В заключение Кеймах сообщил командирам групп, что Харитон Александрович Хатагов по указанию Центра назначается комиссаром бригады, оставаясь одновременно и командиром группы.
Глава пятая
ПРИГОВОР НАРОДА
На временно оккупированных землях гитлеровцы вводили режим жесточайшего террора, стремились запугиваниями, арестами и расстрелами сломить волю советских людей к сопротивлению захватчикам.
Появились разного рода комиссариаты и рейхскомиссариаты, возглавляемые рейхскомиссарами, комиссарами, гаулейтерами, появились наместники — и все они вместе, и каждый в отдельности имели специальные задания от гитлеровской верхушки по организации истребления мирного населения. Им давались неограниченные полномочия и вверялись средства массового уничтожения людей.
Гаулейтеры и прочие доверенные лица самого Адольфа Гитлера из кожи лезли вон, чтобы жестокими репрессиями и физическим уничтожением сотен тысяч людей вызвать не только новую благодарность шефа, но и положить солидные суммы на свои тайные счета в швейцарском банке.
Один из таких особо доверенных фашистов и личных друзей фюрера — Вильгельм фон Кубе — прочно, как он полагал, поселился в столице Белоруссии — городе Минске. Здесь ему отремонтировали трехэтажный особняк — один из немногих уцелевших домов, и он, рейхскомиссар Вильгельм фон Кубе, приехал сюда со всей своей семьей на постоянное жительство. Семью его составляла жена Ядвига и трое детей.
Рядом с особняком разместился генеральный комиссариат. Как раз то самое главное учреждение, которое призвано было осуществлять планы гитлеровского фашизма на землях оккупированной Белоруссии.
Рейхскомиссар аккуратно каждое утро являлся на службу, и чиновники комиссариата трепетали перед ним. Они знали — Кубе сильная личность. Он без колебаний выполняет все, что предписывает ему «вершитель судеб». Фон Кубе любил наводить страх на сослуживцев. Ему нравилось, что его боятся. Он старался быть суровым и грозным. Походка, жесты, мимика, взгляд были хорошо отработаны. В разговоре он был резок, лаконичен, подозрителен, суров и непроницаем.
Пусть говорят о нем, как о звере. Ему это льстит, может быть, этот слух дойдет и до фанатиков партизан, пусть и они трепещут перед могуществом рейхскомиссара, пусть знают, что он их будет вылавливать, расстреливать и вешать.
Так думал фон Кубе, сидя дома, в своем рабочем кабинете. Он уже собирался в спальную, когда раздался телефонный звонок прямой связи с Берлином.
— Рейхскомиссар фон Кубе слушает! — произнес он, прилаживая трубку к уху и поудобнее устраиваясь в кресле.
— Господин фон Кубе? — раздалось в трубке. — Хайль! Приготовьтесь к разговору с фюрером.
— Кубе слушает… — повторил рейхскомиссар, вставая.
— Соединяю, господин Кубе, говорите, — снова проскрипела трубка.
Но фюрер не торопился с разговором, и фон Кубе ждал… Он привык к этим тревожно-радостным минутам ожидания. Вот еще секунда-две, может быть три, и он услышит такой дорогой ему голос старого друга. Ведь в прошлый раз эти секунды ожидания так вознаградили его — он был вызван в Берлин… Посетил фюрера, и вот… Это же что-то да значит: из рук фюрера получить «железный крест»! Конечно, Адольф излишне актерствует, но терпимо… Вот и сейчас… выдерживает паузу.
В трубке послышался хриплый голос фюрера:
— …и наконец надо покончить с партизанами. Я требую… Стрелять каждого русского, стрелять при малейшем неповиновении…
— Мой фюрер, мой фюрер! — пытался вклиниться в разговор фон Кубе.
Но прервать лающий фейерверк фюрерских слов не удавалось.
— …эти фанатики большевики презирают смерть… они ничего не страшатся, потому что мы не жестоки с ними… Они организуются в партизанские отряды и поджигают наши склады, взрывают эшелоны, убивают солдат, проливают немецкую кровь…
— Мой фюрер, я… — безуспешно пытался вставить свое слово Кубе. «Видимо, опять неудача на фронте», — думал он.
— …истреблять, всех, всех истреблять!
— Но, мой фюрер, мною делается все — расстрелы, голодные блокады, концлагеря… Я уничтожу все живое здесь… все живое!
А в трубке продолжался хрипящий крик:
— Запомни, Вильгельм, на тебя смотрит Германия… Уничтожить полтора миллиона белорусов, два миллиона… Запомни, два миллиона!.. Чтобы некому было идти в партизаны… два миллиона! Два!
На этих словах разговор закончился, но фон Кубе еще долго не решался положить трубку и отойти от телефона.
Зашторенные окна особняка отгораживали гаулейтера от звездного неба теплой августовской ночи, которая, как родная мать, прикрывала славных сыновей Белоруссии, поднявшихся на защиту своей земли.
Фон Кубе подошел к висевшей на стене карте, посмотрел на очерченные красным карандашом партизанские районы, взял черный карандаш и всюду поставил кресты. «Им всем здесь конец!» — процедил он. Резким движением снял телефонную трубку:
— Коменданта города!
— Слушаю вас, господин рейхскомиссар! — послышался полусонный голос коменданта.
— Господин Айзер! Немедленно, завтра же, организуйте рытье рвов за городом. Ширина — три метра, глубина — три, длина — триста — четыреста!
— Прикажете использовать солдат гарнизона, господин рейхскомиссар?
— Нет! Население и пленных! Использовать и там же оставить!
— Но, господин рейхскомиссар, для такой операции у меня сил мало.
— Соединитесь с Эдуардом Штраухом. От моего имени скажите, чтобы он был готов выполнить приказ в любую минуту.
Фон Кубе «входил в роль». Черные замыслы, роившиеся у него в голове, обретали конкретность страшных дел. Надо было видеть, как изменилось выражение его лица. При разговоре с Гитлером оно было безоблачным и радостным, а сейчас — сам демон мог бы позавидовать его надменности и злобе. Ответив на несколько вопросов коменданта города, фон Кубе продолжал:
— Сгонять и расстреливать. Сбрасывать в рвы всех!.. И живых. Именно живых! Засыпать землей и укатывать танками. Я лично прослежу за этим. Пусть у всех стынет в жилах кровь. Запомните — беспощадность!
Фон Кубе положил трубку, посмотрел на часы и вышел. По дороге он заглянул в детскую, посмотрел на мирно спавших детей и на цыпочках вошел в свою спальную.
Овчарка Люмпе прижала торчавшие по-волчьи уши, завиляла хвостом, подошла к хозяину и лизнула ему руку. Собака, приученная охранять гаулейтера, давно ждала его. Она внимательно прислушивалась к его голосу, когда он говорил по телефону, и пыталась определить настроение хозяина. Это была особенная собака. Когда он выходил из спальни в кабинет, в столовую, уходил в комиссариат, овчарка ложилась возле его кровати на ковер и никого не впускала в спальню. Она могла там броситься на любого вошедшего. Даже дежурного офицера, проводившего у дверей спальни дни и ночи, овчарка встречала грозным рычаньем, когда он приоткрывал дверь в спальную комнату фон Кубе.
Правда, Люмпе пропускала в спальню еще Жанину, девушку-прислугу, убиравшую там и жившую в особняке.
Когда фон Кубе лег в постель и укрылся одеялом, Люмпе подошла к его кровати, остановилась и ждала, пока рука хозяина скользнет по ее голове, потреплет за ухо и погладит шею. Лишь после этого Люмпе считала себя вправе умоститься возле кровати на ковре и дремать, чутко настораживая уши на малейший шорох в доме.
…Когда фон Кубе начал осуществлять свои злодейские планы — он уже подписал себе приговор.
Его радость и восхищение, его крики «браво» во время шествия танков по заживо засыпанным землей людям заставляли содрогаться даже бывалых эсэсовцев.
Белорусский народ в лице своих верных сынов и дочерей не мог простить этих злодеяний и осудил фашистского палача.
«Смерть палачу!» — грозно гремело в тысячах партизанских отрядов.
«Смерть палачу!» — отдавалось грозным эхом в сердцах миллионов.
Об этом приговоре стало известно всем. В том числе и самому Кубе. Он не на шутку перепугался. Сменил свою личную охрану, проверил прислугу, а потом учинил повальные обыски и аресты в городе. Усиленные отряды эсэсовцев рыскали по селам и городам, по лесам и перелескам — ловили партизан. Ставка фюрера разрешила фон Кубе снимать с эшелонов маршевые дивизии, направлявшиеся на восточный фронт, и бросать их на поимку партизан.