— Стой! Не шевелиться!
Он повиновался. Его обыскал один из дозорных и спросил:
— Где спрятал оружие?
— У меня нет оружия, — ответил Хатагов, — у вас думаю раздобыть.
— У нас не арсенал.
Ему приказали следовать за ними.
Хатагов понял, что попали они не к карателям, и приободрился.
— Мы вас давно искали… — попробовал он завязать беседу.
— Прекратить разговоры, — сказал один конвоир, — у костра поговоришь!
У лениво горевшего костра Хатагов увидел нескольких вооруженных мужчин, Ивана с Юрием и Николаем. Рядом с Николаем сидела девушка. В стеганке, подпоясанная широким армейским ремнем, к которому справа была прилажена кобура, слева висели две «лимонки». Косынка, едва прикрывавшая густые русые волосы, спадавшие на брови, слегка вздернутый носик и светлые живые глаза придавали ее лицу миловидность. Напротив нее сидел старик лет семидесяти с двустволкой и еще какой-то сухощавый мужчина лет пятидесяти. «Где же полковник?» — думал Хатагов. Ему было совершенно ясно, что они находятся у своих. Но как узнать, кто они?
— Добрый вечер, — сказал Хатагов, подойдя к костру.
— Добрый, — ответил как бы нехотя старик с двустволкой.
Остальные промолчали.
— Что, друзья, примолкли, — продолжал Хатагов, — или комар на язык сел? Разрешите хоть у костра погреться.
— Что ж, присаживайтесь, — медленно проговорил сухощавый мужчина, изучающе глядя на Хатагова, — прогрейте свои бесценные кости, в лесу-то небось отсырели.
«Это, наверное, старший, — подумал Хатагов, — но никак не Батя». А вслух сказал:
— Кости наши не такие бесценные, как стойкие. А ты, дед, чего хмуришься, — обратился он к старику, — нас испугался, что ли?
— Вашего брата мы не боимся, но маненько опасаемся, — ответил старик, скручивая «козью ножку». Суровость старика, его пренебрежительный взгляд и воинственный вид недвусмысленно подчеркивали его полное презрение к ночным пришельцам.
— А курить-то можно? — спросил Хатагов деда.
— Кури, если есть чего, — ответил тот.
Хатагов сообразил, что дед, конечно, не десантник, а один из тех крепких, не сгибаемых никакими невзгодами людей, которые поднялись на борьбу против фашистских захватчиков по всей Белоруссии и каких он, Хатагов, уже повидал в этих краях немало. Дед, видно, тоже догадывался, что перед ними либо бывшие воины Красной Армии, либо попавшие в беду партизаны, и не спешил выказывать своего недовольства.
— Значит, табачку пожалел или боишься руку со своей пушки снять? — с иронией спросил Хатагов.
— Я-то не из пугливых! — отвечал старик. — Это вы — увидели фашистов и пулеметы покидали. А я из этой пушки еще по самому Гитлеру пальну. — Он погладил свое ружье. — Твои бы годы мне. На, закуривай. — И старик протянул Хатагову кисет с самосадом.
— Мы, дедушка, тоже партизаны, — говорил Хатагов, — да вот в беду попали. Теперь бродим по лесу, десантников ищем. От них помощи ждем.
Дед слегка оживился, но ничем не выдал своего удивления.
— Партизаны, — хмыкнул он.
Ухмылка деда показалась настолько обидной Хатагову, что его кавказский характер чуть было не показал себя. Сдерживая гнев, Хатагов не без раздражения ответил:
— Не зли меня, старик, мы не меньше вашего ненавидим Гитлера, а горя, может, и больше хлебнули.
При этом он сжал кулаки.
— Силы-то у тебя хватит, — вмешалась в разговор девушка, глядя на огромные кулаки Хатагова, — а вот хватит ли ума?
— Ты, девушка, не мешай, я горец, из Осетии, и ни от кого обиды не стерплю! — резко сказал Хатагов.
Девушка тем временем поставила на высокий пенек миску с горячим супом, достала из сумки три ложки и предложила задержанным отведать горяченького.
— Поешьте, гости, после обижаться будете, — мягко, с улыбкой проговорила она.
«Гости» ели, и каждый из них размышлял, что делать дальше.
Едва они успели опустошить миску с супом, как из-за деревьев к костру подошел в сопровождении нескольких человек плечистый мужчина в плащ-накидке. Хатагов сразу определил, что это не иначе как сам Батя. Огромным усилием воли он подавил в себе желание вскочить и закричать от радости.
— Кого в лесу ищете? — спросил плечистый, подойдя почти вплотную к Хатагову. Тот вытянулся по-военному и, словно отдавая рапорт, ответил:
— Мы узнали, что в этом лесу высадился отряд десантников во главе с Батей. Его мы и ищем!
— В гестапо или в полиции вас проинформировали?
«Начинается», — подумал Хатагов, но решил на колкости не отвечать.
— Мы видели вас вчера утром. Вы проходили мимо деревни, лесом. Батя, дорогой, не испытывайте нас, вы же видите, что мы свои.
— Бати здесь нет. Он вчера перебазировался. А мы — местные.
— Товарищ полковник, — упрекнул его Хатагов, — зачем комедия! Вся наша надежда на вас. Нас много, а связи с Москвой нет. Вы понимаете…
— Ты не горячись, — прервал его Батя (это точно был он), — ну, предположим, я вам поверил, принял вас в отряд. Но вы ведь попросите вооружить вас. А чем? Свое отдать?
На этих словах Батя положил руку на маузер, висевший у него на правом боку под распахнутой плащ-накидкой.
— Сами добудем, — продолжал горячо Хатагов. — Приходилось.
— Почему ушли от Кузнецова?
— Приказ выполняли! Его же приказ.
Ни Хатагов, ни его друзья не могли даже предположить, что их действия, их пребывание в отряде Кузнецова были отлично известны полковнику Линькову; он вел за ними наблюдение в лесу, и двое местных жителей, с которыми беседовал Хатагов, дали знать Бате, что его отряд разыскивают попавшие в тяжелое положение партизаны. Имел он и другие данные о делах группы Хатагова. Но обстановка требовала проверки людей в личной беседе, требовала крайней осторожности и осмотрительности.
— Вас тут четверо да шестеро ждут вашего сигнала…
— Откуда знаешь, сколько нас? — перебил его Хатагов.
Линьков улыбнулся:
— Лес шепнул на ухо. Вот ты говоришь, что горец, осетин, — спросил неожиданно он. — Напомни-ка мне имена знакомых тебе земляков-офицеров. Может, найдутся общие знакомые.
Хатагов назвал нескольких, в том числе Хаджи-Умара Мамсурова, сказав, что это его сосед по селению Ольгинское.
— Правда? — обрадовался чему-то Линьков. — Полковник Ксанти, так, кажется, называли этого осетинского «испанца»?
— Да, — ответил Хатагов, и в душе у него потеплело. — О нем Хемингуэй писал, как о герое Испании.
— Я знаю его.
— Он теперь дивизией командует, — дополнил свои слова Хатагов.
— Вот какие у тебя прославленные земляки.
— Мои земляки в бою не подводили и нигде себя в обиду не дадут! — сухо сказал Хатагов.
— Знаю, знаю… — поспешил Линьков сгладить неловкость. — И под Питером беляков били, и на севере англичанам и американцам от них доставалось на орехи… да и в Дунайской… Словом, многие твои земляки и теперь храбро дерутся…
— А каков же я, хотите спросить?
— Угадал, дорогой мой!
— А вы, Батя, испытайте нас в деле!
— Мы так и решили с комиссаром, — ответил Линьков и посмотрел на сухощавого мужчину, слушавшего их разговор. — Так?
Комиссар кивнул в знак согласия.
— Когда решили? — с живостью спросил Хатагов.
Комиссар улыбнулся:
— У нас с полковником такой код есть, особый. А теперь сигналь своим, пусть все к костру идут.
Хатагов кивнул Николаю, и тот трижды прокричал филином.
— Это Николай, москвич, с Красной Пресни, — обращаясь к комиссару, сказал Хатагов.
— С Красной Пресни? — воскликнул Линьков. — Не только мой земляк, но и сосед. Я тоже на Пресне живу.
Николай крепко пожал протянутую ему Линьковым руку. Батя подал знак одному из часовых, и тот, подойдя к Линькову, снял с плеча винтовку.
— Уверен, — сказал Линьков, — москвич не подведет. — И передал Николаю русскую трехлинейную винтовку.
— Благодарю за доверие, товарищ полковник, — четко проговорил Николай, сжимая трехлинейку.
— Как ты успел уже догадаться, — обратился Линьков к Хатагову, — мы пошлем вас на выполнение чрезвычайной важности задания.