— Как скажешь, Симыч. Но в обмен на другое обещание — ты позвонишь мне, если тебе понадобится помощь. Днём, ночью, в любое время. Ага?

Соглашаюсь, точно зная, что не позвоню.

Снова запираю свою крепость и плотно зашториваю окна. Из-за домашнего кинотеатра Тим настоял, чтобы в гостиной повесили шторы полный блэкаут — почти стопроцентная светонепроницаемость, полумрак. На кухне наливаю в стакан воду и запиваю пару таблеток снотворного, которое муж достал для свекрови по “красному” рецепту. С головой кутаюсь в плед на диване. Меня ни для кого нет. До свидания кошмарное утро, может, в следующий раз ты будешь получше.

Но утро не наступает ни сегодня, ни завтра. Первый раз просыпаюсь поздно ночью, пью чай и даже что-то ем — мы не до конца очистили холодильник перед отпуском — а потом опять засыпаю. Тело чужое, голова налита свинцом, но это к лучшему — свинец прочно держит мысли в неподвижности. Я под тяжёлой толщей тёмно-синей воды. В холоде, неподвижности и абсолютном покое.

Выспавшись, бесцельно брожу по дому или тупо смотрю в экран телевизора. Если меня потом кто-то спросит, что там показывали, то вряд ли смогу ответить. Всё кино у меня в голове: последние слова Тима, они с Алёной в ресторане, я с Тимом в последние минуты, пока он ещё не стал чужим, мы с Тимом счастливые до всего этого… И так по кругу. Веду диалоги то с собой, то с ним, то со Вселенной. Понимаю, что это как-то надо выбросить из головы, хотя бы начать, но как — не понимаю. Иногда такое чувство, что проще купить новую Симу, чем починить эту.

Засыпаю измотанная, а там — Тим. Прекрасные сны, в которых неясно, где заканчиваюсь я и начинается он, где в раскрытую грудь мягкой волной бьётся его нежность и я вдыхаю её с упоением. Где нет мысли защищаться, потому что никто никогда никому не сделает больно.

Как же мучительно после них просыпаться.

Снова брожу, снова кино и диалоги. Полумрак создаёт ощущение полной нереальности происходящего. В какой-то момент даже вспыхивает надежда, что если покинуть эту тёмную крепость, то выйду в нашу правильную реальность. И я вышла. Ненадолго. Безобразное настоящее швырнуло мне в лицо умершие ирисы на тумбе. Видимо, уборщице приглянулись только конфеты.

Стало стыдно, похоронила их у себя в мусорном ведре. Почему всё остальное наше прошлое не умирает так же? Наливаю жасминовый чай с мыслью, что, кажется, проигрываю эту войну. Ломаюсь. И совсем не хочу узнавать, что за этой гранью. Достаю ещё таблетку снотворного, допиваю чай и иду на диван. Комнату вновь заполняет тёмно-синяя масса воды и я мягко спускаюсь на дно. Одна маленькая передышка.

Желанный покой не пришёл. Сейчас здесь темно, одиноко и страшно. Пульс замедлился, никак не вдохнуть. Паникую. Всеми силами пытаюсь выбраться из сна, чтобы снова наполнить горящие лёгкие, и продираюсь сквозь толщу воды в сторону спальни. Там, как к кислородному баллону, припадаю к подушке Тима и жадно дышу запахом солнца. Тёмное дно озаряется светом, дающим тепло и силу. Вдох-выдох, вдох-выдох. Широкий луч ведёт на поверхность — по нему можно всплывать. Так и делаю, но внезапно в нос и рот начинает заливаться вода, кашляю, захлёбываюсь и под крики Тима: “Дура, какая же дура!”, всплываю на поверхность.

Я в ванне, полной холодной воды, Тим сдирает с меня одежду и продолжает орать, что я дура и идиотка, как я могла и зачем. Пытаюсь объяснить, что не хотела ничего плохого, просто передохнуть, но тело бьёт крупный озноб, и зубы стучат так, что не могу выговорить ни слова. Его горячие руки достают меня из воды, вытирают, помогают переодеться в сухое и несут на кухню.

Тим, тихо матерясь, высыпает таблетки на стол и пересчитывает, несколько раз сбиваясь. Не хватает только трёх. С шумным выдохом опускается на локти и закрывает глаза ладонями. Молчим. Но эта тишина так отличается от той, что была здесь до его прихода. Эта тишина живая.

Согреваюсь, но меня всё равно колотит, движения по-прежнему даются с трудом. Я бы ещё поспала. Тим наливает горячую воду в чашку, разбавляет холодной и ставит передо мной. Достаёт какие-то таблетки и заставляет выпить, потом кормит непонятно откуда взявшейся кашей с малиной и снова несёт на диван. Больше не обнимает. Садится рядом на пол, откидывая голову на подушку, и остаётся так, пока я засыпаю. Крепко и без сновидений.

Просыпаюсь в светлой квартире. Телефон стоит на зарядке — как я могла про него забыть — в двери новый замок, на консоли записка почерком Тима, в которой он объясняет, что пришлось вскрыть дверь, потому что я не открывала и несколько дней не выходила на связь. Снотворное забрал. И если я ещё раз это проверну, он приедет с санитарами. P.S. Комплект ключей от нового замка брать себе не стал.

Листаю в телефоне пропущенные звонки — их не так уж и много, вернее абонентов не так много, но от одного Тима пропущенных несколько десятков. Остальные по мелочи — Лёха, подруги, родители пару раз. Мы предупредили, что отель стоит в глухой местности с плохой связью, так что моё молчание и недоступный телефон никого не удивили.

Ещё неотвеченный от Боречки, то есть от Бориса Львовича, директора “Визуала”, у которого я работаю эти семь лет. Хотя последние три года можно уже сказать “с которым”, потому что мы с Тимом немного вложились в “Визуал” и я стала совладелицей. Доля скорее символическая, но Боря давно ждал шанса переложить с себя часть забот и растил меня с дальним прицелом на это.

Для всех у “Визуала” появилась “дочка” в виде небольшого дизайнерского бюро, которое ведёт эксклюзивные и ВИП-проекты. Мы даже сидим в другом здании — том самом, где фотостудия. Нам завидуют коллеги, потому что как только теплеет, во дворике развешивают фонарики и гирлянды, кафешка выставляет зелень, столики и бочки на летник, открывается сезон в галерее, приезжает книжный автобус, а вечерами на сцене появляются музыканты. Очень творческая атмосфера.

Но документально мы — обычный отдел “Визуала”, где у меня неограниченные полномочия, которые я ни разу не использовала до конца. Все важные решения всё равно обсуждаем с Боречкой. Чувствую, что звонил он именно по поводу одного из них. “Лира”.

Так и не знаю, сообщил ли Тим, кому-то, кроме Лёхи, что мы в городе, но перезвонить придётся. Боречка клятвенно обещал не дёргать в отпуске, так что либо у нас пожар, либо он в курсе, что я тут. Собираюсь с духом и жму кнопку вызова.

— Привет, Борис Львович, потерял? — моему беззаботному тону сейчас аплодировал бы сам Станиславский.

— Здравствуй, отпускница! Извини, что беспокою, но тут ко мне приезжал Вячеслав Игоревич Сизов… — многозначительная пауза, во время которой я успеваю мысленно пожелать крепкого здоровья отцу Алёны за чрезмерную инициативу.

— Знаю я, зачем он приезжал, но не возьмусь, не серчай, Боречка.

— Сим, — окончательно серьёзнеет его голос, — таким людям не отказывают.

— Борь, — тяжело вздыхаю, прости, Станиславский. — У меня появились обстоятельства…

— Говори сразу, декрет? — спрашивает с притворно-сердитой интонацией сквозь улыбку.

Шмыгаю носом.

— Нет, не декрет, но, возможно, мне понадобится ещё отпуск… подольше.

— Ты здорова? — улыбку ветром сдуло.

— Да, всё в порядке, не беспокойся, но подробности не по телефону.

Ну не могу я тебе сейчас сказать, почему сотрудничество с “Лирой” — крайне плохая идея!

-… Ладно. Давай отдыхай, я пока не буду отказываться, может, проветришься на свежем воздухе и передумаешь.

— Спасибо, Боречка!

Выхожу на балкон и впервые в жизни жалею, что не курю. Сейчас было бы в тему. Очень страшно делать первые шаги в неизвестность, да и не первые — тоже, я так давно не летала одна. Вглядываюсь в яркое небо и город, который думать забыл о снеге. Привет, теперь снова только мы.

Вспоминаю мечтательницу Симу Орлову. Я рисовала себе широченные ангельские крылья, как у Тильды Суинтон в “Константине”, и гоняла наперегонки с ветром, загадывая желания и открывая возможности. Мне никто не был нужен, просто наслаждалась миром, свободой и жизнью.