С тобой я разучился скупиться на нежность. Я перестал её бояться, как иногда боятся некоторые мужчины выглядеть подозрительно хлипкими. Наоборот. Закутывая тебя в одеяло, одевая твои промерзшие стопы в шерстяные носки, я ощущал огромную, чуткую силу, почти всемогущество, сравнимое разве что с силой бога. Хотя это ты была моей богиней.

И я подчинялся твоей воле.

— Джей, можно я накрашу тебе ресницы?

— Нет, Марта. Даже не вздумай.

— Я совсем чуть-чуть! И тут же смоем. Пожалуйста…

— Ладно. Но только один глаз.

Вспоминая это теперь, я спрашиваю себя: для чего ты выдумывала все эти проказы? Чем они были для тебя?

Тоской по матери, с которой, как ни старалась, ты так и не стала близка? Желанием детей, которых я не смог тебе дать? Поиском своего отражения, пусть и в моём небритом лице? Или подспудное влечение к женщинам?

— Скажи, что было бы, измени я тебе с другим мужчиной?

— Я бы ушёл.

— Вот так? Легко? — задавая этот вопрос, ты вскидывала брови и чуть заметно улыбалась.

— Я не сказал, что это было бы легко. Я только сказал, что люблю тебя.

— Ты не это сказал, — кривилась ты.

— Нет, именно это я и сказал.

— Хорошо, — как будто бы удовлетворенная ответом ты резко переворачивалась на живот, подставляя голую спину и ягодицы солнцу, лившемуся из окон нашей квартиры. — А что, если бы я изменила тебе с женщиной?

— У тебя кто-то есть на примете?

— Не юли. Отвечай.

От твоего тона и близкого ко мне обнаженного тела становилось жарко. Я старался быть серьёзен, но, как ни пытался, представить такое не мог.

— Марта, ты что, лесбиянка?

— Опять ты отвечаешь вопросом на вопрос! — ты встала во весь рост, возмущённая, раздетая и отважная. — Я пытаюсь понять, в чём здесь разница. И ведь она есть!

— Есть, — подтвердил я. — Не могу тебя представить с женщиной.

— Почему?

— Потому что ни одна из них тебя недостойна.

— Ах, ты гадёныш! — весело вскричала ты, падая в мои объятья. — Ведь врёт и не краснеет!

А я не врал.

Шутил, подтрунивал, резвился вместе с тобой и твоей дотошной страстью к экспериментам. Но не врал. И, быть может, сейчас, самым краешком какого-то неопознанного чувства я хотел бы признать, что в своих поисках ты убедила меня в том, что мужчина и женщина различны, но только в социуме, где исполняют определенные роли и выдумывают схемы поведения. Окажись мы на необитаемом острове, эта разница здорово бы поистерлась. Но все-таки, как ни крути, оставалась бы.

И ты стремилась понять, в чём она.

Кажется, сейчас я был близок к разгадке, как никогда.

— Джей, ты страшный зануда, — выпалил Крис, окончательно сдаваясь.

— Это не занудство, парень. Это — физиология.

— Хорошо, — гордо собрался он. — А ты всякий раз отличишь парня от девушки?

— Конечно, — с уверенностью сказал я.

— Ну, посмотрим…

Позади протяжно подвывало море. Я ждал свой чай, Крис тянул сигарету.

В его глазах не было тепла, как и в бушующей волне, но вместе с ними я обретал душевный покой. Если нас с тобой, Марта, когда-то сближали нагие откровения, то с Крисом у нас возникла противоположная близость, основанная на тотальной разнице между нами. Но все, что я знал о жизни наверняка, так это то, что люди боятся почти любой близости, кроме профессиональной. А иные так и вовсе рассматривают всякую близость как ступени карьеры.

Башо однажды рассказал, что переспал с секретаршей на вечеринке, и теперь его факсы отправляются первее остальных. Он вовсе не был подлецом или настоящим циником. Он был обычным работягой, от которого ушла жена с двумя детьми. Ушла, как раз потому что Башо был обычным — так я рассуждал. Он не умел разговаривать с женщинами о чувствах, не умел разговаривать с мужчинами о футболе. Он умел разговаривать о работе, мы и сдружились-то с ним только благодаря работе. Башо не был глуп. Он всего лишь боялся близости, раненный одиночеством и отсутствием интересов вне работы.

Уезжая от тебя, дорогая Марта, я более всего спасался от того, чтобы стать таким же Башо. Замкнутое рабочее отупение, в которое я погрузился поначалу, не приносило реального облегчения. Я начал гнить изнутри, начал заливать себя спиртами и выстраивать прочный эмоциональный кокон: «я никому не скажу, как мне больно, я никому не пожалуюсь, я буду просто выполнять свою работу». И тут понял, что вслед за этим обратного пути уже не будет.

Недельную щетину можно сбрить, можно отстирать рвоту от рубашки. Но возродить в себе способность к чувствованию — едва ли. Я стану обычным, очень спокойным и очень одиноким Башо, который после третьего стакана пускает скупую слезу, а после четвёртого пускается в пляс. Но на утро не помнит или же стыдиться и того, и другого. Бреется, скоблит краем ножичка испачканный галстук и идёт на работу к таким же обычным, спокойным и одиноким людям. К людям, которые боятся близости.

Крис был совсем иного поколения, другой породы. Страх к чему бы то ни было у него врождённо отсутствовал. Он приехал относительно недавно и уже успел загореть как чёрт. Может, он, конечно, загорелый прибыл — я этого не знаю. Я только знаю про себя, что сам не так давно потемнел. Или же просто настолько был инертен к своей внешности, что не замечал прежде?

Я глянул на свои руки — они почти сливались цветом с морёной древесиной стола. Этот контраст показался ещё более пугающим, когда рядом очутилась белая чашка. Её принесла официантка вместе с обещанным чаем.

Крис снова бегло оглядел её, проводил глазами в спину, потом спросил:

— Как тебе?

— Что?

— Официантка как тебе?

— Милая… Да, я бы сказал милая, — осторожно ответил я, не совсем понимая, к чему он клонит.

Крис довольно показал мне зубы:

— Спорим на пятерку, что у этой девчонки кое-что имеется? Кое-что не девчачье.

— Не неси чушь.

— А ты проверь, — подначивал Крис с тем молодым усердием, какое прилагают подростки, чтобы вынудить знакомого паиньку на ужасную глупость. — Давай, иди проверь. Предложи ей четвертак — ни за что не откажет. Только если я окажусь прав, ты ещё мне должен останешься. Ну, а если прав ты — и кайфанешь бесплатно, и заработаешь.

— Пятеркой ты меня не соблазнишь, — засмеялся я.

— Она больше не стоит. И так предложил вдвое больше.

— Не пойму, чего ты так печёшься обо мне.

— Не о тебе, Джей. А о нас. Что зря сидеть дожидаться смерти, если ещё не попробовал всего в жизни. Ну, если не хочешь, я сам её спрошу.

— Бога ради, не надо! — я поспешил заткнуть Криса, но он уже драл глотку на всё кафе.

Официантка вернулась с опущенными ресницами. Она работала у Сэма недавно и наверняка боялась, что гость решил её отчитать. К нашему столику она приблизилась, будто бы похудев ещё килограмм на пять.

— Да, сэр? — шепнула она.

— Крис, нет! — я прикрикнул на своего приятеля, а девушка шарахнулась в испуге как от ударной волны.

— Спокойно, парень. Чего ты всех пугаешь?

— Я пугаю?!

— Заткнись.

Навалившись плечом на деревянное ограждение, Крис с ухмылочкой разглядывал официантку, которая покорно сложила ладошки на груди и ждала своей участи. Крис притопывал одной ногой, широко раскинув колени, и девушка непроизвольно останавливала взгляд на том месте, где сходились брючины его шорт, но мгновенно заставляла себя моргнуть и увести глаза в пол. Она краснела как лампочка прикуривателя, а Крис наслаждался её неловким положением.

Затем он спросил:

— Как тебя зовут?

— Пенни.

— Пенни… — потрясая кудрями, Крис внимательно разглядывал тощую фигурку перед собой.

— Крис, довольно, — решительно вмешался я.

— Я ничего не делаю.

— Ты делаешь! Ты ещё как делаешь!

— Сэр, вам что-то не понравилось? — Пенни почти плакала своими маленькими узкими щелочками, в которых мерцали глаза. Она схватилась за стул, на котором я сидел. — Сэр, я могу другой чай принести. Он будет лучше. Очень лучше.

— Нет, Пенни, всё в порядке. Мой друг пошутил. Ты ему просто понравилась.