И тут, словно в сказке, слышу голос Аппе за спиной. Но только он не звал на танец.

— Назират, кончай играть. Зови всех в клуб.

Теперь мы мечеть называли клубом. На стенах там висели портреты Маркса, Энгельса и Ленина. Лозунги. Стояли длинные скамейки в два ряда и стол для президиума.

Собрание, о котором говорили давно, открыл Аппе. Вид у него был усталый. Рядом с ним за столом сидел Хаджи-Мурат Дзарахохов, справа — секретарь Цуцуев с перевязанной рукой. Три фонаря освещали помещение. Было сумрачно, пахло копотью.

— Слово предоставляется секретарю окружкома комсомола товарищу Цуцуеву.

Мы замерли и почему-то уставились на усатого Хаджи-Мурата.

Секретарь окружкома комсомола прижал раненую руку к груди и начал говорить тихо, чуть кривя губы от боли.

— Товарищи, извините, что поздновато проводим наше собрание. Вина тут не наша, помешали враги. — Он сделал паузу и продолжал: — Собрались мы здесь, чтобы обсудить один важный вопрос…

— Сейчас будет о международном положении и мировой революции говорить, — шепнула мне сидевшая рядом соседка. И ошиблась.

— До сих пор у вас, в таком большом селе, нет комсомольской ячейки, хотя фактических комсомольцев немало. Я имел счастье видеть их сегодня в деле. Смелые, отчаянные ребята…

«Интересно, кого он назовет фактическим комсомольцем?»

— Возьмите того жа пастуха общественного скота… Умаром, кажется, его зовут…

— Да, да, Умар, он и сейчас еще палец с курка не спускает, — пошутил кто-то.

— Так вот, товарищи, Умар настоящий боец, фактический комсомолец, — повторил Цуцуев. — Его не испугала целая вооруженная банда… Рискуя жизнью в общественных интересах, он вовремя сообщил о нападении, а потом и на след банды навел.

Все обернулись в сторону Умара, а он, смущенный, уткнулся головой в колени, торчало только дуло ружья.

— Молодец! — зааплодировал громко знаменитый красный командир Дзарахохов. — Хорошим солдатом и комсомольцем будешь. А ну, встань! Покажись людям. — Когда Умар встал и взглянул на Дзарахохова, тот заявил: — Я, сынок, видел тебя в бою и потому дам рекомендацию в комсомол…

Все захлопали, друзья подхватили смущенного, раскрасневшегося Умара на руки, стали качать.

— Ну, если сам товарищ Дзарахохов ручается, тогда мне остается только голосовать! — произнес секретарь окружного комитета Цуцуев. И начал рассказывать, как во Владикавказе в году восемнадцатом, в разгар гражданской войны и буржуазной контрреволюции, возникли первые ячейки комсомола — тогда они назывались спартаковскими. Молодые парни и девушки шли рядом с коммунистами, вместе громили врагов революции и завоевывали советскую власть…

— А что сейчас делать комсомольцам? — спросил кто-то. — Врагов всех побили…

— Враги, сынок, сегодня еще свинцом за вашей околицей плевались, — тихо проговорил Хаджи-Мурат Дзарахохов, и, казалось, все затаили дыхание, ожидали, что он скажет еще. Но поднялся Аппе.

— Тут надо объяснить, товарищи, — заговорил он. — Комсомольцы все время воюют с врагами: у советской власти врагов много. На наш с вами век хватит, — пошутил Аппе. — Комсомольцы еще и строят новую жизнь. А это, может, потруднее, чем стрелять из винтовки…

Многие, и я тоже, недовольно загудели: «Уу-уу!» Когда говорил Дзарахохов, все было ясно и понятно — бери наган и отправляй на тот свет алдаров и их выкормышей. А строить новую жизнь — это казалось скучно. Что там ее строить? Землю дали, вот и работай, для себя же. Главное, чтобы алдаров больше не было.

— Товарищи! — Цуцуев слушал, поддерживая раненую руку. — Комсомол — дело добровольное. Кто не хочет — мы не неволим. Не каждого и берем. А только достойного. Того, кто хочет из себя человека выковать. Не всегда поручения будут интересными. Может статься, что за комсомол, за советскую власть и жизнь отдать придется! Слабый убежит в кусты, за товарища не вступится. Разве тогда он комсомолец? Разве такого можно принимать?

Только теперь до меня стало доходить, что комсомол — это что-то большое, очень большое и очень святое, чего я еще не понимаю, но хочу понять. Спросила:

— А как принимают в комсомол?

— Надо написать письменное заявление и чтобы рекомендации были, и Устав и Программу комсомола надо знать, — разъяснял Цуцуев.

— А если человек ни читать, ни писать не умеет? — спросила снова я.

Наступила тишина, потому что все здесь не умели читать и писать. Аппе и Цуцуев стояли и переглядывались.

— Я думаю, товарищи члены партии, — торжественно произнес Аппе, оглядывая Цуцуева и Дзарахохова, — что на первый раз ограничимся устным заявлением и нашими рекомендациями, а также коллективным обсуждением каждой кандидатуры. И уже на этом молодежном собрании создадим комсомольскую ячейку в нашем селе. Как мы делали на фронте. Вот Дзарахохов рекомендует Умара, я рекомендую Хуциеву и… Назират…

«Назират, Назират», — повторяла я про себя свое имя…

После собрания были танцы, была стрельба из ружей в честь комсомольцев, и я впервые танцевала с Аппе…

Через неделю в окружном комитете нам вручили комсомольские билеты и алые значки с тремя буквами, которые, как нам объяснил секретарь Цуцуев, означали: «Коммунистический Интернационал Молодежи». Было торжественно и даже немножко страшно от тех слов, которыми напутствовал нас секретарь:

— Теперь вы ленинские бойцы и посвящаете свою жизнь делу мировой революции. Вы уже не принадлежите только себе, вы в ответе за всю советскую власть…

И я чувствовала, что во мне что-то изменяется, входит большое и незнакомое.

Но потом случилась заминка. Надо было выбрать секретаря нашей ячейки, а среди нас не было никого, кто бы мог прочитать напечатанную на машинке памятку. Так называл Цуцуев листок бумаги, на котором были записаны дела, которыми должна была заниматься и наша ячейка.

— Да, — задумался секретарь окружкома. — Где же взять вам грамотного парня?

— В селе у нас есть несколько грамотных, — подумал вслух Умар. — Из бывших, правда. Пугают нас, убить обещают, когда вернемся домой с комсомольскими билетами…

Я сама слышала, как за моей спиной сынок дальнего родственника Дженалдыко сказал приятелю, когда мы собирались ехать сюда:

— Доедут ли домой… Посмотрим!

И сыновья Алимурзы косились на меня. А сам дядя буркнул утром:

— В нашем роду потаскух еще не было. Бесстыжая!

Только я никому об этом не сказала.

— Придется, Умар, тебе быть секретарем, — решил Цуцуев.

— Что вы, что вы! — замахал руками Умар. — Я неграмотный… Я только учусь расписываться… Что хотите поручайте… Но не это! Лучше пошлите меня на фронт, если где еще есть война…

Некоторые члены бюро засмеялись. Но секретарь Цуцуев насупился, сказал:

— Есть фронт, и есть война, товарищ Умар! Врагов и в вашем селе хватает. Нечисти разной… А насчет грамоты дело такое: учиться надо! Это и будет вашим первым комсомольским поручением. А в остальном Аппе поможет. Самый главный фронт сейчас — изжить темноту и безграмотность… А с разными буржуйскими сынками держите все же ухо востро. Змея жалит, когда на нее наступаешь… А наступать надо!.. Не будет у нас полюбовного сговора со змеей…

С этим мы, трое, и поехали домой. Умар и его дружок Таймураз, и я — девчонка, одна, с парнями… Что со мной будет?.. Хорошо, что ребята с ружьями. Не так страшно…

Доехали, к счастью, без происшествий. Не знаю, случайно или Хаджи-Мурат Дзарахохов побеспокоился, но с нами поехал милиционер. До самого села.

А дома меня ожидала приятная встреча — Маша! Разряженная по-городскому, в высоких ботинках. Я уже не чаяла и увидеть ее, прошел слух, что учительницей стала, экзамены сдала. Завидки брали. Но что поделаешь. Разве давно Алимурза бросил мне в лицо: «Грамотой думаешь заняться, бесстыжая! Поперед моих сынов думаешь пойти?»

— А я не одна! — похвасталась Маша. — С мужем. Вот. Можешь поздравить. Да ты его знаешь. Гайто!