Его высочество подумал, хмыкнув на резонный довод:

— Ты — эмпатоморф, поэтому будешь чувствовать себя прекрасно с любым мужчиной, который тебе понравится, и ему с тобой будет хорошо. И я рад бы заполучить такую способность, но — увы.

— Вспомните нашу первую ночь, я тоже была против. А ещё недавно и вы ругались, запрещая мне надевать личину Иларии. И что потом случилось? — продолжала настаивать я. А когда через полчаса все аргументы закончились, выставила самый последний, — … Мне просто надоело изображать вашу Иларию. Скучно! Имею я право просить о разнообразии или нет?

Генрих рассмеялся:

— «Разнообразии»? Ты думаешь, я смогу специально для Хетуин изобрести особые поцелуи?

— Вы будете смотреть на неё другими глазами, а это уже разнообразие. Неужели вам просто неинтересно, как вела бы себя Хетуин с вами?

— Откуда тебе это знать?

— Оттуда! Я даже знаю, как выглядит её розочка, — напомнила про своевольную просьбу для Хетуин раздеться.

Мой господин на эту ночь продолжал сомневаться. Райан и сир Брис на его месте давно бы уже согласились, но отчаянная влюблённость принца в его Иларию победила даже простейшее любопытство. В конце концов мне надоело уговаривать, я сбросила с себя одежду, перевоплотилась в личину Хетуин и покорно встала перед мужчиной, прикрыв рукой груди и треугольник волос над чреслами, как это сделала она в нашу встречу. Для Его высочества был припасён сюрприз, о котором он не знал.

— Хорошо, давай попробуем, — медленно, с нотками иронии, согласился он, осматривая меня с головы до ног. И всё-таки не смог меня обмануть: зелёные глаза выдали интерес, дыхание едва заметно участилось, а складка на штанах стала объёмнее.

Я со смешанными чувствами смотрела на него глазами Хетуин — смущённо, но с вызовом. Генрих взял меня за запястья и развёл руки, открывая небольшие груди с крупными тёмно-розовыми ореолами. Затем медленно начал расстёгивать пуговицы на своей рубашке, и я присоединилась, продолжая ответно смотреть на щурившуюся зелень.

Рубашка, штаны упали к нашим ногам, на свободу вынырнуло розовое орудие в боевой готовности, я перевела на него взгляд и покраснела, как того требовала роль Хетуин — моя магия и суть подстраивались под неё, поэтому чувствовать чужие эмоции было не самым сложным делом.

— Боишься? — спросил Генрих.

— Я сделаю всё, что вы пожелаете, Ваше высочество, но в рамках разумного, — сама собой родилась ироничная фраза. — Надеюсь, вы не перепутаете меня со своей необручницей.

— Что? — изумруды глаз сверкнули изумлённо, Генрих еле сдерживался, чтобы не рассмеяться, продолжая видеть в Хетуин изобретательную Ану, а не ту, чью внешность я позаимствовала.

— А разве на Адноде у вас не было женщин?

И до него, наконец, дошло. Не привыкший к играм, принц очень тяжело перестроился, ведь для него игра в любовь с Иларией была жизнью, а не развлечением.

— Конечно, были. Тебя это пугает… Хе-ту-ин? — мои груди сжали, и я облизала губы.

— Надеюсь, они вас научили быть нежным…

Вместо ответа Его высочество решил продемонстрировать умение — снова сверкнул глазами, подхватил меня и потащил к кровати, уложил на ней и, минуя нежные поцелуи, собрался сразу показать свою науку нежности.

Принц с чего-то придумал себе, что Хетуин обязательно пожелает в постели властного партнёра. Звонкие поцелуи, грубо мнущие ягодицы руки — всё это, по мнению Генриха, должно было возбудить невинную, пусть и дерзкую, девушку. Конечно, я невольно стонала, тело само реагировало на прикосновения к чувствительным точкам, но обида уже клокотала где-то в груди, поднимаясь к горлу.

Натешившись демонстрацией властности, принц приподнялся… — и я охнула, собирая пальцами простыню от пронзившей боли.

— Это ещё что такое? — с недоумением спросил он, до сих пор не познавший девственную партнёршу и поэтому ни разу не испытавший мужского восторга быть первым.

Однажды мне на подобное пожаловался Райан и признался, что когда впервые его орган не проскользнул внутрь, а наткнулся на преграду, то он возбудился до безобразия. Это был тот случай на террасе, и первая капля наивной крови досталась ему, а не сиру Брису.

Фантазии об этом сводили его с ума, но сир Брис уже сделал меня женщиной, и Райану оставалось только представлять себе, каково это. Жениться на первой попавшейся магессе, только чтобы испытать это чувство, он не хотел, разумеется. И тогда я предложила ему эту возможность.

О боли я уже знала, была относительно готова к ней, но ошарашенный взгляд Райана на своё орудие, испачканное «девственной» кровью, искупил мои страдания. Он даже произнёс что-то вроде брачной клятвы, и это меня умилило.

— Вы — мой первый мужчина, Ваше высочество, что вас удивляет? — характерно низковатым голосом Хетуин ответила я удивлённому принцу, а слёзы уже были наготове. Хоть эта инициация и была искусственной, но к боли в чреслах, по-моему, невозможно привыкнуть.

С Генриха слетел налёт насмешливости, он даже снова опустился, чтобы рассмотреть причину и следствие некоторых табуированных традиций.

— Невероятно! — только и сказал. А прежде чем вернуться к интенсивному процессу, ещё раз прошёлся языком, на этот раз медленнее и бережнее. Затем устроился удобнее, прижался и надавил.

Я закусила губу от боли, выгнулась со стоном, и слёзы брызнули из глаз.

— Это настолько больно? — изменившимся голосом спросил Генрих, но я шмыгнула носом и отёрла слёзы. — Прости, откуда мне знать? В брачном руководстве подробно об этом не было написано… Постараюсь аккуратно…

Боль жгла, я стонала и плакала, но затихла, когда кровь заменила смазку, и принц во мне заскользил, почувствовав свободу. Сброс жемчуга — и принц вышел из меня, рассматривая розовые следы на органе и вытекающую из меня ярко-красную тягучую жидкость.

— Не забудьте с Хетуин произнести клятву и вытереть платком, — проворчала я, поднимаясь с кровати. Залить бельё кровью, чтобы потом объяснять Эве, кто кого убивал ночью, я не хотела. Пошла в купальню, где меня ждала тёплая вода.

Через минуту ко мне присоединился Генрих:

— Удивила ты меня, Ана, неожиданно было, признаюсь…

— А вы хам, оказывается, я тоже не ожидала. Если это не Илария, значит, можно с девушкой быть грубым?

Не меняя личину, я смыла кровь, вытерлась и надела рубашку, а потом шлафор. Его высочество молча наблюдал. Свидание проходило в его спальне, и он очнулся, лишь когда я направилась к двери, буркнув:

— Благостной ночи, ваше высочество!

— Подожди! — он остановил меня словом, а потом догнал и схватил за руку. — Это всё? Ты уходишь?

— Вы мне сделали неприятно. Я не имею в виду инициацию: это в любом случае больно. Но у меня завтра на теле будут синяки, что я скажу Райану?

Генрих не отпускал меня, пытался притянуть к себе и прижать, оправдываясь:

— Я тебя предупреждал: не хочу я Хетуин и не могу её хотеть… Смени уже эту личину, пожалуйста. И никого другого не надо. Даже тебя, Ана, я вижу в своём будущем, с удовольствием допускаю мысль, что мы не скоро расстанемся. И после Иларии, даю тебе слово, ты была бы следующей, с кем я бы хотел встретить старость, но…

Несмотря на корявое признание, я была им тронута, вкупе со смешанными чувствами, и расстроена. На Его высочество мои влажные глаза произвели такое же впечатление, как если бы у него на груди рыдала сама Хетуин:

— Почему вы не хотите дать другим шанс? — жаловалась я, прижатая к мужской груди.

— Потому что любовь — редчайший дар, к сожалению… Ну и театр ты устроила, Ана! Что тебе за дело до других девушек? Думай о себе.

Пощёчина звонко прозвучала в вечерней тишине комнаты:

— Зато теперь я буду знать, как вы ведёте себя с другими, когда не притворяетесь хорошим! — я вырвала руки и вышла, у самой двери, сбрасывая личину Хетуин.

На Роландов, очевидно, действовали одни и те же приёмы. Райану, чтобы он очнулся, тоже потребовался скандал. Теперь приходилось объяснять его кузену очевидные вещи. Наверняка во мне говорила женская солидарность, потому что я бы поддержала Хетуин или любую другую, обойдись с ней принц подобным образом.