Саша совсем успокоилась и забыла о неприятном разговоре после встречи с монахом. Она потребовала рому и арбузного фреша. Мы заскочили на рынок.

Она улыбалась и поигрывала бедрами, взбираясь по лестнице, что-то напевала. Мы ввались в комнату. Я целовал ее с жадностью, слизывая арбузно-ромовую горечь с губ и пьянее быстрее, чем Саша успевала ее проглатывать. Так мы и перемешивали вкусы друг в друге, упивались сумасбродством, раем на двоих.

Она вдруг остановила меня:

— Идем в душ.

— Зачем?

— Мы там еще не делали этого.

Я бы и рад сказать, что моя душевая кабина была исполнена в духе романтических представлений о гигиенических процедурах, но на деле он выглядел как весьма скромный коробок метр на метр, где не всегда имелась в наличии горячая вода. Даже чистой она была относительно, но я привык к такому быту, а Сашу это не смутило.

Мы разделись и протиснулись в узкое пространство вместе, слившись в единый организм, потому что нам не хотелось прекращать ласки, да и габариты коробки не позволяли. Мы стояли под лейкой, из которой били тонкие струи. Сашино загорелое тело истекало каплями воды, сочилось ее собственной влагой по внутренней стороне бедер. Я не мог прислонить ее к стене, чтобы придать устойчивости позе, потому что во многих местах стены пожирали грибки. Оттого я вжимал ее в себя, зарывался лицом в мокрые волосы, в исступлении хватал всеми десятью пальцами рук мягкие округлые ягодицы.

— Не тяни… — попросила Саша.

— Сейчас.

Я кинулся за презервативами.

— Джей! — донеслось из душевого угла.

Я метался по комнате в поисках недавно купленной упаковки и никак не мог ее найти.

— Чего ты так долго? — Саша появилась в комнате немного рассерженная. — Там уже холодная пошла.

— Да… наверное… — пролепетал я, а сам пытался сообразить, куда же подевалась покупка. — Черт, кажется, я их потерял.

— Кого?

— Презервативы, — я почесал затылок. — Вроде положил в карман… А теперь их нет.

— Прекрасно! — Саша схватилась за ром и хлебнула, насколько хватило горла. — Ну чего стоишь тогда? Иди в магазин!

Я подошел к ней, обнял за плечи, притянул к себе.

— Сейчас схожу. Но до этого мы можем без проникновения…

— Нет! — Саша только больше взбесилась и отпрянула от меня. — Я хочу нормального траха!

— Ладно, ладно.

Я стал одеваться. Пока шел в ближайший магазин, думал, почему она так взвинчена, но ничего не придумал и решил, что виной тому моя рассеянность.

Вряд ли прошло больше четверти часа, когда я вернулся в комнату, где голая Саша осталась одна наедине с нереализованным желанием заняться сексом и моей нищенской обстановкой, но застал я ее уже одетой в расстёгнутые шорты.

Она сидела на полу, скрестив ноги. Между ними торчала бутылка рома, рядом валялись блокнотные листки и сам блокнот, который я имел обыкновение прятать под книгами, чтобы отдельные листочки не разнес ветер — мне важно было сохранить их в определенном порядке, да и вообще сохранить. Для себя. Подальше от чужих глаз.

Сашины глаза меж тем не выражали ничего. Красные, воспаленные то ли от недавних слез, то ли от алкоголя, они смотрели не на меня, а в грубые доски разбитого жизнью пола. Я присел на корточки рядом.

— Это все ты написал? — спросила Саша, по-прежнему не глядя на меня и бессмысленно шевеля сухими веками.

Я не стал пытать ее ложью:

— Да, я.

— Зачем?

— Это мой дневник. Мои мысли и воспоминания…

— О чем?! — резко прервала меня Саша. — О какой-то бабе, которая бросила тебя к херам, а ты не знаешь, как теперь жить?!

Она подскочила одним махом, не забыв прихватить с собой бутыль. Ее обнаженные груди нервно тряслись над ребрами как забитые лысые кролики, которых теперь не хотелось гладить. Саша выглядела дикой, но не сексуальной. Она и сама это понимала, потому хлебала ром прямо из горла и через слово вставляла мат. Я следил за тем, как ее корчит, и не мог заставить себя приструнить ее.

— Ты не должна была лезть, — только и сказал я.

— Почему?! — Саша заводилась больше, больше. — Чтоб я не знала, как ты страдаешь по своей женушке? Думаешь, я не догадывалась, что она тебя послала?!

— Она не жена мне. И я ушел сам.

— Да ну?! А что ж ты тогда такую любимую, такую хорошую слил?!

— Саша! — я встал с ней рядом.

— Что?! Что?! Ну?! Что ты мне хочешь сказать?! Да мне срать, ясно?! Срать! Ты что, еще не понял, мальчик?! Мне срать на тебя! И на твоих баб мне тоже срать! На всю твою гребаную житейку! Срать! Ты слышишь меня, мальчик?! Срать! И дамочке этой твоей срать еще больше, Джей! Он ей письма пишет, а ей срать! Он тут страдает, а ей срать!

У меня чесались кулаки. Чесались жесточайше. Чесались изнутри, снаружи. Словно у серийного убийцы, мучимого манией смерти, который соскучился по виду теплой крови, размазанной по костяшкам и в лунках между пальцами. Клянусь, я бы ударил ее. Ударил без сожаления. Но зачем-то до сих пор помнил, что никогда не поднимал руки на женщин. Отец говорил, что только слабые бьют женщин. Но слабее, чем сейчас, я был лишь в тот день, когда ушел от тебя, моя дорогая Марта. В то утро, когда не было истерик, ты отпустила молча и без слез. И тебя я тоже не ударил, хоть ты и заслужила. Саша, без сомнений, заслужила тоже.

А чего заслужил я? Стоять и слушать, как моя полуголая малолетняя любовница, которую я не прогнул на оральный секс и оставил в опасной близости к своему имуществу, теперь унижает меня моими же сокровенными вещами?

— Какой же ты дурак, Джей! Какой же ты дурак!!!

Саша расставила руки, будто изображая самолет. Она завертелась, потом подпрыгнула, потом прислонила бутылку ко лбу и засмеялась громко.

— Дурак! Дурак!!! — хохоча и морщась, ее целиком поглотила бешенная истерика.

Я навалился на стену, больше не смотрел в ее сторону, но затем ноги сами подкосились и вновь потянуло к полу. Я уперся затылком в выступающий сучок на доске позади.

Ухающие, бессвязные звуки Сашиного голоса резали по живому, резали беспощадно как нож мясника, заточенный рассекать еще недавно живую плоть на мягкие, пригодные к употреблению куски. Еще немного, и мясник бросит их в кипящий бульон, на раскаленную сковороду с огненным маслом.

Кушать подано…

— Ты так ничего не понял, — Саша внезапно остановилась посреди комнаты. — Никому до тебя нет дела, мальчик. Никому ни до кого нет дела. Ты даже обо мне ничего не знаешь. Ты даже не знаешь, как меня зовут. Что, если я выдумала свое имя? Ты об этом подумал? О чем ты вообще думаешь, детка? О своем романтическом дерьме? Пишешь письма, которые нахуй никому не сдались? Думаешь писателем стать, дружочек? Думаешь, твои слюни повеселят домохозяек? Думаешь, твоя ненаглядная прочтет однажды и пожалеет, что потеряла тебя, такого красавца?

— Я ничего не думаю, — глухо ответил я. — Чем я занимаюсь в свободное время, это мое дело.

Саша опустилась на колени и на четвереньках подползла ко мне, мерзко улыбаясь.

— Бедный, бедный мальчик, — прошептала она возле моего уха. — Всем срать на твою глубокую душу. Если тебя сожрут акулы, никто не станет читать твоих писем. Все буду перекидывать друг другу фотографии твоих объедков. Никто не будет горевать о тебе. Даже твоя Марта не помчится оплакивать то, что от тебя осталось, — она придвинулась вплотную и произнесла: — Потому что всем срать.

Саша заново приняла позу, в которой я ее застал несколько минут назад. Но мой дневник ее больше не интересовал. Все внимание теперь досталось рому, который она живо истребляла. Она закурила, потерла глаза. Смотрела на меня будто бы довольная тем, что сделала со мной. А я, как прежде, не шевелился.

Она протянула мне сигарету. Я взял.

— Джет… — процедила Саша точно услышала мое имя впервые. — Джет Ривер… Глупый, влюбленный мазохист… Ты еще не планировал повеситься?

Я стряхнул пепел.

— Замолчи.

Она прикурила новую сигарету.

— Значит, планировал, — Саша ухмыльнулась.