Но голос прагматичной логики твердил: потерпи, осталось всего полтора года, ты не победишь суть необручницы, сходи в дом утех, развейся, твоя сила нужна не только тебе, но и Его величеству!
Ох, я даже замедлила ход: обещала на выходных прийти к королю, и исчез его массажист, не предупредив! Вернуться?
— С ума сошла? — сквозь зубы процедила себе и заставила двигаться по намеченному маршруту. О да, я снова забыла о своей навязанной сути: представила, что сорвусь во время массажа — и бедный король! Бедный Генрих! Никогда не смогу смотреть в его глаза после этого…
И вдруг я увидела Райана. Напротив дома с необручницами, через узкую улочку, располагалась лавка со сладостями, вином. Когда до неё мне оставалось всего несколько метров, дверь лавки открылась, на улицу вышел Он, а за ним показался деловитый лавочник:
— Через минуту всё будет доставлено, хороший господин!
Райан ему кивнул хмуро, перешёл на другую сторону полупустынной улочки и, не дёргая шнурок с колокольчиком, приложил ладонь к двери. Буквально через мгновение, как будто стояла рядом, дверь ему открыла женщина, приветствуя гостя, и Райан вошёл. Значит, слухи о его любимом месте времяпровождения были правдивыми… Ноги мои будто налились свинцом. Я стояла и смотрела, как из лавки суетливо двое молодых парней выносят большие корзины, у одной крышка приоткрылась из-за не поместившегося горлышка бутылки. Гостинцы для необручниц перекочевали в их дом.
Очнувшись, я медленно пошла своей дорогой. Не заметить запущенный вид Райана было невозможно. Он начал отращивать волосы и собрал их в хвост сзади. Но выбившиеся прядки у лица растрепались, что придавало неряшливый вид герцогу, как и одежда, в которой он был. И эта его борода, которую я ему на Адноде каждую неделю аккуратно приводила в порядок, теперь топорщилась упрямыми волосками в разные стороны, своей длиной уже прикрывала шею…
Клянусь, я испытала желание позвать его, броситься ему на грудь и вымолить прощение, если бы оно потребовалось, — и внутреннее сомнение голосом Генриха напомнило об эмпатоморфии: подменять любовь жалостью значило снова забыть о себе и жить ради чужих прихотей.
С тяжёлым сердцем я дошла до центра порталов, дождалась своей очереди и перестала думать о Райане, когда маг, осуществляющий надзор за портальными рамками, громко удивился:
— Госпожа, а вы не слишком легко одеты для Лабасса? Там, говорят, уже снега по щиколотку навалило.
Я опустила глаза вниз и посмотрела на свои лёгкие ботинки. Что мне было делать? Возвращаться? Да у меня и мехового плаща никогда не было… Сказала об этом магу, и он улыбнулся, видимо, такая тетеря ему давно не попадалась. Он посоветовал мне неподалёку лавку для путешественников. Там можно было под залог взять напрокат тёплый плащ и меховые шоссы на ноги. Я воспользовалась добрым советом и вскоре, непривычно тепло одетая, заходила не без замирания сердца в портал. Впервые это делала самостоятельно. А вдруг бы меня занесло куда-нибудь в совершенно другое место? Ну, а что? Отец рассказывал подобные истории про магов, но тогда они нам казались очень смешными.
В столице северной провинции я наняла по совету госпожи Амели повозку до Ирминсуля. В городе дороги были расчищены, но сугробы у стен домов меня потрясли. Я никогда не видела столько снега, точнее, не видела его никогда, прожив восемнадцать лет на Лапешском рынке, год — на влажном, но бесснежном Адноде, и ещё год — в тёплом Люмосе, где, кажется, снежинки не долетали до земли, а таяли в тёплом воздухе. На окраине, конечно, снег всё-таки покрывал собой землю, в самый холодный месяц, но его толщина не превышала высоты деревянной подошвы зимней обуви. Дальше района, где жила Тибо, я не бывала никогда.
Сани, почти незаметно потряхивая, скользили по пуховой дороге, я протянула руку — и в ладонь набился снег, лёгкий, пушистый. Всё вокруг было окутано белой пеной, похожей на взбитый белок из крема госпожи Нерис. Да, это была совершенно другая красота незнакомого мне мира. И я была здесь совершенно одна, рядом со мной никто не сидел, и не прижимался тёплым боком или согревая мою шею своим дыханием.
Я, правда, быстро замёрзла. Капюшон норовил то и дело соскользнуть от встречного ветра, а платье было с открытой горловиной, оттого приходилось придерживать у лица края плаща, чтобы закрыть шею. Муфту для рук, которую мне настоятельно советовал взять лавочник, пришлось использовать не по назначению — на половине пути лицо моё так замёрзло, что я прикрыла его муфтой, и теперь любоваться лабасским пейзажем было невозможно.
Наконец, тряска прекратилась. Возница громко сказал:
— Приехали, госпожа! — он помог мне выйти, сочувственно заглянув в лицо, которое я растирала. — Легко вы оделись для нашего климата, сразу видно, с юга прибыли. Я подожду вас здесь. Советую дольше получаса под малышом не сидеть — или замёрзнете совсем, или уснёте.
Я поблагодарила за совет и пошла к непримечательному со стороны одиноко стоящему дереву. К нему вела заметно утоптанная тропа через сугробы, но снег здесь шёл постоянно, сглаживая края аллеи. Моя обувь моментально намокла, и ступни начали неметь от холода.
Госпожа утверждала в письме, что в эту пору у Ирминсуля всегда много молящихся, но сейчас здесь никого, кроме меня, не было. Возможно, это было из-за времени суток: близился вечер, а я планировала до темноты вернуться в Люмос.
У дерева неожиданно приятным образом оказалась небольшая низкая скамеечка, я опустилась на неё и предалась молитве. Нужно было приложить руку к стволу и рассказать о том, что лежит на душе, а потом попросить Владычицу о милости.
Слова, произнесённые вслух, обладают б0льшей силой, чем те, что сказаны про себя. И, казалось бы, ничего не должно быть сложного — просто рассказать о том, что наболело, но зазвучавшая обида на судьбу сделала трещину в невидимой глыбе растерянности и страха во мне — и уже через пять минут я рыдала, исповедуясь дереву. Нагревшийся от прикасающейся ладони ствол «слушал» меня внимательно. Белоснежные птицы, сливающиеся оперением с ветками, укрытыми снегом, тоже пристально смотрели на меня своими глазами-бусинами. Примерно на середине моей жалобы, одна из них вспорхнула, осыпав меня облаком ледяных искринок. Должно быть, ей наскучили мои смешные лумерские проблемы…
Выговорившись, я озвучила главную проблему: зависимость от мужчин убивала меня, а эмпатоморфия не давала возможности понять, что я чувствую на самом деле, и поэтому, возможно, обманывала мужчин, давала им ложную надежду. Губила их жизнь так, как это получилось с Райаном.
— Если всё, ради чего я родилась — это быть презираемой всеми любовницей, прошу, Владычица, забери у меня эту никчёмную жизнь! Я так больше не могу жить, — опустошив душу, я прижалась к стволу и замерла, вздрагивая от грудных спазмов.
Накатила страшная усталость и её спутница — слабость. Я успокоилась. Мне даже показалось, что я слышу шум океана, его спокойствие и равнодушие к проблемам смертных. Шум становился всё громче, и вдруг меня встряхнули:
— Госпожа, проснитесь! — меня подняли на ноги, и понадобилась минута, чтобы суметь открыть потяжелевшие веки. — Хм, знакомое лицо…
— Рэй, смотри, ей энджелы ответ принесли, — несколько удивлённо сказал женский голос рядом.
Рэй? Или Рай? Я не ослышалась? Моментально проснувшись, я открыла глаза, ожидая увидеть рядом с собой Райана и прижаться к нему. Но это был не он. Передо мной стоял мужчина лет сорока пяти, кого-то напоминающий, и сразу я не смогла вспомнить его имя. Он первым назвал меня:
— Кажется, Ана? — мужчина обернулся к своим спутницам, женщине одного с ним возраста и… Иларии. — Это компаньонка сирры Амельдины Эдрихам. Её муж — наместник на острове, где добывают руду. Мы познакомились во время поездки с Его величеством на тамошний рудник.
Меня представил ни кто иной, как сам сир Рэймонд де Венетт. Меньше всего, конечно, я ожидала увидеть Иларию… Сир Рэймонд пожурил меня за то, что я чуть было не уснула под Ирминсулем. Хорошо, они возвращались домой и пересеклись с возницей, ждущим меня возле саней. Тот посетовал, что столичная посетительница заставляет его и лошадку мёрзнуть, как будто уснула. За такими, как я, новичками, глаз да глаз нужен, де Венетты тут же поспешили проверить моё самочувствие и не ошиблись — я всё-таки задремала.
