Тетушка Тхить очень страдала. Эта добрая женщина в конце концов возненавидела весь свет. Иногда она жалела о том, что сын ее умер. По крайней мере, было бы кому защитить невинного ребенка. Часто даже самые добродушные люди становятся жестокими, и счастье, что не у всех хватает сил проявить свою жестокость. Иначе человечество давным-давно уничтожило бы себя.

Дык рос здоровым ребенком, гораздо здоровее тех детей, которых кормили их собственные матери. Он был таким пухленьким, гладеньким, хорошеньким. И очень тихим — такими обычно бывают дети в бедных семьях. Утром, напоив Дыка молоком, тетушка сажала его в большую корзину стоявшую на кровати, и уходила. Он некоторое время возился там, как червячок, потом засыпал, а когда просыпался, снова начинал тихонько возиться в корзине. В полдень возвращалась тетушка, стряпала и кормила мальчика, разжевывая ему пищу. Ел он хорошо, с аппетитом, тетушка не успевала подкладывать. Когда он съедал чашку риса, животик его раздувался, (как шарик, глазки делались сонными, и он засыпал. Дети обычно плачут, чтобы обратить на себя внимание взрослых, плачут долго, пока не надоест. Дык даже этим не был похож на других малышей. Плакал он редко, похнычет немножко — и перестанет. Тетушка нарадоваться на него не могла и все благодарила бога. Ну есть ли еще на свете такое дитя! Дык почти не болел. Раза два слегка прихворнул, и то первый раз сам выздоровел, а уж во второй раз она отпаивала его настоем из подорожника и побегов бамбука.

Мальчик развивался быстро, как почка на дереве. Что ни день — он другой. Вот только ум его словно застыл на месте. Ему шел уже четвертый годок, он быстро бегал, а говорить совсем не умел, даже «баба» не мог оказать. Наевшись, он сразу засыпал, а когда просыпался, тупо смотрел по сторонам, зевал и опять спал или ел, ни смеха его, ни плача слышно никогда не было. Дурачком будет, говорили люди, и еще говорили, что отец его забрал все счастье, капли сыну не оставил. Ребенок не в отца, больно тихий, чересчур даже.

Время шло незаметно. Дыку исполнилось пятнадцать лет, ростом он вышел на все двадцать, но вот лицо у него по-прежнему оставалось тупым. Говорить он в конце концов научился, но говорил медленно и был несловоохотлив. За целый день он мог перекинуться с тетушкой всего несколькими словами, и то за едой. Тетушка уже совсем состарилась и стала похожа на кошку. И голос у нее сделался хриплый, как у старой кошки, а лицо сморщенное, словно бумажный фонарик, склеенный неумелым школьником. Она с трудом передвигала ноги, но ходила без палки и все еще ковырялась на своем огороде. Желудки у бедняков часто отдыхают и потому остаются крепкими до старости. Зато и руки должны быть крепкими, надо же как-то прокормить себя. Тетушка ела теперь очень медленно, жевать ей было нечем, каждый кусочек приходилось размачивать. Работать стало невмоготу. Она уже не вскапывала землю, а лишь слегка рыхлила ее, но и на это не хватало сил.

Внук заменил ее. Он работал с охотой. Работал, как буйвол, от зари до зари, не зная усталости и все время молча. Только лицо еще больше тупело. Кончив работу, он ложился спать или сидел, бессмысленно глядя по сторонам. Дык никуда не выходил, зная по опыту, как это опасно. Однажды, когда ему было лет десять, он осторожно вышел на улицу и пошел к собору поиграть с ребятишками. Но ребята, увидев его, разбежались, и он остался один. Детям запрещали играть с сыном Громобоя. В людях все еще жил страх. Мальчик, конечно, потише отца, но очень уж странный, кто знает, что придет ему в голову? Еще изобьет, искалечит ребят.

Как-то раз ребята стали дразнить Дыка:

— Громобой, Громобой, проткнул брюхо ногой! Громобой, Громобой, проткнул брюхо ногой!..

Дык поначалу было чуть не рассмеялся, но тут же инстинктивно почувствовал, что его обидели, и схватился за щеку. Лицо его искривилось, на глазах появились слезы. Он помчался домой, к тетушке, обнял ее и заплакал. Впервые он был так ласков с ней. И, несмотря на острую жалость к мальчику, тетушка все же чувствовала себя счастливой. Никогда еще он не был ей так дорог, как сейчас! Он так нуждался в ней! Тетушка успокоила Дыка и посоветовала ему не водиться больше с этими ребятами. С тех пор он все дни проводил в саду, играл с соцветиями бананов, а то делал из банановых листьев «корзинки», набирал в них землю и «продавал» эту землю апельсиновым деревьям, будто покупателям. И тетушка решила: пусть приучается работать в саду.

К пятнадцати годам Дык уже великолепно справлялся со своей работой, намного облегчив жизнь тетушки. Конечно, прежнее богатство не вернулось к ним, но они уже не так мытарствовали, как раньше. Теперь, по крайней мере, они ели по два раза в день, а иногда еще и вечером, если оставались вареные бататы или другие овощи.

Что говорить, теперь им жилось лучше. Одно лишь омрачало счастье тетушки: внук постоянно молчал, а иногда принимался вздыхать и тогда вздыхал тяжело и подолгу. Она отдала бы полжизни, только бы узнать, что у внука на душе. Тетушка очень тосковала и чувствовала себя совсем одинокой.

Время шло быстро. Дыку уже исполнилось восемнадцать лет. Он сильно вырос, но по-прежнему был молчаливым и все так же часто вздыхал. Глаза у него были сонные, а выражение лица такое, словно он только что видел во сне что-то хорошее, но никак не может вспомнить, что именно. Работал Дык старательно, хотя делал все машинально. Оно и не удивительно: при такой работе голова не требуется, нужны только крепкие руки. Но, как ни странно, и в этом, казалось бы, бесчувственном человеке все же была крупица души.

Соседи считали Дыка дурачком, глупей малого ребенка, но дразнить боялись. Ведь и смирное животное может взбеситься, лучше уж не рисковать. Парень был крепкий, здоровый, его охотно нанимали на работу, и тетушка была этому рада. Пусть на людях побудет. Вот узнают ее внука, увидят, какой он прилежный да тихий, смотришь — и невеста найдется. Пора бы уж ему семьей обзавестись. Хотя вряд ли кто-нибудь в их селе согласится отдать свою дочь дурачку, да еще сыну Громобоя, а сватать невесту из другого села денег нет. Неужто ее Дык так и останется бобылем? Хоть бы какая-нибудь согласилась выйти за него, пусть некрасивая, уж тетушка раздобыла бы денег для свадьбы. Обидно, что ее внука считают каким-то чудовищем. Пусть почаще работает у людей, может, ему посчастливится встретить хорошую, добрую девушку? И тетушка велела Дыку соглашаться на любую работу. А он, надо сказать, слушал свою бабку и никогда ей не перечил, хотя радости особой при этом тоже не выказывал.

Шло время. Тетушкина мечта сбылась. Дык встретил девушку. Но что из этого получилось! Все пошло прахом именно с того злополучного дня. Нет, если человек уродился не таким, как все, лучше ему не влюбляться. Женщина существо особое, ею нужно уметь управлять, все равно что железнодорожным составом: пока катится по рельсам, все хорошо. Но стоит сойти с рельсов — и сама разобьется, и другим навредит.

Вся беда была в том, что девушка эта сама нашла Дыка. Ей захотелось поиграть с ним, словно с куклой. Мог ли кто думать, что у этого глуповатого парня тоже есть сердце, что он, как и всякий человек, может любить и страдать! И вот Дык влюбился.

Девушку звали Ни. Она была из бедной семьи и воспитывалась в богатом доме, где часто работал Дык. Между служанкой и воспитанницей почти нет разницы: одна продает себя на несколько лет, другую продают навсегда. Родители получают за нее определенную сумму, и она становится чьей-нибудь собственностью…

Девятнадцатилетняя Ни была некрасивой, пожалуй даже отталкивающей, зато чрезвычайно пышнотелой. Руки и ноги были такими толстыми, что казалось, ей и шевельнуть ими обременительно. Лицо заплыло жиром, нос вырос таким большим, что ноздрей будто и вовсе не было, для глаз, казалось, не осталось места — такими они были крохотными, веки толстые, точно губы, рот до ушей. Но, несмотря ни на что, Ни была веселой хохотушкой и даже ругалась не зло, а весело. Дыку она очень нравилась, и с каждым днем все сильнее и сильнее.