Космос.

Безграничье.

Чёрная гладь, испещрённая точками звёзд.

Не чувствуя под собой ног, я подошла к иллюминатору. Положила руки на ставшую невидимой стену, прижалась к ней лбом. Мои носовые щели затрепетали непроизвольно, будто бы я хотела ощутить запах Безграничья.

— У меня всё готово, — сказал медик.

И в этот самый миг я поняла, что слышу Музыку.

Звук рождался из тишины, он создавался ею. Тишина была лишь одним из участков её спектра, доступным каждому. Но я, ухватившись за тишину, услышала всю композицию целиком. Величественный поток звуков пронизал меня насквозь, и я сама была звуком. Тело моё, как натянутая струна, трепетало во вселенской гармонии. Душа моя, будто воздух, заблудившийся в лабиринтах флейты-тинграссы, пела свою партию, которая ложилась в полифонию.

Слышала я и другую музыку. Ту, что транслировали на станции. И какой же примитивной она казалась… Сейчас я слышала в ней, что стаффам-уборщикам пора приступать к очистке помещений третьего, пятого и седьмого ярусов, а учащимся второго оборота следует пройти в спортивный зал номер три для водных процедур.

Там было ещё много чего, но я с негодованием отвергла эту музыку. Она не была мне нужна, ведь я купалась в волнах настоящей.

— Значит, приступаем, — послышался голос безопасника, и звёзды исчезли.

Я отстранилась от ставшей непрозрачной стены.

— Прошу сюда, — сказал медик.

Когда я уселась на стул, он опустил шлем мне на голову и, показав доброжелательную ментому, проинструктировал:

— Тебе нужно полностью расслабиться и, по возможности, ни о чём не думать. Как в очищающей капсуле. Но капсула сама вводит тебя в такое состояние, а здесь мы этого сделать не сможем. Нам нужно исследовать спектр излучения твоего мозга на чистом. Закрой глаза.

Я послушно зажмурилась.

Страх ушёл. Белая ментома забила все остальные цвета. Как всегда, за её щитом я была полностью свободна. Там я могла танцевать, не боясь, что меня увидят.

— Это придётся убрать. — Извиняющуюся ментому медика я увидела отчётливо, закрытые глаза не помешали, ведь ментомы не имеют ничего общего со зрением. — Извини, но с ней ты не можешь полностью расслабиться.

Что бы он понимал. Это без неё я не могу расслабиться вообще никак.

Я убрала ментому и почувствовала себя стоящей на продувном ветру на вершине скалы.

Но ветер был музыкой, и вместо того, чтобы кутаться, я раскрылась ему навстречу. Музыка шла сквозь меня, и я звучала. Каждая клетка моего тела — пела в унисон со вселенной. Я летела куда-то, не зная ни верха, ни низа…

— Ну и что, мы можем её вышвырнуть? — ворвался в мой совершенный мир голос безопасника.

Я открыла глаза.

Музыка смолкла.

Всё внутри меня съёжилось, замерло. Мне захотелось стать невидимкой, и я с глупой беспомощностью достала вновь свою белую ментому. Безопасник не стал скрывать презрения.

Медик сидел за функциональным столом, над которым парили голограммы графиков, спектров и формул.

— Можете, — сказал он, не отрывая взгляда от точки пространства, в которой ничего не было.

Должно быть, там стояла индивидуальная голограмма.

— Прекрасно, — сказал безопасник. — Вставай. Шаттл на землю отправляется через час. Собери вещи.

Я подняла руки, сняла шлем. Кронштейн послушно распрямился. Я встала.

— Можете заодно отправить на землю остальных абитуриентов. И всех студентов, — сказал медик.

Безопасник уставился на него.

— Что?

— Если ваша задача — задача отдела безопасности — саботаж Общего Дела, то вы, ребята, безусловно, можете делать всё, что захотите в этом духе. — Медик отвёл взгляд от голограмм и посмотрел на безопасника. — Первое, что я должен сказать: эта девочка слышит Музыку. Отзвук настолько чёткий, что я поначалу не поверил приборам. Она слышит Вселенскую Музыку, Ликрам.

— Это невозможно, — мотнул головой безопасник, имя которого я узнала лишь сейчас.

— Это — возможно. Местная трансляция забивает лишь основные каналы восприятия. Но у этой девочки… — Тут он бросил взгляд на голограммы. — Алеф. У неё невероятно чувствительная душа. Там, где у коренного жителя Безграничья проходит один канал, у неё — три. Треть каналов забита спорами Чёрной Гнили. Она — уникум, даже несмотря на это.

— Она? Уникум? — Ликрам перевёл взгляд на меня. — С земли?

— Если бы она родилась здесь и избежала заражения, я бы говорил о реинкарнации Баэлари.

— Старвис, ты надо мной издеваешься?

— Я не за это получаю содержание. Итак, Музыку она слышит, но это только половина дела. Если мы посмотрим на эти вспышки спектра… — Пальцы медика пробежались по голограмме. — Такие можно заметить у выпускников накануне экзаменов. Знаешь, о чём это говорит?

— Конечно, ведь это я учился на меддиагноста.

— Она не просто слушатель. Она уже творит. Внутри неё живёт полноценная модель мира. И когда я говорю «полноценная» — я именно это и имею в виду. — Медик уставился на меня. — Ты носишь внутри себя свой дипломный проект, Алеф. Я не преподаватель и не могу судить по одним лишь вспышкам спектра. Скорее всего, тебе придётся немало потрудиться, прежде чем ты сделаешь его подходящим для Общего Дела. Но пока что самый одарённый студент на моей памяти смог достичь подобного ко второму обороту. Правда, потом его сбросили обратно на первый. Так что если Ликрам прекратит преследовать какие-то непонятные личные цели, то вы с ним будете на одном обороте.

— Виллар, — проворчал Ликрам. — Мелкий гадёныш…

— А как ты хотел? — Медик поднялся из-за стола. — Виртуозы всегда невыносимы. Такова их плата за исключительность.

Виртуозы всегда невыносимы.

Виртуозы.

Невыносимы.

Каждые несколько шагов меня бросало то в жар, то в холод.

Я — виртуоз?

Я — невыносима?!

Мозг, будто в бреду, не мог решить, стоит ли радоваться, или же наоборот — разбить себе голову об стену, чтобы оборвать бессмысленную жизнь.

Я, будто мяч в замедленной съёмке, вреза́лась плечом в стену слева, потом плелась вперёд и в сторону до тех пор, пока не ударялась о правую стену, после чего меня несло обратно.

И всё же я умудрялась продвигаться вперёд.

Вот и дверь в казарму. Рука дрогнула, не дотянувшись до замка. Задрожали ноги.

— Что же мне теперь делать? — прошептала я.

Внутри меня не было смысла, чтобы заполнить эти слова. Они просто слетели беспомощными сухими листами.

Листва облетала, умирала прежняя я. Чтобы после долгой зимы родилась новая. Та, которая — виртуоз. Невыносимый виртуоз.

Только снег не спешил покрывать меня, чтобы дать покой. Мне нужно было выпускать зелёные листочки уже сейчас. Или — умереть.

Благодаря Кету гармоничное течение жизни нарушилось раз и навсегда. И наше Общее Дело — удержаться хотя бы на этом рубеже, не рухнуть ниже, туда, откуда нет выхода даже в самых смелых фантазиях.

И я — один из бойцов на передовой.

Я — воин.

Пусть даже пальцы мои никогда не коснутся оружия, пусть я за всю оставшуюся мне жизнь не нанесу вреда ни единому живому существу, я — воин.

А воин должен исполнять долг.

Я хлопнула по замку окрепшей рукой, и двери открылись передо мной.

По казарме слонялось десятка полтора стаффов — наверное, те, у кого сегодня был выходной. Стоило мне войти — все на меня уставились. Пожирали взглядами, а в аурах отчётливо полыхали ментомы жадного любопытства.

Даже не любопытства — а стааргхна. Желание узнать плохую для кого-то и хорошую для тебя новость из вторых рук, чтобы сразу иметь возможность обсудить её с единомышленником.

В ответ я закрылась белой ментомой и прошла к своей койке. Села на неё, открыла свою тумбочку, достала вещмешок.

Там было немного вещей. Настоящих, сделанных чьими-то руками из природной материи. С ними я не могла расстаться.

Ещё — одежда, бельё. Кое-какие средства личной гигиены.

Вдруг обнаружила, что сижу неподвижно, обняв последнее, что связывало меня с землёй, с домом. Белая ментома, а за ней — безмолвная буря, опустошающая сердце.