— Ты… провалилась? — спросила я, из тысячи возможных формулировок выбрав самую жестокую.

Не намеренно. Хотя чувствовала, что поступила правильно. Лучше переоценить тяжесть своего положения, чем недооценить его.

— Я прошла, — ровным голосом сказала Нилли. — Я слышу Музыку.

— О… Ну… Это ведь прекрасно, да? — растерялась я.

Вновь выставила белую ментому перед собой, будто щит. Нилли не ответила своей. Только словами:

— Я едва слышу отзвук. Мне сделали одолжение и согласились вновь принять в первый оборот. Но я должна буду каждую неделю проходить тестирование. Если только одно из них окажется неудачным…

Она замолчала.

Мимо нас прошёл стафф, толкая перед собой антигравитационную платформу с ведром моющего состава.

— Нилли.

— Что?

— Ты справишься.

— Тебе-то откуда знать, Белянка? — Наконец мелькнула ментома. Раздражение.

— Просто знаю.

— Да иди ты…

Она двинулась по коридору в сторону казармы.

— Нилли.

— Ну чего тебе? — Обернулась.

— Я семь лет ждала шанса попасть сюда. Дважды чуть не умерла от голода. Каждое утро, выйдя на улицу, видела свежие трупы. Четырежды меня пытались изнасиловать, хотя ты, должно быть, даже не понимаешь, что это такое. В моей квартире били окна. Я знаю, ты не понимаешь, что это такое — били окна. Те окна, которые ты видела с рождения, не разбиваются. А если разбиваются, то рассказать об этом уже некому. А там, на земле, окно — граница дома и прозрачный символ условной безопасности. Когда его разбивают, иллюзия рушится, и ты остаёшься без защиты. Меня грабили. Я теряла друзей. Но я дождалась, и вот я здесь. Если я справилась с этим всем, значит, ты уж подавно справишься с такой ерундой, как еженедельное тестирование. Ты сильнее меня.

— Это ты с чего взяла? — Ментома скепсиса.

— Сильные не боятся показать свою слабость, своё отчаяние. А я боюсь. Я всё прячу за белой ментомой. Всё тёмное копится во мне, растёт во мне, как Чёрная Гниль. И, наверное, однажды убьёт меня. Ведь я — расходник.

Быстрым шагом она вернулась и как-то нелепо стукнула кулаком в плечо. Я посмотрела на место удара.

— Не смей себя так называть, слышишь?! — сказала Нилли. — Скажу, чтобы вторую капсулу в моей каюте приберегли для тебя.

Музыка.

Музыка — это то, что объединяет вселенную.

Всё состоит из энергии. Материя — форма существования энергии. Я — энергия. Станция — энергия. И даже Скит, оставшийся на земле — энергия.

Как и земля.

Как и сам Кет.

Но есть ещё разного рода колебания, которые приводят в движение материю и энергию.

Меня. Станцию. Землю.

Кета.

Эти колебания кажутся хаотичными. Но если хорошо сосредоточиться, то можно услышать, как они на самом деле гармоничны. Какой-то высшей гармонией, неподвластной нашему разуму.

Это и есть — Музыка. Музыка, пронизывающая вселенную. Слышать её — значит обладать способностями. Но способности — это ещё далеко не всё.

Здесь, на «Афине», мы должны будем научиться творить музыку сами. Порождать не просто колебания, но — гармонические колебания. Которые сумеют организовать энергию в материю.

Как учила Баэлари.

Проблема же заключается в том, что слышать Музыку — исключительный дар.

Здесь, в Безграничье, только самые сильные пятёрки получают разрешение (и предписание!) для создания детей. И даже среди этих детей идёт отсев. Некоторые — глухи.

Считается, что на земле невозможно услышать Музыку. На земле никто не может просто сидеть — и слушать, сознавая себя частью вселенной, частью великой музыки. Слишком многое забивает слух. Забивает разум и душу.

В космосе по определению легче услышать Музыку. Особенно здесь, на станции, где музыку производят искусственно, где без труда можно уловить её гармонии.

Но почему-то я — не могла.

Там, на земле, в этом нескончаемом кошмаре, я слышала Музыку почти каждый день. А здесь — не могла.

Я чувствовала себя глухой колодой. Лежала, пялясь в дно опустевшей верхней койки, почти не дышала. В голове была пустота — всё, что нужно, чтобы запустить туда Музыку.

Но Музыка не приходила.

Как видно, в высшей гармонии мне была уготована какая-то совершенно иная роль.

— …не подчиняться правилам, — услышала я голос одного из стаффов.

Они разговаривали, и против воли я проследила их диалог до самого конца.

— Так и сказал?

— Ага. Мол, подчиняться правилам — значит, постоянно плясать под одну и ту же музыку. В то время как мы должны делать её сами.

— Ну, они тут как раз для этого…

— Ты не понял, брат. Он говорит, что Баэлари — грёбаная сука, превратившая вселенную в скотобойню. А всё нынешнее руководство, всё это «Общее Дело» — удобное оправдание для укрепления вертикали власти. Абсолютной власти.

— Весёлый парень. Когда его переведут к нам?

Смеются.

— Не знаю. Пока его сбросили со второго оборота на первый. Если будет продолжать в том же духе, то, думаю, его вообще распылят. Или сошлют на землю.

— Сына пятёрки Гистона? Вряд ли.

— Виллар своего добьётся, помяни моё слово.

— Думаешь, он добивается этого?

— Ну, если судить по его делам — да. Кстати, а почему ты спросил?

— Натолкнулся на него сегодня в коридоре. Он стоял у экрана в К315. Сказал, что когда мы возродим мир, мне больше не придётся заниматься этой дурацкой работой.

— И ты поверил?

— Отвали. Нет, конечно.

— Не-не, ты повёлся!

— Заткнись.

— Повёлся на эту чушь?! О-о-о нет, я всем расскажу. Это достойно слуха каждого. Эй, народ! Слушайте новую хохму!

Я открыла и закрыла глаза. Словно бы перезагрузила мозг, отключив его от внешних раздражителей.

Я засыпала, но в голове упорно крутилось это имя.

Виллар. Что за безумец… Если, конечно, верить сплетням.

А потом я окончательно уснула, и мне приснились пауки.

Завтракать не хотелось.

После душа я сразу пошла на тестирование, но дверь оказалась закрыта. Я пришла раньше на час.

Пришлось гулять по коридорам. Поскольку все завтракали, в коридорах не было даже стаффов, что меня более чем устраивало. Я мягко, беззвучно ступала по тёплому металлическому полу и вспоминала сон.

Там были странные пауки. Большие, выше меня ростом. И они населяли мир. Их города были — сети. В сети попадались гигантские насекомые, и пауки их пожирали. Но население росло, и многие пауки были вынуждены уходить на промысел в пустоши. Там они охотились на насекомых.

Одним везло, и они жили сыто. Другие погибали. Я видела их разлагающиеся трупы, издали похожие на антенны силовых башен — пауки почему-то всегда умирали вверх ногами, слегка сгибая их.

Я никогда не любила пауков, даже боялась их. Но сейчас вдруг со страхом осознала, что если останусь тут, на станции, то никогда больше не увижу ни одного. Ни-ког-да. Все пауки остались на земле.

Может быть, однажды, когда моя раса совсем вымрет, пауки эволюционируют и захватят первенство. Создадут свой мир…

И погибнут так же, как погибли мы.

Первых убивают. Таков неписанный закон жизни. В тени сильнейших жить куда спокойнее. Пусть даже иногда тебя и могут раздавить по чистой случайности.

Погруженная в такие дурацкие и хаотические мысли в преддверии самого важного экзамена в жизни, я свернула в очередной коридор и увидела вмонтированный в стену экран.

Изображение крутилось без звука. Экран показывал земные пустынные пейзажи.

Времени было ещё полно, и я раскрыла один из своих энергетических контуров, замкнув его на звуковую систему.

— …рантин не дал сколько-нибудь ощутимых результатов, — ворвался в мою голову голос диктора. — Тысячи продолжали погибать ежедневно, до тех пор, пока Стелос и Наэль не построили первые силовые башни.

Вот и они, башни. Высокие пятиугольные строения, а на вершине — как будто перевёрнутые мёртвые пауки из моего сна.