тоже где-то надо… Посидеть в уютной обстановке, потолковать… Скажешь, это преступление? Люди!.. Людей воспитывать надо, дружище, а лишней болтовне — давать отпор.
