Дай-дин двадцать пятое лето. В первый месяц император во дворце Гуан-дэ-дянь давал обед своим женам, царевичам, царевнам, военным и статским чиновникам. На сем обеде царских родственников с женами и чиновников, начиная от пятой степени и выше, всего было до тысячи семисот особ. Всем им были сделаны награды по достоинствам. В четвертый месяц государь говорил вельможам: "Для меня весьма приятен хойнинфусский воздух и нравятся все произведения. Но вы беспрестанно докладываете мне о возвращении в Среднюю столицу. Сокрушаясь духом, я не в силах оставить местопребывание наших предков древнего царства нашего. После моей смерти пусть погребут мои останки подле Тай-цзу. Господа! Не забудьте слов моих!" Император снова давал угощение родственникам царским обоего пола во дворце Хуан-у-дянь, на коем носящих девятимесячный траур (то есть ближайших царских родственников первого и второго колена) повысил тремя степенями, носящих траур пять месяцев (царских родственников в третьем колене) — двумя, а носящим траур три месяца (в четвертом колене) — одной степенью. Престарелых из ближайших родственников всех сделал генералами сюань-у-цзянь-цзюнь, а их женам и всем княжнам из царского рода дал титулы и одарил их серебром и шелковыми тканями по достоинству. "В обыкновенное время, — сказал при сем император, — вина я вовсе не употребляю, но сегодня я хочу пить до опьянения. Такое веселье нелегко достается". За сим княгини и княжны, все вельможи и старцы, ставши в порядке, танцевали по обыкновению нюй-чжи и подносили вино императору. Государь еще сказал: "Прошло несколько месяцев по прибытии моем сюда, и еще никто не пел здесь наших национальных песен. Я сам пропою для вас". Император приказал детям и младшим (братьям) родственникам царским, занимавшим низкие места во дворце, сесть в зале и слушать песню, которую он пел сам. Содержание его песни было следующее: "Восстановление престола государями в начале называется весьма трудным делом, но и утверждение оного впоследствии равно нелегко. При воспоминании о предках, я вижу их как бы наяву". Но император, растрогавшись, не мог более петь. Окончив пение, он стал плакать. Министр Юань-чжун со всеми вельможами и родственниками царскими, подняв чашу вина и поднося оную императору, громогласно провозгласил ему долголетие. Потом все женщины попеременно пели песни, как бы на собраниях в своих домах. Государь был хмелен, но еще пел вместе с ними. Наконец, уже по прибытии первой ночной смены{506}, пир был прекращен. Когда Ши-цзун из Хой-нин-фу отъезжал обратно в Янь-цзин, его провожали ближайшие родственники и все царские потомки. При прощании с ними император говорил: "Я издавна думал о своей родине и, прибывши сюда, намерен был пробыть здесь год или два. Но Янь-цзин есть сердце империи,[367] почему долго оставаться здесь не могу. Ныне спокойствие империи восстановлено на долгое время, и в государстве нет никаких налогов. Вы бедны от того, что всегда разоряетесь пустыми тратами, и я весьма о вас сожалею. Старайтесь быть умеренными и бережливыми и не забывайте прежних забот и трудов ваших предков". При сих словах у императора слезы потекли ручьями. Близкие и далекие родственники царские возвратились все с растроганными сердцами. В шестой месяц помер наследник Юн-гун. Ши-цзун наперед отправил в Янь-цзин вельможу Тан-гуа-дин для совершения обряда жертвоприношения наследнику. Император повелел, чтобы жены наследника и все императорские внуки в ношении траура следовали уставам китайским. В девятый месяц император, по прибытии в Ляо-шуй{507}, узнав, что там находится старик ста двадцати лет, потребовал его к себе. Сей старец был в состоянии рассказать ему все дела, какие произвел Тай-цзу при утверждении престола. Император был весьма удивлен этим, а в награду угостил его обедом и одарил шелковыми тканями. Ши-цзун, по прибытии из Хой-нин-фу в Среднюю столицу, семь раз ездил к гробу наследника и горько его оплакивал. Добродетели и милости наследника простирались на всех, и жители Средней столицы, каждый в своем доме, написали имя наследника на дощечке и, смотря на оную, слезно плакали о нем. В девятый месяц император говорил министрам: "Моих телохранителей за долговременную службу производят в чины и делают судьями народа, но они, не зная написать и одной буквы, как могут управлять народом? Внутреннее разумение человека нельзя познавать извне, только слабость сил и старость видны снаружи. Таким образом, они будут принуждены к невозможному для них. Государь, признавая весь народ за своих детей, не может всем порознь оказывать милости. Довольно, если на службу употреблены будут люди способные. Но если, зная их неспособность, против воли дадутся им должности, то что скажет обо мне народ?" В двенадцатый месяц императорский внук Цзинь-юань-цзюнь-ван Мадагу сделан областным начальником в Да-син-фу и возведен в достоинство юань-вана. Ши-цзун говорил министрам: "Чиновник тай-вэй по имени Шоу-дао упорно настаивает, чтобы во всех делах, руководствуясь единственно кротостью, большую часть чиновников, отрешаемых от должностей за преступления, снова употреблять в службу. Но если преступления будут осуждаемы вначале, то впоследствии другие будут знать страх. Напротив, когда подвергшихся вине снова будем употреблять в службу, тогда какой пример будем показывать другим?" Ши-цзун спрашивал министров: "Каково Юань-ван Мадагу исправляет свою должность в Да-син-фу?" Гань-тэла отвечал, что жители Средней столицы все отзываются о нем с похвалою. Император сказал: "Я приказывал расспрашивать о нем между простолюдинами, и все говорят, что он производит дела со всей ясностью, что в приеме (податей) и выдаче (жалованья) не погрешит против положенного. Цао-ван и Бин-ван не могут сравняться с ним. Кроме того, я слышал, что Юань-чжи Мадагу при судопроизводстве между народом нюй-чжи делает допросы на языке нюйчжисском, а при суде китайцев производит оные на языке китайском. Вообще заслуживает похвалу тот, кто учится природному языку своей нации. Кто не учится оному, тот забывает свою национальность". "Не забывать коренного учения есть закон премудрого", — отвечал Чжан-жу-би. Ватэла к сему прибавил, что небольшое царство Ся, возвысив свои обычаи, умело сохранить свое бытие в продолжении нескольких сот лет. "Во всяком деле, — сказал император, — надлежит держаться истины. Если в одном деле окажется ложь, тогда сто дел правых, — все могут быть ложными. Посему во всяком деле ничто не может сравняться с правотой".

Двадцать шестое лето Дай-дин. Во второй месяц император повелел указом, чтобы в каждое время года, делая ревизию чиновников, давать им сомнительные и трудные вопросы для разрешения. Оказавшегося по способностям и по познанию выше других, рассматривать успехи по должности, и если его поступки будут сообразны с его словами, то употребить его к высшей должности. Сенат, сделав выбор чиновников к повышению, представил о них доклад. Император, рассмотрев оный, сказал: "Господа! В ваших представлениях вы никогда не выставляете на вид ученых, когда будем соображаться только с установленным порядком при производстве в чины, то как приобретем людей достойных? В древности бывали министры из людей, носивших рубища.[368] В царстве Сун, как известно, весьма многих употребляют на службу из жителей Шань-дуна и Хэ-нани, несмотря на отдаленность сих мест. Нельзя полагать, чтобы все достойные люди находились вблизи и были знамениты. И ужели при таком пространстве империи у нас нет людей достойных? Это, кажется, потому только, что мне они вовсе неизвестны, и вы их не представляете. Издревле редко случалось, чтобы министр до конца был министром.[369] Между чиновниками от третьей степени и выше, служащими во внешних провинциях, без сомнения, есть люди, кои достойны быть употреблены на службу при дворе, но они не имеют случая быть представлены ко мне". Старший помощник министра Чжан-жу-би отвечал, что между низшими чиновниками (занимающими низшие должности), хотя и есть способные и сведущие в делах люди, но они делаются известными не иначе, как по испытании. Ши-цзун еще говорил: "Вань-янь-ци-ну представлял мне, чтобы детей дворянских мэн-ань и моукэ заставлять прежде обучаться языкам нюйчжисскому и китайскому и потом уже, смотря на успехи их учения, давать им наследственные достоинства. Справедливо, что люди, проникнувшие древность и настоящее, никогда не отважились на недолжное. Вань-янь-ци-ну, человек необразованный, мог сказать это. Зачем же опасаться вам, что не последуют тому, что действительно полезно".[370] В четвертый месяц[371] Император сказал: "Ежедневные расходы на мой стол умеренны, и если бы явилась ко мне которая-либо из царевен, то ничего было бы уделить ей из остатков от моего стола. Это известно всем очередным офицерам. Правда, если б захотел иметь стол роскошный, то для меня было бы нетрудно употреблять на оный пятьдесят баранов в день. Но как все сие получается с народа, то употреблять такое количество для меня нестерпимо. Чиновники, собирающие пошлины, знают только собственные выгоды, но не знают, откуда сии выгоды приходят. Я служил некогда при должности вне столицы и весьма понимаю дела народа. Я полагаю, что государи прежних династий, хотя были богаты и славны, но как, по большей части, не разумели трудов и забот земледелия, то от сего теряли государства.[372] Быть может, в молодости, пренебрегши наставлениями своих учителей, они, по вступлении на престол, не понимали страданий народа. В то время, как государь сунский Ян-ди{508} был наследником престола, к нему назначен был учителем вельможа Ян-су. По восшествии Ян-ди на престол, Ян-су завладел властью и в делах правления поступал произвольно. Причиной такой ошибки была невнимательность государя в назначении должностей. При дружестве с человеком правдивым, само собою, познания образуются из учения истинного, и слух оглашается словами правды. Нельзя не вникать в сие. В настоящее время во дворце, занимаемом Юань-ваном Мадагу, надлежит выбрать и определить к должности людей твердых и осторожных, одаренных от природы прямотою и верностью. Не назначайте к нему людей хитрых и злонамеренных". В пятый месяц Тушань-кэ-нин сделан старшим министром; Чжао-ван Юн-чжун снова сделан чиновником ту-ми-ши, а Юань-ван Мадагу сделан правителем палаты, вторым министром и пожалован именем Цзин.[373] В шестой месяц император говорил министрам: "Хуан-гун династии Ци{509} был весьма обыкновенный государь, но по приобретении Гуань-чжун, он успел приобрести неограниченную власть.[374] Денно и нощно я занят мыслью о том, чтобы не оставить (в забвении) людей достойных. Я не знаю их, а вы не делаете их известными. Если непременно хотите отыскать людей с полными дарованиями и таковых только представлять, то сие равно трудно.[375] Представляйте мне, что такой-то чиновник способен к такому-то делу, тогда я употреблю его по его способностям. Господа! Мы все (я и вы) достигли старости. Государство наше весьма обширно. Ужели в нем нет людей достойных? Ныне приобретение людей достойных важнее всего. Если нелегко, — продолжал император, — приобрести людей сведущих в делах, то тем труднее найти людей мудрых и добродетельных". Ши-цзун говорил министру Юань-вану: "Читал ли ты когда-нибудь историю Тай-цзу? Во время сражения с Мачань Тай-цзу, преследуя его, заехал в топь при Ису, и его конь не мог выйти из грязи. Бросив коня, он бежал за ним пеший, но Хуань-ду выстрелил из лука в Мачань и, таким образом, взял его. Таковы были трудности при начальном восстановлении престола. Возможно ли думать о сем?" В восьмой месяц Ши-цзун говорил министрам: "Мои телохранители, хотя и не имеют книжного образования, но, на основании законов, повелеваю представлять о них и давать им должности. Но если кто из них обвинен будет в лихоимстве, то судить такового строже определения закона". Министр Тушань-кэ-нин отвечал, что довольно и того, если при суде такового будет поступлено по законам. "Я никогда не забывал об оказании особых милостей народу нюй-чжи, — отвечал император, — но когда обвиняют кого в лихоимстве, то хотя бы он был мой меньший брат или сын, и тогда не буду к нему милостив. Министр! Твое намерение заключается в том, чтобы народу нюй-чжи оказать некоторое снисхождение". В десятый месяц император сказал министрам: "В областях Юго-западной и Северозападной, по недостатку земель военного приказа (чжан-тао-сы), солдаты мэн-ань и моукэ, не имея мест для охоты, не упражнялись стоя в стрелянии из луков. Предпишите чиновникам мэн-ань и моукэ, чтобы по временам делали ученье. Если же кто из них по нерадению пропустит назначенное для сего время и не будет сам делать смотра в стрелянии, такового непременно подвергать суду". В одиннадцатый месяц император говорил министрам: "Из народа нюй-чжи мне мало известно людей способных и сведущих в делах ученых, быть может, потому, что трудно приобрести их. Вновь получившие ученую степень цзинь-ши (доктора) Тушань-и, Цзягу-али, Буни и Пань-гу-цзянь по их дарованиям все могут быть употреблены в службу.[376] Чиновники, возвысившись из писарей, хотя по способностями и могут иметь употребление, но по честности и чистоте (без мздоимства) они никак не могут сравниться с учеными. В настоящее время оказывается весьма большой недостаток в чиновниках выше пятой степени, конечно, от того, что при производстве в чины смотрят на долговременность службы. В таком случае люди, способные до старости, не могут получить повышения, тем паче возможно ли им достигнуть степени министра? В древности министры исправляли свою должность не более четырех или пяти лет, а потом оставляли оную. Мало было таких, кои бы министерскую должность занимали в продолжении двадцати или тридцати лет. Господа! Вы нарочито не делаете известными людей достойных. Это совершенно противно моим намерениям". Затем, обратясь к историографу Чун-би, сказал: "Вот человек, который по способностям очень слаб и не может исправлять возложенной на него должности. Но он внимателен и постоянен, почему я поставил его при себе. Я весьма желаю, чтобы все вельможи, подобные ему, были степенны и осмотрительны". Старший министр Тушань-кэ-нин представил императору доклад, коим просил его назначить Юань-вана Мадагу наследником престола в угодность ожиданиям подданных империи. В сем докладе он говорил следующее: "Дни сетования по наследнику Сюань-сяо{510} окончились, но наследнический престол остается празден. От этого зависит спокойствие или беспорядок в государстве.