Как так получилось, я и сам не знал. Знал лишь, что разбиваю ей сердце. Знал, что мои убеждения в том, что она обязательно повстречает хорошего мужчину, слабо утешали ее. Если я исчезну, я сделаю ей больно. Если останусь рядом как друг, буду и дальше принимать ее заботу и всячески заботиться сам, я сделаю ей больно. Если я позволю себе овладеть ею, разрешу нежности Пенни выйти за грань сестринской добродетели, я сделаю ей больно.

Потому мне оставалось только выбирать, какая боль — наименьшая.

— Пенни, — сказал я, — я люблю одну женщину. Давно люблю. Она живет в моей стране.

Пенни кивнула, давая понять, что слышит меня. Она свернулась в позу эмбриона на постели, и ее голова утыкалась мне в бедро. Пенни обнимала себя за плечи, а я гладил ее ладонь с бронзовыми выпуклыми венами. Я водил по ним пальцем.

— Пенни, — сказал я, — думаю, какой-нибудь классный парень из здешних мечтает о такой, как ты. Чистой, преданной, заботливой.

Чак запрыгнул на кровать и улегся прямо под нос к Пенни. Они обнялись сиротливо будто двое бездомных. Глядя на них, я никак не мог удержаться от мысли, что, возможно, сделаю благо, если оставлю Пенни у себя. Пусть она, как Чакки, находится рядом — согревает меня, согревается мной, почему нет? Я же сам сказал, что ни разу не встречал в женщинах собачьей преданности. Но Пенни — уникальный в моей жизни случай. Она словно готова была отказаться от своей человеческой сути, от эго, стереть свою личность.

Но тогда вопрос следовало бы задать иначе: а нужна ли мне такая женщина? Или еще точнее: нужна ли мне вторая собака?

— Пенни, — сказал я, — однажды ты будешь счастлива с другим парнем.

— Я не хочу другого парня, Джей, — улыбнулась она.

Я проглотил комок в горле.

— Давай будем друзьями, Пенни?

Она опять закивала и опять заплакала.

Где-то на подкорке я слышал ехидный, зудящий голосок: «Ты поступаешь как свинья!», и почему-то говорил он в точности как Крис, в его стиле. Но, прислушавшись, я понял, что мятежный дух Криса тут совершенно ни при чем, а в голове у меня крутит затертую пластинку давнее воспоминание.

В нем я и ты, Марта, сидим в кафе. Я сосредоточен на твоих пальцах, листающих меню. Пальцах, что какой-то час назад похищали меня прочь из разумного мира и разыгрывали партии на моих потайных клавишах, о которых я не подозревал.

— Бедняжка, — сказала ты.

— Кто?

— Она.

Твой палец символично описал дугу в воздухе, и я понял, что мне стоит увидеть то, куда он указывает.

Через два столика от нас, сгорбившись над сложенными будто в молитве дрожащими ладошками, сидела девчонка лет девятнадцати. С пунцовыми от едва сдерживаемых слез щеками и мертвенно-бледным от душевной муки подбородком. На стуле напротив — парень ее возраста. Вид у него был скучающий и вялый.

— Она его любит, — сказала ты, — а этот негодяй привел ее сюда специально, чтобы расстаться.

— По-твоему, он негодяй просто потому, что хочет расстаться? — спросил я.

— Погляди сам, — занервничала ты, будто дело касалось тебя напрямую, и сейчас страдала твоя гордость, твои личные чувства жестоко попраны малолетним красавчиком. Ты почти ударила кулаком: — Он не пускает ее. Говорит, смотри! Говорит ей — читай по губам: «Дело не в тебе… Ты хорошая девушка…» И разрешает ей плакать при нем, унижаться. Он кайфует с этого!

— Он просто хочет расстаться по-человечески.

— Черта с два, Джет! Я сейчас подойду и врежу ему по его самоуверенной морде!

— Марта! — я схватил тебя за запястья.

Я не был уверен, что ты способна на такое, но в тот момент уверенность моя пошатнулась.

— Бога ради, — упрашивал я горячо, — что на тебя нашло? Ты все могла неправильно понять.

— Это как же — неправильно?

— Так, что и придумать сложно. Ты даже не знаешь их. Они могут общаться, о чем угодно, что угодно может их связывать. Может, все совсем не так.

— О, Джет! — зло рассмеялась ты. — Старо как мир! Один влюблен, а второй просто позволяет себя любить до поры до времени. Затем ему это надоедает, но… — ты подняла палец вверх как учительница младших классов, преподавая урок мудрости вчерашним детсадовцам.

— Видишь ли, — продолжала ты сгущать краски и понижать голос, — влюбленная женщина пойдет на все. Это очень выгодное подспорье. Начиная с легкодоступного секса, заканчивая любыми материальными благами. Она отдаст все, — произнесла ты с какой-то торжественностью, трагической, но достойной восхищения.

Я скрестил руки на груди и снова посмотрел на тех юношу и девушку. То, что ты рассказала о них за глаза, Марта, очень было похоже на правду, но, скептик по природе, я не мог быть уверен стопроцентно. Меня волновало немного другое.

— Вот ты говоришь — «влюбленная женщина», — хорошенько обдумав твои слова, заметил я, — а что если не женщина, а мужчина влюблен безответно? Так ведь тоже может быть?

— Наверное, может, — ты не придала должного значения моим словам. — В любом случае это выглядит не настолько пошло.

— Сомневаюсь…

— Ты всегда сомневаешься, — обрубила ты и глянула туда же, куда я. — Конечно, эта девочка и все подобные ей — ужасные дуры. Но этот «супчик» куда хуже. Он как собака на сене: и с ней не будет, и от себя не отпускает — вдруг пригодится?

Я покачал головой, не зная, согласиться мне с тобой ради собственной безопасности или продолжить этот пространный и беспредметный спор. Честно сказать, я предполагал для нас более нежную беседу, но вместе с тем я находил отчасти трогательным твой пристальный взгляд к незнакомым людям. Быть может, как раз за ним скрывалось доброе сердце.

— Хорошо, — наконец, решил я с самым участливым видом и напустил на себя такую важность, чтобы ты ни минуты не сомневалась в моих словах. — Скажи как нужно правильно расставаться, Марта?

— А тебе зачем? — ты и тут нашла подвох, причем, судя по твоему лицу, наиподлейший.

— Для общего развития, — выкрутился я.

— Для общего?

— Для общего.

Ты усмехнулась, намекая на то, что одурачить тебя не так уж просто.

— Мой милый Джет, если тебе однажды предстоит с кем-нибудь, — тут ты сделала настолько выразительный акцент, что не осталось сомнений, кого именно ты имеешь ввиду, — придется расставаться, делай это одним рывком. Жестоко. Безжалостно. Никаких отступлений. Никаких путей назад. Никаких «может быть» и «а если вдруг». Уходя уходи. Забирай все — чувства, вещи, память. Неси на помойку и даже в мыслях не имей возвращаться. И тут неважно, любишь ты или нет. Любят тебя или проклинают. Нет ничего хуже новых бывших любовников. Разве что новые друзья из старых бывших любовников. И то, и то — издевательство, придуманное, чтобы иметь в жизни «запасной план». Эдакий «тревожный чемоданчик» на случай тотального невезения со знакомствами.

— Считаешь, люди не могут окончательно расстаться только потому, что не могут устроить отношений с действительно новыми людьми?

— Конечно.

Ты повернулась к парочке, которая за прошедшие полчаса стала нам чуть ли не родной — так откровенно и глубоко засела их трагедия в нашем споре.

Ты, Марта, взяла бокал вина, отпила и немного расслабилась, а потом сказала:

— Посмотри на нее. Он будет звонить ей раз в неделю, грустный и пьяный, и говорить всего одну фразу: «Я скучаю», а она будет тут же срываться и лететь к нему через весь город, тратить последние деньги на такси, чтобы раздвинуть перед ним ноги и пережить вместе всего одну ночь.

— А что если она будет счастлива этой ночью?

— А ты веришь в такое счастье? — тихонько рассмеялась ты, будто видела перед собой наивного мальчонку, чьи слова никак нельзя воспринимать всерьез.

— Я верю, что счастье у всех разное.

— Нет никакого счастья в унижении.

— Она не унижается, пока любит.

Ты долго и пристально смотрела мне в лицо. Твои глаза подрагивали нервно и увлажнялись все больше и больше, но ты как-то сдержала слезы. Должно быть, твои собственные воспоминания были причиной этих слез, и они же заставили тебя сдержаться.