И он ушел. Не иначе злой дух наслал на них проклятье! Такая уж, видно, доля у ее дочери. Ничего не изменишь. Остается лишь слезы лить.

На следующий день вдова пришла к тетушке Тхить. Обе женщины одинаково рано овдовели и потому симпатизировали друг другу. Но разве здесь можно было чем-то помочь! Тетушка Тхить могла только с болью в сердце выслушать укоры, а несчастной вдове ничего не оставалось другого, кроме как смириться и отдать дочь. Они вместе оплакали судьбу юной и цветущей девушки, которая была достойна лучшего мужа, честного и доброго, а заодно и свою судьбу. Слезы женщин не Тронули черствого сердца злодея, и несчастная девушка, которой едва исполнилось двадцать, вынуждена была отдать этому кровожадному зверю свою красоту и молодость.

Однако мучиться ей пришлось недолго, потому что вскоре после замужества бедная женщина погибла.

В тот день не успела она приготовить обед, как муж вернулся откуда-то с бутылкой вина. Аппетитную уху из щуки как раз разливали по тарелкам. Жи не стал никого ждать, сел и сразу же наполнил стакан вином. Тетушка Тхить с невесткой поспешили сесть рядом с ним, а то, чего доброго, обругает, поднимет шум и все перебьет. Ткнув палочкой в кусок рыбы, лежавшей у него на тарелке, он рассвирепел. Он осмотрел кусок со всех сторон: так и есть — голова. Свиную голову, по обычаю, отдают старосте села. Но рыбью голову ни один староста есть не станет. Еще бы, сплошные кости. И как только смела жена подсунуть ему такую дрянь! Выходит, она его презирает! Он отшвырнул злосчастный кусок и заорал:

— Пусть твой отец жрет эту голову, мне ее не надо!

Тетушка Тхить поспешно переложила рыбью голову в свою тарелку, а Жи отдала свой кусок.

— Отца ее уже нет в живых. Возьми вот это…

Ах так, они заодно! В этом доме, оказывается, слова не скажи! Все понятно. Зла на них не хватает. А эта дрянь, жена, уставилась в пол, головы не поднимает, того и гляди, заревет. Еще обиженной себя считает. У, рожа! Дать бы ей хорошенько!

Жена действительно заплакала. Жи распирало от злости. Словно изголодавшийся зверь, бросился он на жену, схватил за волосы, пригнул к полу и стал душить. «Люди, спасите, он убьет меня!» Убьет? Вот и хорошо! Получай, что хотела. Тетушка Тхить цеплялась за полы его одежды, пыталась удержать. Он отшвырнул ее и с еще большим ожесточением принялся за жену — бил по лицу, по голове, пинал в живот, в спину, в грудь, царапал, щипал, душил. Несчастная была беременна. Когда он наконец остановился, женщина лежала растрепанная и обмякшая, в луже крови. Умерла, прожив с этим чудовищем два ужасных года. Так окончилась ее жизнь.

В деревне эту страшную весть потихоньку передавали из уст в уста. А Громобой по-прежнему пил вино, торговал мясом и время от времени шел на дело. Староста тоже был бандитом — ему было мало того, что он взял власть над людьми и прибрал к рукам их имущество, он решил так их запугать, чтобы и пикнуть не смели. Все его боялись, потому и выбрали старостой. А он что хотел, то и делал. Деревня была большая — три хутора и три тысячи налогоплательщиков. Хорошо еще, что он не драл семь шкур, как другие, когда и драть-то уж больше было нечего.

Бандиты все заодно. И глава совета старейшин решил скрыть убийство. Что же, скрыть так скрыть. Жители села не любили скандалов: свою жену ведь убил, не чужую. Но люди побогаче, поразмыслив, испугались: а что, если староста и Громобой объединятся? Камня на камне не оставят, все пойдет прахом.

Итак, Громобой по-прежнему оставался на свободе. И все же люди не забыли о том, что он убил жену. Пусть его не осудили, да ведь из жизни такого не вычеркнешь. И разве найдется дура, которая пойдет за убийцу? Но представьте — нашлась. Да еще молодая и хорошенькая, нисколько не хуже его первой жены. Как во времена варварства люди приносили себя в жертву, так и она вошла в дом Жи. Она была слишком боязлива, чтобы умереть сразу: все, что угодно, только не смерть! Хоть несколько годков пожить!

Надо отдать должное всевышнему: он весьма изобретателен и не любит повторения историй, как какой-нибудь заурядный писатель. Вторая жена тоже мучилась, но по-иному. Она не умерла, хотя тоже была беременна. На этот раз умер Громобой. Нет, его не зарезали, не сгноили в тюрьме, не повесили, хотя многие желали ему такой кончины. Он умер на собственной постели, на руках у жены. И нашлись даже люди, которые его оплакали. Иначе и быть не могло. Смерть — это возмездие. Мертвых почитают, ведь они уже никому не могут причинить вреда. Перед лицом смерти все бессильны, она не щадит и убийц. Вот почему покойников оплакивают всех без разбору. Оплакивали и Громобоя. И тетушка Тхить, желавшая смерти своему приемному сыну, и жена, посылавшая мужу, когда он был жив, страшные проклятья, сейчас рыдали над его мертвым телом. Поистине непонятная вещь — слезы!

Через три месяца вдова Громобоя родила мальчика. Родила и будто избавилась от чего-то нечистого. Ей так хотелось начать новую жизнь, узнать настоящую, светлую любовь. Ее сердце, которое, казалось, давно зачахло, вновь расцвело, словно орошенное благодатным дождем. Вдове шел всего двадцать третий год, она была хороша собой и еще не знала настоящего чувства. Перед ней была вся жизнь, быть может, нелегкая, и оставаться одной было нельзя. Сосед, молодой парень, тайно любил ее. Он всегда раньше жалел ее, когда она плакала, и сейчас наконец мог открыться. Парень сказал, что только и ждал случая, чтобы освободить ее из клетки, в которой она жила. Такого случая он бы никогда не дождался, если бы не смерть ее мужа. Вдова хорошо это понимала, но ни словом не укорила юношу. Она верила ему. К тому же он полюбил впервые, а она была уже женщиной, да еще матерью. Любовь у них была особенной. О такой только в романах пишут, возможно, тут сказалось влияние книг, которыми когда-то зачитывался парень, работая на прядильной фабрике. Вскоре молодые подрядились на работу в Сайгон и уехали, бросив ребенка на произвол судьбы.

Тетушка Тхить пожалела малыша, и снова в ее сердце ожила надежда. Она любила этого мальчишку еще больше, чем его отца. Мальчик был тихим, послушным, и тетушка наконец почувствовала себя счастливой. Ей казалось, что в мальчике нет ничего отцовского. Но как можно разглядеть в нежном личике пятимесячного малютки грубые черты сорокалетнего мужчины, если бы даже между ними было сходство! День и ночь молилась тетушка, чтобы мальчик вырос хорошим человеком, и верила, что богородица услышит ее молитвы. Мальчик будет ей утешением в старости. Теперь она не может умереть, пока не вырастит его. Тетушке в ту пору было уже шестьдесят.

К этому времени она обеднела. Да и какое особое богатство могло быть у простой деревенской женщины! Больше половины сбережений пустил по ветру приемный сын, да и дружки его как следует пощипали тетушку, а те крохи, что остались, отобрали враги, которых у него было немало. Вот когда тетушка Тхить поняла, что с плохим сыном нехорошо, но без него еще хуже. Зато без денег было куда спокойнее. В глухой деревне, где на защиту правосудия рассчитывать не приходится, одинокой вдове лучше быть старой и бедной.

Единственное, что осталось у тетушки, — это небольшой сад с огородом, как говорится, последняя кость, которую еще можно глодать. Доходов, правда, он не приносил, но кое-какие овощи все же были. Тетушка постоянно возилась там с усердием, которому могла бы позавидовать любая молодая женщина. Старые и слабые люди часто подолгу сохраняют способность трудиться. Быть может, потому, что это единственная и последняя радость в их жизни. А может, всевышний посылает им силы, чтобы не оставить на старости лет совсем беспомощными. Но когда от усталости у тетушки темнело в глазах, в ушах звенело и нестерпимо ныла спина, ее охватывал страх. Ведь наступит же момент, когда все силы будут истрачены на этот тощий клочок земли, когда она упадет, как перезрелый банан, и не сможет больше подняться. Что станется тогда с ее мальчиком, ее бедным послушным Дыком?[11] Она назвала его так в надежде, что он будет добродетельнее и счастливее отца. Найдется ли человек достаточно великодушный для того, чтобы взять к себе сына Громобоя? Каждый день с ребенком на руках выходила тетушка на улицу попросить молока у кормящих матерей и много раз убеждалась в том, что люди ненавидят несчастного ребенка, в жилах которого течет кровь убийцы. Одни отказывались давать молоко, другие из жалости соглашались покормить его, но потом с брезгливостью торопились вытереть и тщательно вымыть грудь. Увы! Многие, видимо, считали, что из ротика этого младенца сочится яд.