Жить на руинах когда-то счастливой семьи и видеть, как тень предательства будет медленно убивать отношения. Жалеть об утерянном слепом доверии, наблюдать, как копится раздражение, вылетают упрёки, превращая бывших близких людей в чудовищ. А дальше что? Одиночество и тоска, даже когда вы рядом? Господи, страшно как.

Подхожу к стене — абсолютно чистая. Ни одного белого следа, а этого не так-то легко добиться. Словно Тим просто сошёл со скетча и лёг на диван. Только влажная губка — молчаливый свидетель попытки мужа стереть… свой поступок. Прячу лицо в ладонях и качаю головой. Ну вот как? В нашей вчерашней передышке он увидел первый шаг к возвращению назад. Давить не будет, Тим вообще сторонник подхода “по любви”, но вся беда в том, что ему достаточно быть собой, чтобы хотелось вернуться.

А мне не нужна передышка, хочу полноценно дышать. Пусть ровно и без надрыва от счастья. Пусть со свободным сердцем. И пусть нескоро. Но дышать. Вчера муж, как обычно, на рефлексах прикрывал углы ладонями, не подозревая, что без него под джинсами у Симы уже все бёдра в синяках. И точно будут новые отметины, потому что не вернусь. Я ошибалась, когда искала силы подать на развод в образе жестокого Тима. От него такого, как сейчас, мне ещё больше хочется бежать.

На дне рюкзака нахожу уцелевшую чудом визитку. Жизнь её потрепала — белый потёртый сгиб пришёлся как раз на цифры номера телефона, две из них еле видны — то ли тройка, то ли восьмёрка, то ли ноль, то ли шестёрка. И я не уточняла сроки, может быть уже поздно, но пофиг. Пишу.

Сима Власова: Я согласна.

Откладываю телефон и прикрываю глаза. Казалось, решение принять так сложно, а всё произошло словно само собой. Без моего участия. И сейчас я наблюдаю какую-то другую Симу, которая делает второй шаг — открывает ноутбук с той самой страницей на Госуслугах и заполняет заявление на регистрацию расторжения брака.

Жутковато и некомфортно понимать, что перемены происходят прямо сейчас и неизвестно к чему они приведут. Даже осознание того, что это мой выбор не спасает. Дурацкая привычка визуализировать подкидывает воображению картинку: костяшки домино падают одна за другой, складываясь в причудливый узор моей другой жизни. Рядом со спящей прежней.

Слушаю мерное дыхание этой прежней жизни и ничего не могу с собой поделать — чувствую себя предательницей. Я развожусь и уезжаю. Или в обратном порядке — неважно. Куда уезжаю, пока ещё не ясно, вполне могла опоздать с ответом на предложение Сизова. Кстати, не представляю, что он подумает, получив от меня согласие в начале седьмого утра. Но даже если поздно в Берлин, всё равно уеду куда-нибудь до июня, а там, глядишь, выстрелит какой-нибудь из грантов.

Изучаю это ощущение, пытаясь понять, почему мучает совесть. Мы почти семь лет прожили вместе, практически не разлучаясь. Самое долгое — на две недели, когда Тим загремел в инфекционку. Ну пусть шесть с половиной лет — это почти две тысячи четыреста дней вместе, во время которых всегда обсуждали важные решения. Отъезд на продолжительное время или развод — именно они. Только как обсуждать, если Тим заведомо против по обоим пунктам?

Экран телефона загорается входящим:

Вячеслав Сизов: Очень рад, Сима. Времени немного, предлагаю сегодня встретиться в том же кафе для обсуждения деталей.

Значит, Берлин.

Я ознакомилась с условиями гранта, самая долгая программа участия там — пять месяцев. Есть и три, но мне, наверное, лучше на все пять. Прикрываю глаза ладонью. Будет буря. А ещё же развод. В ближайшее время муж получит уведомление от Госуслуг, потому что он тоже должен поставить свою электронную подпись на заявлении. Возможно, оно уже лежит в его почтовом ящике. Посматриваю на телефон Тима, как на бомбу замедленного действия, и решаю положиться на волю случая. Если получит уведомление при мне, то расскажу ему и про грант.

Соглашаюсь на встречу, смотрю на часы — скоро проснётся Тим и надо бы собрать всё нужное для Сизова, пока я условно одна. Все необходимые документы лежат у меня в облаке, работы — тоже. Кидаю папку с заграном и оригиналами дипломов в рюкзак. Ставлю его на тумбу у выхода, словно тревожный чемоданчик для эвакуации и сама над собой грустно смеюсь — нашла откуда эвакуироваться, но я знаю, о чём говорю.

У Тима есть интересное свойство — он захватчик. Попадая на чужую территорию, муж каким-то образом делает её своей. Это выражается не в том, что он чувствует себя там комфортно — далеко не всегда так, а в том, что окружающие признают за ним право на неё. Даже если оно ему не нужно. Поэтому он свободно спит звездой у меня на диване, а я готова к эвакуации. Надо привыкать, что мы больше не в одной команде.

После душа колдую нам завтрак. Омлет с беконом и горошком, как любит муж, и тосты. Когда кто-то тянет наушник из уха, подскакиваю, роняя на пол горячую крышку от сковороды. Тим моментально её убирает в мойку, присаживается передо мной на корточки и осматривает открытую кожу ниже колен. Боли нет, капли упали рядом, но он всё равно легонько проводит пальцами снизу вверх — убедиться, что всё в порядке. И убеждается. В том, что мои мурашки по-прежнему фанатеют от его рук.

— Напугал, — виновато улыбается, — вроде без человеческих жертв. В этот раз.

Отворачиваюсь к сковороде. На плечо ложится подбородок мужа, покалывая щетиной через футболку.

— Доброе утро, Сим-Сим, — низкий бархатный голос ласкает ухо. Мурашки щекотной волной добрались до шеи и нежатся в тёплом дыхании. Просто откинуться ему на грудь и совсем немного повернуть голову навстречу мягким губам, языку и знакомому вкусу. Тело так хорошо помнит, что будет дальше. Две тысячи четыреста дней оно привыкало к наглым ладоням, заползающим под одежду, скользящим по животу и рёбрам, сжимающим выше. К горячему телу за спиной, к нашим глубоким вдохам… И гори этот омлет синим пламенем.

Мышцы сладко потягивает от возбуждения. Украдкой смотрю на диван, кресло… В голове закручивается такой восемнадцать плюс, что алеют щёки, шея и декольте. Комната залита солнечными лучами, они прогревают воздух, и запах Тима становится ярче, дурманит. Колени слабеют как при лёгкой степени опьянения. Чувствую его губы на венке за ухом, замер, будто считает мой пульс. Я и без подсчётов могу сказать, что там больше ста ударов в минуту. Ч-ч-ч-чёрт.

Выключаю плиту, аккуратно выпутываюсь из Тима и начинаю накрывать на стол. Прячу глаза, чтобы он не увидел там всё хулиганство из нашей прошлой реальности. Падает вилка. Низкий голос с улыбкой:

— Ты в порядке?

— Ага… — ещё одна вилка на полу.

Тим вынимает приборы из моей руки, задерживая её в своей.

— Сим-Сим….

В его телефоне пищит будильник. Муж идёт к дивану, берёт трубку в руки, отключает сигнал и задерживается, читая что-то на дисплее. Сердце сходит с ума. Он сейчас всё узнает. Колени и так дрожали, а теперь совсем стоять не могу. Забираюсь с ногами на стул в ожидании реакции. Жаль, не вышло нормально позавтракать…

Тим поворачивается через самую долгую в жизни минуту. В карих глазах — золотистое тепло, на губах легкая улыбка. Смотрит с непониманием:

— Маленький, ты чего убитый? Есть будем?

Сижу у иллюминатора, глядя на крупные капли дождя, слушаю, как работают двигатели, смотрю на тёмные тучи и не верю, что это всё происходит со мной. Вылет два раза переносили из-за погоды, но обошлось без отмены. В ногах кофр с оптикой, в багаже — чемодан с летними вещами. Стюард-милаха размахивает руками во время предполётного инструктажа. Прислушиваюсь:

— В крайне маловероятном случае аварийной посадки и эвакуации под сиденьями расположены спасательные жилеты, аварийные указатели направят вас к ближайшему аварийному выходу…

Грустно улыбаюсь.

У нас есть семейный секрет, который, конечно, секрет Полишинеля, но обсуждать его не принято. Я же говорила, что Тим не летает?.. В первую нашу весну приятели предложили присоединиться к ним в поездке на Пивной фестиваль в Прагу. Это главный конкурент Октоберфеста, правда длится он больше месяца и можно неспешно пробовать разнообразные извращения пивоваров со всей Европы. В общем, мы, как заправские алкоголики, согласились.