Их было довольно много. Оплывшие, бесформенные матери семейств со своими чадами, чьи головенки, только что наголо обритые и лоснящиеся, очень напоминали плод быоя. Тучные старухи, напялившие на себя одну поверх другой множество разных одежек. Грациозные и тоненькие молодые девушки. Все они стояли небольшими группами, человека по три-четыре, и увлеченно болтали о чем-то или же, присев перед лавчонками, с наслаждением уплетали вермишелевую похлебку и пирожки баньдук. Что это было за зрелище! Становилось просто страшно, с таким аппетитом, упоением, даже жадностью они все поглощали, алчно уставившись в свою пиалу, на свой кусок, бросая быстрые взгляды то на соседок, то на порции, разложенные перед торговками… Казалось, они прикидывали на глазок: своим я, пожалуй, не наемся, вон соседке повезло больше, если б не деньги, взяла бы себе вон тот и вон тот кусочек, да и вон еще тот тоже, пожалуй, бы съела. Горка пирожков баньдук таяла на глазах. Тогда они начинали есть помедленнее, смакуя каждый кусочек. Лишь когда от всего оставались одни только пустые зеленые листья, в которые заворачивали пирожки, они с большим сожалением опускали палочки для еды, но тут же тянулись налить пополнее в пиалу похлебки с крабами, съедали и это и только после всего, опершись руками на колени, отдуваясь, тяжело поднимались с земли, предварительно еще раз бросив тоскующий взгляд на круглые крышки корзин, на которых раньше лежали пирожки…

Хан простоял так, наблюдая, как они едят, чуть ли не несколько часов, совсем позабыв о цели, что привела его сюда. Но ведь не затем же в самом деле появился он здесь, чтобы глазеть, как они объедаются. Нет, он пришел с намерением разыскать Тэ, отвести ее куда-нибудь в сторону, туда, где народу поменьше, высказать ей все, на что решился. И если Тэ еще любит его, если у нее осталось еще мужество, он уведет ее за собой. Они сами построят свою жизнь, а там будь что будет! Эту мысль Хан вынашивал целых три месяца, после чего и преисполнился отваги. Лица, которые он только что наблюдал в дине — неприступное его собственного отца и ненавистное отца Тэ, — только прибавили ему решимости. А об омерзительной физиономии мужа Тэ и говорить нечего. Он-то воображал, что его волю ничто не в состоянии поколебать. Но сейчас…

Господи! Ведь если б Тэ была здесь, она наверняка вот так же попросила бы торговку дать ей на три су пирожков баньдук и на су похлебки. Точно таким жестом поднесла бы она пиалу ко рту и, причмокивая, похлюпывая, принялась бы за еду. И ее губы, полные, свежие, кораллового цвета, стали бы такими же мокрыми, как у остальных, и похлебка точно так же стекала бы ей на хорошенький точеный подбородок, оставляя на нем жирные потеки и кусочки пищи, и она вот так же рукавом вытирала бы его… О господи! Где она, та красота, что привиделась Хану? Он вдруг почувствовал такую невероятную слабость во всем теле, что вынужден был присесть у баньяна прямо на землю. Его охватила тоска. Он не в состоянии был понять, что с ним творится. Такого смятения чувств он еще не переживал. Постепенно в этом хаосе как будто начало нечто вырисовываться. Многочисленные мечты развеялись, как дым. Остался один конфуз и капелька стыда, но любви — любви уж точно не оставалось никакой. Недолговечность — вот что губит пылкое юное чувство! Только человек решил жизни не пожалеть ради любимой, и на тебе — выясняется, что это лишено всякого смысла.

Хан устало поднялся.

Внимание его вдруг привлекли девушки, стоявшие неподалеку, — в разговоре они упомянули имя Тэ. Он глянул на них повнимательнее. Одна из девушек разворачивала белый платочек, остальные, разглядывая его, болтали:

— Тэ наверняка его где-то нашла. С чего это ее муженьку пришло бы в голову такую вещь покупать?

— Конечно!

— Сколько ты отдала?

— Два хао.

— Всего? Дешево.

— Конечно, дешево. Только я бы на него ни за что не польстилась. На что мне вышитый?..

— Может, ты и права… Ну а я вот сразу его схватила, ведь почти даром! Ну и что, чем я рискую? Луен запросто на него соблазнится, продам ей, пусть пофорсит. И три хао запрошу — все дешево покажется. Мне целое хао останется, куплю пирожков баньдук!

Куплю пирожков баньдук!.. Опять эти пирожки!.. Господи! Значит, этих прелестных, нежных, наивных созданий больше всего заботит еда. Им не часто удается всласть поесть, и в пище они нуждаются, по-видимому, больше, чем в любви. Не для того ли продала Тэ его подарок, чтобы поесть пирожков баньдук?

Щеки Хана залились краской, он понял, насколько оказался смешон! Нет, он не станет помнить зла и не будет казнить ее своим презреньем. Отныне он начнет жить с открытыми глазами…

Каким безумием было мечтать увести ее! Какое это мальчишество: думать, что можно быть сытым одной любовью!..

Ах, милые, дорогие девушки, надо, оказывается, заботиться и о вашем пропитанье! Спасибо вам, вы научили Хана уму-разуму!.. Теперь он наконец будет знать: прежде чем запечатлеть поцелуй на цветущих губках возлюбленной, накорми ее.

Может, такая мысль покажется не столь поэтичной, но что поделаешь — жизнь не щадит наших увлечений, в которых чересчур много поэзии…

1943

Перевод И. Зимониной.

Всю ночь доктор Нгуен Ван Тхинь[29] не мог уснуть. Скажите, читатель, могли бы вы спать спокойно, зная, что завтра утром вам предстоит вступить в брак? Думаю, что нет, будь вы даже богом. А доктор Нгуен Ван Тхинь не был богом. Жениться, правда, он на следующий день не собирался, зато должен был давать присягу перед французскими чиновниками. На первый взгляд в этом не было ничего особенного. Почему же, спросите вы, он так взволновался? А потому, что «особенному» надлежало произойти потом. Сразу же после принятия присяги доктор Тхинь должен был стать премьер-министром и министром внутренних дел. Вы понимаете, что это значит? Премьер-министром и министром внутренних дел! Нгуен Ван Тхинь едва не сошел с ума от радости.

— Премьер-министр и министр внутренних дел… Премьер-министр и министр внутренних дел, — в упоении твердил он, хихикая и разводя пухленькими ручками. — Премьер-министр и министр внутренних дел!.. Премьер-министр и министр внутренних дел!.. — томно прикрыв глаза, стонал он, будто юнец на груди у возлюбленной. — Премьер-министр и министр внутренних дел!.. Премьер-министр и министр внутренних дел!..

Так, с закрытыми глазами, пролежал он несколько минут. Можно было подумать, что доктор устал и решил немного отдохнуть. Но вдруг Тхинь подскочил — пружины матраса взвизгнули и сбросили его с кровати. Он подбежал к стоявшему в углу зеркальному шкафу и увидел собственное отражение: толстенький человечек с довольной физиономией улыбался и шевелил губами: «Премьер-министр и министр внутренних дел!» Слова эти звучали для Нгуен Ван Тхиня подобно божественной мелодии, и он без конца повторял их.

В шкафу стопками были сложены рубашки. Тхинь перебрал их все, одну за другой, вытащил три, придирчиво осмотрел и положил обратно. Затем вытащил четвертую, развернул и долго любовался ею, откинув голову. Рот у Тхиня растянулся до ушей, глаза превратились в щелочки.

— Да, это то, что нужно! Именно эта рубашка подойдет… Премьер-министр и министр внутренних дел! — пробормотал он, одобрительно кивая головой.

И вдруг доктор Тхинь вздрогнул и побледнел. Ему показалось, что раздался звонок у входной двери. Кто бы это мог быть? Да еще так поздно! Доктор похолодел, на лбу выступил пот. Послышались шаги, видимо, проснулся слуга.

— Бой! — крикнул доктор.

— Да, мосье!

— Вьен си![30] Что случилось? — не спросил, а выдохнул Тхинь. — Что случилось? — повторил он.

— Звонят…

— Кто?

— Не знаю… Сейчас посмотрю.

— Постой… — Нгуен Ван Тхинь схватил боя за рукав и зашептал: — Не открывай, пока не узнаешь кто. Слышишь? Эти бандиты на все способны…