— Лучше? — спросил Айзек, забирая стакан из моей дрожащей руки.

Я кивнула, сев прямо.

Стоун перестал колотить меня по спине, опустившись на колени рядом с Айзеком.

— Мы вызвали скорую помощь.

— Отмените, — прохрипела я. — Все в порядке. — И снова закашлялась. — У меня просто немного пересохло в горле.

Айзек передал мне стакан, чтобы я выпила еще.

— Я свяжусь по рации.

Я посмотрела через двор. В нескольких футах от нас Далтоны стояли рядом с Джеки, все трое — на грани эмоционального срыва.

— Я в порядке, — сообщила им, прежде чем посмотреть на Стоуна. — Спасибо, что вытащили меня оттуда.

— Что случилось? Вас что-то напугало? — спросил Стоун.

— Я не уверена, что произошло, — призналась, сделав еще один глоток.

Джеки сжала руки, наблюдая за мной.

— Мне так жаль, Давина. Я не знала, что ты склонна к паническим атакам. Мне не следовало давить на тебя, заставляя идти внутрь.

Я не уверена, что произошло в доме, но понимала, это не паническая атака. Дело в другом. Как будто кто-то нападал на меня изнутри. За моей спиной на улице раздался визг шин, и резко затормозила машина. Я оглянулась через плечо, и у меня отвисла челюсть.

Бернадетт Куэйд — моя бабушка.

Бернадетт выскочила из своего «Шевроле Нова» 64-го года, захлопнула водительскую дверь и устремилась ко мне. Зеваки на тротуаре отпрыгнули с ее пути. Я вздохнула и медленно встала. Затем повернулась, чтобы встретить ее гнев.

Я не разговаривала с Бернадетт с похорон мамы, когда мне было двенадцать лет, и я еще не вступила в полноценный подростковый возраст. Поэтому, впервые встретившись с ней лицом к лицу уже взрослой, я немного растерялась, осознав, что эта свирепая женщина едва достает мне до плеч.

Я отмахнулась от этого несоответствия в мыслях, задаваясь вопросом, что вывело это мистическое существо из отшельнического состояния.

Не говоря ни слова, Бернадетт подняла руку и влепила мне пощечину.

От силы удара и неожиданности я потеряла равновесие, упав коленом в траву и хватаясь за горящую щеку. Я бы свалилась совсем, если бы детектив Стоун не схватил меня за руку. С его помощью я поднялась на ноги.

Как только я смогла встать ровно, Стоун шагнул между нами, отгораживая бабушку от меня. Я не сомневалась, если бы кто-нибудь, кроме Бернадетт, совершил нападение на глазах у Стоуна, детектив уже бы надел на негодяя наручники и прижал его лицом к траве.

Но Бернадетт не походила ни на кого другого. На вид ей можно дать от шестидесяти до восьмидесяти лет, при этом она пользовалась густой подводкой, блестящими тенями для век, красной помадой, и носила черную кружевную тунику и кожаные штаны. Всем, включая городского детектива, становилось ясно, что Бернадетт — это сила, с которой нужно считаться.

Я обошла Стоуна и приблизилась к Бернадетт на несколько сантиметров.

— Как ты смеешь! — воскликнула я с таким гневом, какого не испытывала никогда прежде. — Я не видела тебя пятнадцать лет, и первое, что ты делаешь, это нападаешь на меня?! — Я подошла ближе. — Что с тобой не так?

Я услышала, как еще одна машина с визгом остановилась, но не стала смотреть, кто приехал. Стоун дернул меня за руку, но я отмахнулась от него.

Посмотрела вниз на женщину, которой следовало бы играть роль в моем воспитании.

— У тебя нет права находиться здесь.

— Ты глупая, девчонка! — прошипела Бернадетт. — Думаешь, я хотела приходить сюда? Думаешь, я хочу иметь к этому хоть какое-то отношение? — Бернадетт махнула рукой на дом Далтонов, потом на меня. — Я говорила твоей матери, что ты слабая. И трусиха. И она не отрицала этого. — Бернадетт с отвращением оглядела меня с ног до головы. — Но даже если ты не достойна рода Куэйдов, я все равно пришла. Я пришла, чтобы остановить тебя, потому что — ради твоей матери — не хочу, чтобы тебя убили. А именно так и будет, если ты не покинешь это место.

Я почувствовала, как тянусь руками к ее шее, гнев подстегивал мои движения, но прежде чем мои пальцы встретились с ее кожей, Стоун подхватил меня и унес прочь. Он развернул меня в сторону дома Далтонов, держа мои ноги в футе от земли, а руки прижатыми к бокам его собственными руками.

Я закричала от разочарования, сжимая руки в кулаки от гнева. Я не могла припомнить случая, чтобы в своей жизни чувствовала себя такой злой, такой неуправляемой, такой непохожей на себя.

— Успокойся, — услышала я голос Оливии. — Давина, посмотри на меня.

Я слышала ее, но не хотела успокаиваться. У меня было полное право злиться. Впервые в жизни я почувствовала желание дать отпор. В конце концов, Бернадетт — моя бабушка. Она должна меня любить. Но вместо этого она назвала меня слабой — трусихой.

«Ну, я ей покажу», — подумала я, глядя на Бернадетт через плечо Стоуна.

— Давина! — завопила Оливия, схватив меня за челюсть, заставляя посмотреть на нее. — Приди в себя или я позвоню Ноа, чтобы он вколол тебе успокоительное!

Я сосредоточилась на Оливии, наблюдая, как меняется выражение ее лица от озабоченности к веселью, пока она изучала меня.

— Вау, ты выглядишь такой взбешенной, что это просто безумие, — восхитилась Оливия, прежде чем хихикнуть. — Ты как будто совсем другой человек.

Ее смех сгладил часть моего гнева.

Оливия права; мне нужно успокоиться. Из нас двоих я должна быть самой здравомыслящей. Я сделала глубокий вдох, затем еще один.

И снова взглянула на Бернадетт. Она продолжала стоять там, глядя на меня с явным отвращением. Как будто я недостойна ее времени — или ее драгоценной родословной. Желание ударить ее все еще бурлило в глубине души, но когда я почувствовала что-то на своем лице, то снова повернулась к Оливии.

Оливия приложила руку к моей щеке, чтобы привлечь к себе внимание.

— Ты лучше, чем это, лучше, чем она. — Оливия ущипнула меня за щеку, слегка встряхнув ее. — Кроме того, единственный человек, чье мнение имеет значение, это ведь я? — Она похлопала ресницами, ухмыляясь мне.

— Ты невозможна, — выдохнула я, сбрасывая последние остатки раздражения.

Оливия продолжала ухмыляться. Стоун, должно быть, почувствовал, что напряжение рассеялось, поэтому осторожно поставил меня на землю. Он не выпускал мои руки, вероятно, чтобы проверить, не брошусь ли я снова на Бернадетт. После еще одного долгого мгновения детектив освободил мои руки.

Оливия крепко меня обняла.

— Теперь я твоя семья. Я, Брейдон, мальчики. Ты не должна этой женщине ни унции своего времени или любви.

Я кивнула ей в плечо, затем отступила назад. Оливия права. Ее семья стала моей семьей, а не Бернадетт. Моя бабушка давно потеряла место в моей жизни.

Оливия посмотрела на Джеки.

— Что я пропустила? Что случилось?

— Моя крестница Тауни, дочь Санни и Тома, пропала. Я привела Давину в дом, но она не смогла дышать. Мы вышли на улицу, и тут появилась Бернадетт и дала ей пощечину. Потом Бернадетт наговорила столько ужасных вещей.

— Понятно. Я слышала большую часть болтовни Бернадетт, так что в курсе. — Оливия подошла и склонила голову набок, изучая Бернадетт. — Ладно, старая вы сумасшедшая летучая мышь, объяснитесь. Как ваше присутствие связано со спасением жизни Давины?

Бернадетт недовольно фыркнула, сцепив руки перед собой.

— С чего ты взяла, что я тебе скажу? Ты ведь та самая девочка Холт, верно? Избалованная богачка?

Оливия оглянулась на меня и откровенно рассмеялась.

— Твоя бабка — та еще затейница. Мы должны как-нибудь пригласить ее в бар. Надо бы хорошенько ее напоить, а потом выпустить на свободу, чтобы услышать, как вся эта гадость просачивается наружу.

Я пожала плечами.

— Мама всегда говорила, что Бернадетт — резкая на язык стерва с укусом кобры. Я не уверена, что верю в укус кобры, но стерва? — Я ухмыльнулась Оливии. — Бернадетт определенно такая.

Улыбка Оливии стала шире.

— Браво, подруга. Я не уверена, что вообще слышала раньше, как ты кого-то оскорбляешь. Очень неплохо для новичка.