Ваня глянул, куда указывал друг, и наконец-то увидел хоть что-то помимо деревьев, камней и травы. Земля вокруг большого дуба была разрыта, словно ее сумасшедший копал. И следы, много следов вокруг.

Проводник поднял руку, призывая остановиться. Стало тихо. Так тихо, что Ванька скривился от нехорошего предчувствия.

— И птиц не слышно, — шепнул кто-то рядом.

Охотник, который успел скрыться за камнями, что-то крикнул, и Снур рыкнул, негромко, но внушительно:

— Щиты!

Мелькнула мысль, что Рейнар неплохо ребят выдрессировал, потому что левая рука сама собой подняла щит, прикрывая тело и шею от возможно удара, а ладонь правой удобнее перехватила копье. Скосил глаза и понял, что он не один такой, резвый и послушный.

— Что там? — одними губами спросил Ваня у Виктора.

Тот пожал плечами и плавно, стараясь не шуметь, двинулся к старшему гьярравару.

— Спугнули, — выдохнул Ивар. — Сорха спугнули.

И почти сразу раздалось Снурово «хош», нечто среднее между земными «отставить» и «стоп». Ваня щит если и опустил, то не слишком. Спокойнее почему-то не стало, хоть и охотники, и гьярравары немного расслабились, и большая часть народа отправилась к проводнику, смотреть, что же там такое нашли.

За камнями лежал средних размеров кабанчик, явно из тех, что искал пропитание у корней дуба. Вернее, то, что от него осталось. Одной ноги не было, кишки вывалились наружу, а каменистую землю вокруг щедро украшали темные пятна.

— Теплый еще, — глухо проговорил старший охотник.

Снур стиснул зубы и глянул на ребят зло, словно те были досадной помехой, из-за которой и зверя спугнули, и немедленно по следу пуститься не дали.

— Теперь не найдем, — негромко пояснил разговорчивый Ивар, в голосе его тоже звучало раздражение, — сорх, когда ест, толком не видит и не слышит ничего, брать его можно хоть в одного. А сейчас… нет, ушел, не найдем.

— И что, просто так добычу оставит?

Юноша глянул на Ваньку как на ребенка, который сморозил глупость.

— Нас много. А он осторожный.

— И ценный, похоже, — добавил Виктор, проходя мимо и присаживаясь на камень, — иначе с чего бы всем так расстраиваться?

Ваня двинул плечами и отошел в сторону. Копье прислонил к дубу, щит примостил поодаль, а сам сел между ними на землю. Топор в петле поправил, чтоб не мешал.

Вся эта охота пока не слишком-то впечатляла. Пол дня ходить по лесу, выискивая неведомых иных, волочась в хвосте процессии, ничего толком не понимая и чувствуя себя балластом. Наткнуться на прерванный обед хищника и почувствовать себя еще большим балластом, потому что все чуть ли не вслух говорят: да, это из-за вас мы тащимся и шумим. И смысла во всем этом никакого, разве что смена обстановки, которая вроде как должна быть полезна одуревающим от казарменного режима ребятам.

Ванька досадливо потер нос и вздрогнул, когда на тыльную сторону ладони упала тяжелая капля. Алая, густая.

Бухнуло сердце, голова запрокинулась назад, взгляд уперся в усатую морду, когда-то серую, но сейчас вымазанную красным. С ветвей за ним следили внимательные глаза. Зверь оскалился, показывая крупные желтоватые клыки. Левая рука парня нащупала и медленно потянула на себя щит. От низкого рычания похолодело в груди, и вторая рука ухватилась за топор, осторожно освобождая его из ременной петли.

— Ребят, — негромко позвал он, — я сорха…

…нашел. Слово застряло в горле, потому как зверь взрыкнул и прыгнул вниз.

Все, что Ваня успел — это дернуть щит на себя, прикрывая голову от удара. Сверху словно мешок с цементом свалился. Когтистая лапа ударила в спину, но кольчуга спасла. Зверь будто взбесился, пытаясь выколупать парня из убежища между корнями дерева. Зарычал, кидаясь на щит, подцепил край и дернул, но Ванька удержал. А новый удар пришелся на левую руку, открытую ее часть, и в глазах потемнело от боли.

Пришло осознание: еще полминуты — и все. Не выдержать ему оборону. Достанут. Толкнул щит, перекатился, выхватил топор. Левая рука повисла плетью, ладони стало мокро и горячо. Зверь — хищная кошка размером чуть больше овчарки, серая, с зеленоватым отливом, — развернулся и изготовился к прыжку. Кажется, Ваня тоже оскалился и зарычал — от безнадеги и злости, от боли, пульсирующей в руке, и решился убить — или умереть.

Сорх прыгнуть не успел: подоспели гьярравары, и его смело топором Ирнхольда. Ваньку подхватили под здоровый локоть, помогли сесть.

Никто не суетился, не охал и не орал. Скупые и точные движения, серьезные лица. Парень опомниться не успел, как стащили наручи и распороли рубаху до плеча, плеснули чем-то на рану, от чего боль вспыхнула с новой силой, а затем поутихла, и замотали чистой тряпицей.

— Пей.

Ему поднесли кружку, и Ваня понял, что правая ладонь все так же стискивает рукоять топора. Отлепился от оружия и попытался взять питье. Рука, словно не его, прошла мимо. Вторая попытка — тот же результат. Кружек стало будто бы две, а лицо воина подернулось дымкой. Рядом ругнулись на джерре, и отвар влили в рот чужие руки. Парень закашлялся, к горлу подступила тошнота.

— Не смей спать! — рыкнул Снур, ухватив Ивана за волосы на затылке и приблизив его лицо к своему. — Не смей!

Спать? Нет, спать не хотелось, слишком сильна пульсация боли в руке. А вот забыться — еще как! Гьярравар тряхнул его и отпустил. Поднялся резко. Как сквозь воду Ваня слышал приказы, видел мутным взором перемещения. А затем его вздернули на ноги.

Куда? Хотел спросить, но язык отказался шевелиться. А вот ногам пришлось. Его вели, почти волокли, и он шел вперед, в полубреду делая шаг за шагом. Кажется, пытался отключаться, и его приводили в себя — водой и оплеухами. Как долго все это продолжалось — полчаса или все пять — он не знал, как и то, куда его тащат.

А потом ему разрешили лечь. Он бы рухнул, не поддержи заботливые руки. В рот опять влили горькое питье, чудом его не вырвало. Последнее, что видел перед тем, как забыться, было лицо Линды. Рыжая кусала губы и хмурила лоб, и говорила что-то, но что — было не разобрать.

Иван

Первое, что увидел, когда очнулся, было лицо Линды. Девушка вздохнула так, словно до того не дышала вовсе, выдохнула и улыбнулась. А Ваня…

Ваня еле успел повернуться на бок, до того резко подкатила тошнота. Он бы упал с кровати, но рыжая ухватила за рубаху. Пока его тело содрогалось, избавляясь от содержимого желудка, девичья ладонь убирала волосы со лба, нежно и как-то совсем по-матерински.

— Спасибо, — прохрипел парень, когда девушка подала чистую тряпицу и очередное питье, на этот раз теплое и пряное.

— Живой, — шепнула она и вновь улыбнулась. — Теперь будет легче.

— Что это было?

Зеленые глаза зло сощурились, она прошипела:

— Тот самый сорх, которого так хотел найти Снур. У него яд на когтях. И в слюне. И нам забыли об этом сообщить.

Тот самый зверь, который осторожный и на большие группы людей не нападает. Угу, как же. Ваня скривился. Ему бы тоже разозлиться, но сил не осталось. И вместо того, чтобы нагнетать в себе ярость, он устало огляделся. Дом с низким потолком, вместо окон — пара щелей, забранных частой деревянной решеткой. Кровать-настил у стены, лавка рядом, а что дальше — не понять. Слишком темно, да и Линда, сидящая рядом, обзор закрывает.

— Мы где?

— В старой деревне.

Ваня нахмурился. Соображала голова плохо, но все же он помнил, что проводник настоятельно не советовал сюда ходить.

— Но…

— Да, ее бросили, и давно. Да, из-за иных тварей. Но охотники ночуют тут иногда… когда иного выбора нет.

— Значит, из-за меня.

Она не стала отрицать, лишь пожала плечами.

— А где остальные?

— К ночи готовятся.

— А…

— Знаешь, Снур велел тебе отдыхать.

— К черту Снура.

Девушка ухмыльнулась.

— Конечно, к черту. Но отдыхать тебе надо. Сейчас можно и нужно спать.

— Но…

— Спи.

Она наклонилась вперед, ее ладошка накрыла глаза. Непривычно, но весьма приятно было ощущать и тепло это, и заботу.