Грен Лусар ничего толком не сказал, кроме того, что надо собраться — сегодня, сейчас, — а утром пуститься в путь. Почему, зачем… он смотрел как-то особенно грозно, и расспрашивать не хотелось.

Не хотелось — ей. А Маргарите ни голос, пробирающий до мурашек, ни строгий взгляд не помешали спросить, уперев руки в бока:

— И что все это значит?

Маг лишь улыбнулся скупо и поманил девушку за собой. Развернулся, только полы плаща хлопнули, и ушел. А за ним увязалась Марго, и Пашка, и Лера, и Линда с Виктором, и кто-то еще из старших парней. Кто — Алина не разглядела, ее и остальных девчонок погнала в комнату Хильда. Собираться, как маг велел.

И уже перед отходом ко сну, после вечернего обмывания в низенькой темной бане, девушка видела, как грен Лусар закапывает что-то за учебным сараем. Гудел его голос, шевелились пальцы, сплетая заклинание, — и вместе с ними шевелилась земля: вспухала и словно бурлила, и объемный тюк тонул в ней, словно в болоте. А потом волны улеглись, и поверх проклюнулась трава. Дальше уже Алина не смотрела — грен Иртен шикнул на девушку, и она сбежала домой.

Дом.

Это место стало ей домом.

Пусть временным, не таким, как хотелось бы, но она привыкла к нему. Привыкла к жесткому соломенному матрасу и узнала, как лечь, чтобы было удобно. Научилась разводить огонь в очаге и готовить каши и супы, и маленькие пирожки с рыбой на открытом огне, получая от этого странное удовольствие. Она с закрытыми глазами обошла бы комнату, ни обо что не ударившись, и сказала, кто где спит.

Крепкие стены, высокий забор, лес на многие километры вокруг. Ты будто «в домике», и никто тут не найдет. Никто больше не тронет.

А теперь все закончится. Страшно ли ей? Еще как!

Алина вздохнула и повернулась на бок. На нее, не мигая, смотрели огромные глаза Мии.

— Хочешь, я помогу уснуть? — спросила девочка, протягивая ладонь.

Первым порывом было отказаться. Способности подруги… пугали.

Вот пылаешь ты от ярости или светишься от счастья, сгибаешься от горя или тоски… а она трогает за руку, смотрит в глаза — и эмоции гаснут, подергиваясь пылью, а то и вовсе меняются на что-то иное. И уже ты — будто бы не совсем ты, и сама себе не принадлежишь.

Сложно не испугаться.

— Извини, — прошептала девочка, прикусила губу и спрятала ладошку обратно под одеяло.

— Давай, — решилась Алина. — Пожалуйста.

Далеко тянуться не пришлось, они спали рядом, так близко, что матрасы почти соприкасались. Мия смотрела в глаза, и Алина чувствовала, как уплывает куда-то сознание. Стало так легко и спокойно, что она, улыбаясь, спросила:

— И как ты только это делаешь?

Но ответа уже не услышала.

Они ушли из деревни утром, сразу после завтрака. Местные провожали у ворот, кажется, выдыхая с облегчением. А они все шли и шли мимо. Два мага, ведьма, двадцать три гьярравара, три тиры, шесть лошадей и они — ребята из иного мира. Десять девушек и десять парней.

Мия

Мутить ее начало с вечера, и от ужина пришлось отказаться.

Давно, еще в прошлой жизни, такое случалось порой, и с качеством пищи это никак не было связано. Девочка никогда не стремилась в общество и всячески обходила стороной толпу, но иногда компания других людей становилась попросту невыносимой. Особенно пугали подростки, такие разные и шумные.

Эмоциональные до тошноты.

От волнения у нее потели руки и колотилось сердце, голова кружилась, а желудок, казалось, вывернется наружу при первой же попытке открыть рот и что-то сказать. «Панические атаки» — так называла это Марта Ивановна и призывала дышать размеренно и тихо.

У них с бабушкой всегда все было просто. Будь хорошей девочкой, учись «на отлично», уважай старших и себя. А все страхи и проблемы со сверстниками — от закомплексованности и лени. «Веди себя достойно», — слышала она не раз и лишь сильнее мечтала заползти в тихую темную норку, из которой ее никто бы не выкопал.

С животными всегда было проще, она понимала их и любила. Лошадей и собак — в особенности. Но дома питомцев заводить не разрешалось, а на ипподром ездили гораздо реже, чем хотелось. Бабушка считала, что двух-трех занятий в месяц вполне достаточно, а спорить с ней было некому. Ни злиться, ни обижаться на Марию Петровну, которую никто в здравом уме не назвал бы бабой Машей, девочка не могла. После смерти родителей та воспитывала ее, как умела. И не ее вина, что воспитание это не слишком-то подходило излишне чувствительной внучке.

В этом мире Мию накрывало реже, будто она, в условиях гораздо более суровых, нежели дома, «чувствительность» свою странным образом растеряла. Приступов почти не было, да и те, что случались, казались не столь явными, сглаженными.

А еще Тимур хорошо помогал. Как-то раз вышло, что именно он был рядом, когда ее накрыло. Когда сидела, будто пронзенная тревогой, распахнув рот и глаза, дышала мелко и быстро, и задыхалась, и никак не могла нормально вдохнуть. Она не хотела, чтобы кто-то видел ее такой, но успокоиться не получалось. А он… не отмахнулся, сделав вид, что ничего не происходит, не стал насмехаться. Помог. Сидел напротив, не отводя взгляда темных, почти черных, глаз, и держал ее дрожащие ладони в своих. Она не слышала ни мыслей его, ни настроений — вообще ничего. Лишь голос, спокойный и ровный, который убеждал: дыши, я рядом, все хорошо. И ей становилось лучше.

Но сейчас было не очень. Не полноценный приступ, нет — те давно не случались, но… муторно и тревожно.

Возможно, сказался слишком долгий день, в течение которого они шли, шли и снова шли, подгоняемые гьярраварами и все более явной тревогой. Возможно, общие настроения ребят — а она, когда не закрывалась, чувствовала их преотлично. Возможно, волнение собственное… но то, что она легко проделывала с остальными — приглушить родные эмоции, добавить умиротворение с капелькой сна — никак не получалось сделать с собой.

Промучившись несколько часов, Мия поднялась и выползла из палатки, пытаясь никого не задеть. Уже вновь светлело, ночь, такая короткая летом, сдавала позиции. Тело словно одеревенело от лежания на земле, едва прикрытой лапником и плащом. Увы, дороги как таковой тут не было, и возок пришлось оставить в деревне. Взяли лишь то, что могли унести на себе или увезти на лошадях.

Девочка постояла, привыкая после душного тепла палатки, полного сопения и вздохов девчонок, к прохладному сумраку леса. Было тихо и влажно. Туман висел зыбкой пеленой, рокотала поодаль речка, и где-то там, между вбитых в каменистую землю опор, застыл мост. А по берегу, тому и этому, были развешены исписанные рунами пластинки, металлически гудящие даже в штиль.

Ухнула вдалеке сова, ей ответила еще одна, уже ближе.

Лагерь спал. Палатки светлели у сосен. Раз, два, три… дальше Мия не видела, но знала, что должна быть еще хотя бы одна — для старших магов. Гьярравары дремали прямо так, на земле, кто поближе к костру, а кто поодаль, позади палаток.

Девочка двинулась прочь, стараясь никого не задеть. Мох и сухие иглы пружинили, позволяя ступать тихо. Негромкое фырканье впереди подтвердило: она идет в нужную сторону. И ее заметили.

— Милая моя, хорошая, — зашептала Мия, обнимая за шею свою любимицу, Лею, а та ткнулась бархатным носом в живот в поисках угощения.

Девочка едва не рассмеялась. Выудила из кармана шоллы морковку, припасенную еще с вечера, и мягкие губы серой кобылки тронули ладонь. Мия прижалась к теплому боку и крепко зажмурилась.

Темно, тепло, тихо.

Кажется, можно так до утра простоять.

Тревога, разжимая огненное кольцо, немного отступила. И… хлестнула вновь, когда раздался хруст ветки. Лея дернула ушами. Значит, не показалось.

Привычно захотелось спрятаться, но Мия стиснула зубы и шагнула в сторону, выглядывая из-за лошади. Всмотрелась в сумрачный лес. Никого. Но это не так, ведь серая кобылка прядает ушами и переступает нервно на месте.