Когда выстрелов не последовало, я открыла ворота и, обогнув поворот, припарковалась перед домом. Немного посидела осматриваясь.

Все в Бернадетт поражало эксцентричностью. И одежда, и машины, на которых она ездила, и отношение к людям. Она не боялась выделяться, привлекая к себе внимание, куда бы ни пошла.

С другой стороны, я делала все возможное, чтобы слиться с толпой, стараясь, чтобы меня не замечали, не видели, чтобы на меня не смотрели и не шептались. Но бывали дни, когда мне хотелось больше походить на Бернадетт. Хотелось, так же наплевательски относится к тому, что люди шепчутся у меня за спиной. Но даже если бы я обладала хоть толикой ее эксцентричности, мне бы и в голову не пришло жить в таком доме, как у нее.

Фасад дома с облупившейся и выцветшей краской выглядел таким же мертвым, как и окружавшая его бурая трава. Крыша крыльца провисла. Одна ставня держалась нарочито криво, так что казалось, будто она сорвется в ближайшую бурю. Занавески — все задернутые — выглядели пожелтевшими даже с того расстояния, на котором я находилась.

Любой, кто отважится подъехать так близко к дому Бернадетт, скорее всего, продолжит двигаться прямо по кругу и выедет на дорогу — именно то, чего хотела бы Бернадетт.

Самое смешное, что фасад дома играл роль декорации. То же самое можно сказать и о деревянном сарае, стоявшем во дворе. Снаружи сарай украшали обветренные доски и полусгнившая вальмовая крыша, которая, казалось, упала с первоначального второго этажа до уровня первого. Внутри сарая, однако, имелась стальная каркасная вторичная крыша, защищающая гараж и мастерскую больших размеров.

Я улыбнулась, выходя из машины, вспоминая свои детские визиты. Хотя мне никогда не нравилось проводить время с Бернадетт, я любила уникальность этого дома и думала, каково это — вырасти здесь. Мама всегда говорила мне, что он просто другой.

— Ну что, дитя? — проворчала Бернадетт, выходя на шаткое крыльцо. — Так и собираешься стоять здесь и глазеть весь день? Или у твоего непрошеного визита есть цель?

— И тебе привет, — ответила я, подходя к крыльцу.

Бернадетт держала ружье в одной руке, но приклад упирался ей в подмышку, поскольку она наклонила ствол к земле. Сегодня она была одета в красные шорты, сексуальную розовую майку, которая задралась выше талии, и неоново-зеленые кроссовки. Общая яркость ее наряда ослепляла, но все же я предпочла его вчерашнему образу байкерши.

— Что-то я не припомню, чтобы приглашала тебя на чай, — раздраженно отозвалась Бернадетт. — Чего ты хочешь?

— Я надеялась, что мы сможем поговорить, — ответила я, поднимаясь на последнюю ступеньку. Перейдя через крыльцо, я встала перед ней, а затем махнула рукой в сторону двери. — Может, зайдем внутрь?

Бернадетт изучила мое лицо, затем осмотрела меня с ног до головы.

— Что случилось?

Я оглядела себя, но не заметила ничего необычного.

— Тебе лучше уточнить.

— Что-то изменилось. Не могу понять, что именно.

— Послушай, Бернадетт, сегодня был тяжелый день. Мне жарко, я устала и у меня все болит. Может, оставим эти игры?

— Ладно. — Бернадетт вошла в дом, оставив дверь открытой для меня. — Вытри ноги.

Я прошла в дом с притворной стороны и улыбнулась, увидев старинную белую эмалированную печь на ножках в виде пьедестала. Мама ругала меня за то, что я играю в этой части дома. Она говорила, что это негигиенично. Повсюду виднелись слои пыли и паутины, но когда я стала чуть выше ростом, чтобы маневрировать метлой, то играла здесь. Убирала комнаты, чтобы антикварная мебель блестела. Чистила старинную плиту и ножки, пока они не становились как новые.

Когда мы уходили после каждого визита, Бернадетт отитывала меня за это, объясняя, что передняя часть дома должна отпугивать людей, а не приглашать их войти. Мне было все равно. Мне нравилось проводить время на этой стороне дома. Так я держалась подальше от нее. И от Райны, которая предпочитала тусоваться в задней части дома.

— Не задерживайся, — велела Бернадетт, проходя через мнимую гостиную и открывая панельную дверь на другую сторону дома.

Еще раз оглядевшись, я последовал за ней через вход, задвинув за собой панель.

С этой стороны находился настоящий дом. Помещение, в которое мы вошли, служило чем-то вроде гостиной. Слева располагалась узкая кухня, длинный обеденный стол и лестница, ведущая на второй этаж, где размещались спальни. Передняя часть дома, декоративная сторона, располагалась на вершине крутого холма. Задняя часть дома имела сплошные стеклянные стены, из которых открывался вид на деревья и болота позади дома. Очень красиво, но почему-то я чувствовала себя здесь одиноко, в какой-то изоляции.

— Ты прервала мою тренировку. В следующий раз звони перед приходом, — проворчала Бернадетт, подойдя и выключив видеоэкран на своем велотренажере.

— Кто построил этот дом? — спросила я, проходя через комнату и становясь перед стеклянной стеной, разглядывая окрестности. — Не помню, чтобы я спрашивала об этом в детстве.

Бернадетт фыркнула.

— Ты все еще ребенок. И ты правда пришла сюда за уроком истории? У меня есть дела поважнее.

Я повернулась, прислонившись спиной к окну и скрестив руки на груди.

— Если не хочешь рассказывать, так и скажи.

Бернадетт сощурилась, но я не смогла прочитать выражение ее лица, когда она пересекла комнату и направилась на кухню.

— Полагаю, раз уж ты моя единственная наследница, то должна знать. — Она открыла холодильник и достала две бутылки воды. — Фермерский дом построен около ста лет назад, после того как предыдущий дом сгорел.

— А кто добавил заднюю сторону? Стекло? — поинтересовалась я.

— Это сделали мои родители, — ответила Бернадетт, обводя рукой комнату. — А когда мы с твоим дедушкой поженились, то добавили некоторые новшества.

Бернадетт протянула мне бутылку воды, затем посмотрела в окно.

— Площадь участка составляет около девяноста акров и простирается от северной оконечности Среднего озера Найтшейд до западного конца Верхнего озера Найтшейд, включая канал, соединяющий их.

— Он тянется так далеко? — удивилась я, повернувшись, чтобы посмотреть еще раз. Я не могла разглядеть ни озера, ни канала. Вокруг слишком много деревьев. — Ты когда-нибудь ходишь на озеро?

— Нет, — отозвалась Бернадетт, казалось, сердито. — Никогда. — Она подошла к дивану. Сев, она наконец заметила, что ее майка задралась. Подергала подол, расправляя и стягивая его вниз, чтобы прикрыть живот. — Выкладывай свои дела, — рявкнула она на меня. — Что тебе нужно? Зачем пришла?

Я села в кресле, наклонившись вперед, поставив локти на колени и сцепив руки.

— У меня есть вопросы. Об исчезновении Райны. О человеке, который забрал и ее, и Тауни. Вопросы о маме.

— Не дразни дьявола, дитя, — прошипела Бернадетт. — Дьявол всегда норовит ответить тем же.

— Какое, черт возьми, отношение имеет дьявол к чему бы то ни было? — Я провела рукой по волосам, и мое разочарование усилилось, как только рука наткнулась на спутанные ветром волосы. Я рывком освободила руку. — Почему ты не можешь говорить как нормальный человек? Просто пять минут нормальности, вот и все, о чем я прошу.

Бернадетт наставила на меня палец.

— Вот в чем твоя проблема. Твоя бредовая вера в то, что ты нормальная. Или, скорее, в твоем желании быть нормальной. — Она опустила руку, но с досадой посмотрела на меня, покачав головой. — В нашей семье нет ничего нормального. Ты учишься выживать или умираешь. Единственное, что стоит между этим, — твой выбор, как провести свои дни.

— И ты думаешь, я должна уподобиться тебе? Отгородиться от всех?

Бернадетт наклонилась вперед, перевернув «Вестник Дейбрик-Фоллс» на кофейном столике.

— А твой план работает лучше? — Она развернула газету заголовком ко мне. — Ты из кожи вон лезешь, чтобы помочь этим людям, и что они сделали? Они отвернулись от тебя. — Она бросила мне газету.

Я поймала ее ладонями, опустила на колени и спокойно развернула страницы. Выровняв листы, я положила газету на пол рядом со своим креслом.