Цепью железной нам тело сковали,
Мертвым покоя в земле не дают.
Край наш поруган, и горы отняли.
Всех нас позорят и розгами бьют…
Враг наш ликующий в бездну нас гонит,
Славы желая, бесславно мы мрем.
Родина-мать и рыдает и стонет…
Вождь наш, спеши к нам — мы к смерти идем.
И пришел к нам наш вождь Ленин. И спас нас от позора и смерти. И новое солнце взошло над нашими горами, согрело нас своим теплом. Снова мы людьми стали. Так найдется ли где неблагодарное сердце, отыщется ли человек, который бросит в нас камнем за нашу любовь и наши клятвы? Рухсаг у, Ленин! — закончил старец, повернулся к памятному камню и застыл в молчании.
— Рухсаг у, Ленин! — выдохнули горцы и тоже застыли в торжественном безмолвии.
— Песню бы нам сочинить, люди, — вдруг произнес старец. — Такую, которая жила бы с нами и неотступна была бы в радости и в горе… Подобна Ленину — велика и необъятна, подобно сердцу его — щедра и разумна…
Глава десятая
ПЕСНЯ ПЕРВАЯ
Домой я вернулась под вечер. Вошла бесшумно в натопленную комнату и остановилась у порога. Озабоченный Аппе навалился грудью на стол и с силой нажимал на карандаш, писал что-то с таким усердием, будто сохой вспахивал твердый грунт. Гайто стоял за спиной Аппе, держал в руках книгу и что-то диктовал. На столе были разложены книги и газетные вырезки.
— Да будет ваш день добрым, друзья!
— А, вернулась, пропавшая душа! — вскочил Аппе и почти бегом бросился ко мне. После свадьбы он уже не таил своих чувств. — Ну как ты там? Рассказывай!
— Цела, невредима, — прижалась я к нему. — Соскучилась… А вы, я вижу, не скучаете?
— Некогда, некогда, — пожимая руку, говорил Гайто. — Серьезные дела предстоят! Горе общее зовет удесятерить силы…
Пришла мама, явились сестры. Перебивая и дополняя друг друга, Аппе и Гайто принялись рассказывать, как сельчане встретили весть о смерти Ленина, какие проводы устроили. Много было в этих проводах общего с тем, что я видела в горах. Та же скорбь, и та же боль, и клятвы те же… Потом и я поведала о том, что было в Куртатинском ущелье в день похорон. Сказала о памятном камне, о скачках, о состязаниях в стрельбе и о хисте в память Ильича…
— Решили там песню сочинить всем миром, — заметила я напоследок. — Душу в нее вложить, вождя воспеть… Хватит ли только уменья?
— Ай, молодцы куртатинцы! — загорелся Гайто.
— Если задумали, должно получиться, — вздохнула мама. — Народ теперь слов на ветер не бросает…
Обняла я маму, порадовалась в душе за нее. Раньше таких слов она не умела высказать.
— А что было во Владикавказе! — горячо заговорил Аппе. — Столько народу съехалось отовсюду и сошлось, что не вместились на площади, улицы запрудили. И тоже решили воздвигнуть памятник в самом центре города…
— Да, народ в горе не сломился, — вставила мама.
— И это главное, — подхватил Гайто. — Делами крепят советскую власть и ленинскую память…
— Еще как крепят, — оживился Аппе и схватил со стола газету «Горская правда». — Послушайте, что пишут. «Мы, рабочие и служащие станции Беслан и крестьянство, — прочел он, — в количестве пяти тысяч человек, заявляем, что заслуги Ильича неоценимы… Фундамент, заложенный Лениным, настолько крепок, что ни при какой вражьей осаде не даст трещины…»
— Одни субботники что значат, — прервал Гайто. — Строят бесплатно дороги, клубы, школы… Эльхотовцы и змейевцы уже построили мост. И дзаурикаусцы тоже — через Фиагдон… А комсомольцы Среднего Уруха решили заложить весной большой сад имени Ильича…
— Посадить дерево и вырастить его — все равно что дать на радость человеку жизнь, — тихо произнесла мама.
Я слушала и удивлялась. Это было что-то другое, новое для меня. В горах, мне казалось, больше оплакивали вождя. Здесь, в предгорьях, люди искали выхода в скорби, мужали духом, создавали трудовые памятники…
— Пройдет время, — размечтался Аппе, — и вся страна будет в садах и парках. Но это завтра. А сегодня рабочие и крестьяне идут в ленинскую партию! Вот что я считаю главным! То, что беспартийные люди на своих собраниях выбирают лучших из лучших и рекомендуют их в ряды РКП(б)… Ленинскими бойцами…
— «Шестьдесят горянок из села Христиановского подали коллективное заявление о приеме в партию Ильича, — читал в газете Гайто. — За неделю в РКП(б) во Владикавказе было принято около четырехсот рабочих. Решили стать коммунистами Ленинского призыва рабочие крахмальных заводов Владикавказа и все пожарники города, в прошлом красноармейцы…»
— Это, пожалуй, будет посильнее твоей песни, — снова загорелся Аппе и от возбуждения быстро заходил по комнате.
— Но и песня тоже нужна, — вставил Гайто. — Без песни, друг, нельзя жить и побеждать.
— Так, может, и вы песню сочиняете? — пошутила я.
— Нет, дорогая, нет! — остановился передо мной Аппе. — Сход собираем сельский. Доклад я буду делать. «Ленин и горцы Кавказа». Только больно уж я размечтался… И электричество в каждой сакле, и тракторы на полях. Это когда керосина не хватает. Спать засветло ложимся… Разве мне поверят люди?
— А ты расскажи так, чтобы поверили. Слышал про обыкновенного горца Цыппу Байматова? — спросил Гайто. — Ты же бывал в Кобанском ущелье, видел водопад Пурт, знаешь и Кахтисар на пути к Мертвому городку в Даргавсе.
— Да, видел и знаю все это. Цыппу твой с орлами там днюет и ночует и во сне видит, что на Пурте электростанцию строят…
— Значит, не веришь? — покачал головой Гайто. — А я точно знаю: будет у нас на Гизельдоне электростанция. И сбудется мечта пастуха Цыппу… А с тебя в скором времени потребуют рабочих — сотни, тысячу. В это ты веришь?
— Боюсь, засмеют меня…
— А ты не бойся, — от души говорил Гайто. — На факты нажимай, к сердцу находи дороги, председатель. Вот можешь ты, например, сказать людям, почему Ленин называл Ахмета Цаликова более опасным для нас противником на Кавказе, чем Антанта?
— Потому что очень уж большой демагог этот Цаликов был. Обманывать ловко умел. Кавказ — для мусульман, кричал… Чтобы турецкий султан нами владел, старался… Чтобы снова резня была…
— Ну, вот видишь, и разобрался в классовой борьбе и национальном вопросе, — обрадовался Гайто. — А это для нас вопрос вопросов.
— А я этот вопрос вопросов на фактах и буду показывать, — хитро улыбнулся Аппе. — Расскажу, как у одной вдовы была дочь на выданье. Говорили, красавица мирового значения. Сватали ее — отовсюду приезжали. Самые распрекрасные джигиты порог обивали, покоя не давали. А мать по старинному обычаю рассудила: «Тот лишь будет мужем моей дочери, кто прольет на могиле ее отца кровь врага нашего, отомстит кровнику…»
И вот нашелся жених, который решил показать свою удаль. Отправился с двумя дружками. Сидят они в вечерних сумерках и поджидают, видят: едет старик на кляче, везет арбу хвороста. Кричат: «Стой! Слезай и за нами следуй!» Подчинился старик, делать нечего, слез, распряг конягу, сел на нее и поехал. Дружки радуются: «Легкая добыча». Жених уже свадьбу в мыслях празднует. Тут старик и говорит: «Джигиты милые, вижу, что в гости к вам далеко ехать. Разрешите, я к арбе вернусь, подложу что-нибудь под себя: костлявая уж больно хребтина». — «Ладно, говорят, так и быть, подкладывай перед смертью». Вернулся старик к своей арбе, нащупал под хворостом ружье, выхватил и стрельнул в закурившего жениха. Свалил насмерть. Вторым выстрелом снял с коня и его дружка. Тогда третий сам поднял руки, взмолился: «Не убивай, ради бога! Кому-то надо подобрать мертвых и о доблести твоей рассказать». Пожалел старик, но все же молодцу правую руку продырявил… Случай известный. Это к тому, как люди ни за что ни про что друг друга губили, из-за темноты своей. Подойдет такой факт?
