— Ты… О Боже мой… — я выдыхаю эти слова, моя рука на его твёрдой груди для равновесия. — Ты не можешь просто засунуть свои пальцы… внутрь меня здесь.

Однако он не останавливается. Он продолжает гладить меня, его другая рука на моей груди.

— Я не собираюсь просто засунуть в тебя свои пальцы, — говорит он. — Я собираюсь заставить тебя кончить, прямо здесь, в саду.

Я такая мокрая, и на грани уже от предвкушения этого, что теряюсь в его прикосновениях. Настолько потерянная, что мне требуется минута, чтобы уловить голоса пары где-то поблизости. Когда я их слышу, я напрягаюсь, бросая на Гейджа испуганный взгляд.

— Чёрт, — шепчу я. — Кто-то идёт.

— Тогда тебе лучше кончить, — говорит он, бросая взгляд через моё плечо на вход в эту часть лабиринта. — Потому что я не пошевелю пальцами, пока ты этого не сделаешь.

— Нет, — протестую я, но он крепко прижимает ладонь к моему клитору, его пальцы продолжают творить своё волшебство. — Чёрт, Гейдж.

— Кончи для меня, Делани, — шепчет он, и его слова поднимают меня выше. — Кончи для меня прямо здесь, прямо сейчас, или тебя вот-вот обнаружат в саду дома твоего отца, в твоём изысканном маленьком чёрном платье, задраном до талии, с отпечатками ладоней твоего сводного брата на твоей заднице и его пальцами в твоей киске.

Вот оно. Мерзость его слов толкает меня через край и отправляет навстречу кульминации. Я хватаюсь за его руки и за рубашку, которая прикрывает его грудь, когда сильно кончаю на его пальцы. Гейдж накрывает мой рот своим, чтобы заглушить мой стон.

Затем он отстраняется от меня и ухмыляется.

— Я знал, что ты чертовски порочная, — говорит он. Он даже не даёт мне опомниться, просто достает пальцы из моей виски и кладёт их в рот, делая вид, что облизывает их. — Тебе лучше быстро одёрнуть эту юбку.

— Чёрт. — Моя киска пульсирует, и моё сердце вот-вот выскочит из груди, когда голоса, мужской голос и пьяное хихиканье женщины, становятся ближе. — Чёрт, Гейдж.

— Давай, — говорит он гораздо более непринуждённо, чем я чувствую, наклоняясь, чтобы взять наши бокалы для коктейля, и кивает в противоположном направлении. — Мы выйдем этим путём.

Гейдж

— О Боже мой. — Делани останавливается у выхода из лабиринта, прижимая руку к груди и прерывисто дыша. — Мы могли быть пойманы там.

Я поднимаю свой бокал в воздух в притворном жесте «ура».

— Но с нами этого не произошло.

— Мы должны вернуться, — говорит она с выражением паники на лице.

— О, я так не думаю. Я ещё не закончил с тобой. — Я беру её руку и кладу ту на перед своих брюк, и она смеётся.

— Как ты можешь быть твёрдым после того, как мы только что сбежали оттуда, чтобы люди нас не поймали? — спрашивает она, широко раскрыв глаза. Затем она делает паузу. — Ох. Ты твёрд, потому что нас могли поймать.

Я пожимаю плечами.

— Может быть, — отвечаю я. — Или, может быть, это только ты меня заводишь.

— Здесь некуда бежать, — говорит она. — Если мы войдём в гостевой дом или главный дом, кто-нибудь заметит.

— Хорошо, что мы не идём ни в одно из этих мест, — говорю я. — Пойдём.

Делани следует за мной по дорожке к гольф-кару, припаркованному сбоку от пристройки, где садовники хранят свои припасы.

— Я не понимаю. Сюда?

— Нет, не сюда, — отвечаю я, жестикулируя. — Залезай.

— Куда ты меня ведёшь? — спрашивает она. Но она скользит на сиденье в гольф-каре.

— Не доверяешь мне, дорогая? Это чрезвычайно гнусно с твоей стороны, учитывая, где только что были мои пальцы.

Делани поднимает брови, ухмыляясь и держась за борт гольф-кара.

— Я определённо знаю, что тебе нельзя доверять, — произносит она.

— Позорно. — Я качаю головой, ведя нас по тропинке, которая вьётся вдоль задней части дома.

— Так как же это будет выглядеть для любого, кто увидит гольф-кар, просто бродящий здесь? — спрашивает она.

— Как будто один из садовников выполняет работу.

— Ночью.

Я пожимаю плечами.

— Никто не задумается об этом, — говорю я.

Делани смотрит на меня.

— Мой отец был прав, — молвит она. — Ты проблема. Тебе определённо нужна няня.

— Согласен. Ты наденешь клетчатую юбку?

Делани смеётся.

— Это школьница, а не няня.

— Ох. Школьница, значит, ещё лучше. Что носят няни? — спрашиваю я, подтягивая голф-кар туда, куда я хочу её отвезти. Мы припарковались на холме в дальнем конце застроенной части участка, рядом с прудом, где можно порыбачить — думаю, рукотворным, — и с видом на сад, который только сегодня вечером стал моим новым любимым местом. Ну, это почти второе место после солярия.

— На моей были джинсы и футболка. Ничего сексуального, — отвечает она. — Жаль разочаровывать. У тебя что, никогда не было няни?

— У меня была няня, — говорю я. — Немка. Не очень приятная.

— Аня часто была рядом, когда ты был ребёнком? — спрашивает Делани.

— Не-а, — отвечаю я, пожимая плечами. — Что, вероятно, к лучшему. На самом деле она не самый заботливый человек на свете.

Делани минуту молчит.

— Издалека это выглядит так красиво, — произносит она, глядя на вечеринку с нашей выгодной позиции вдалеке, где белые огни сверкают на фоне шатров.

— Да, когда тебе действительно приходится спускаться туда и взаимодействовать со всеми, это не так красиво, — говорю я. Это прозвучало более горько, чем я предполагал.

Делани заправляет волосы за ухо и смотрит на меня.

— Ты счастлив? — спрашивает она. — Я не имею в виду, например, доволен ли ты собой и мной или что-то в этом роде. Я имею в виду это в более общем плане.

— Какого чёрта, Делани? Это чертовски неудобный вопрос.

— Думаешь? — спрашивает она. — Не должно быть, верно? Это должно быть легко.

— Я не знаю, — отвечаю я. Это нелегко. Это наименее простой вопрос на свете. — Ты счастлива?

Она изучает меня секунду, и, клянусь Богом, моё сердце замирает. Типа, полная остановка. Я не знаю, почему меня так волнует её ответ на этот вопрос, но внезапно мне кажется, что это самая значимая секунда ожидания в мире.

Затем Делани расплывается в самой широкой, чёрт возьми, улыбке, которую я когда-либо видел, и она абсолютно, блядь, сияет.

— Да, — говорит она. — Прямо сейчас — да.

Я тупо смотрю на неё, и прежде чем я успеваю что-либо сказать, она прижимает свои мягкие губы к моим. Поцелуй робкий и неуверенный, совсем как тогда, когда она впервые поцеловала меня четыре года назад. И я мгновенно переношусь в свои восемнадцать, когда я был без ума от Делани.

Она целует меня так, как никто никогда не целовал до и с тех пор, и химия настолько сильна, что это грёбаный взрыв, фейерверк Четвёртого Июля.

И я имею в виду это буквально.

Мы оба подпрыгиваем от взрыва, и Делани хихикает.

— О Боже, это напугало меня, — говорит она.

Затем она кладёт свою руку в мою, и минуту мы просто сидим там, наблюдая за фейерверком вместе, и я думаю, что моё грёбаное сердце сейчас взорвётся.

Фейерверк всё ещё продолжается, когда она забирается на меня и целует, её волосы падают мне на лицо. Я снимаю бретельки её платья с плеч, а затем и лифчик, и смотрю на неё, силуэт которой вырисовывается на фоне вечеринки и фейерверка.

Меня вдруг поражает, насколько всё с Делани кажется правильным. Она — словно возвращение домой.

Она делает паузу, глядя на меня.

— Что? — шепчет она. — Ты странно выглядишь.

— Блять, ты тоже, — говорю я, мой большой палец скользит по её твёрдому соску.

Она шлёпает меня по руке.

— Я имею в виду, у тебя странное выражение лица, — мягко произносит она, снова целуя меня.

Я кладу руки по обе стороны от её лица и обнимаю его.

— Ничего, — говорю я. — Я мог бы просто привыкнуть смотреть на тебя вот так.

Делани ничего не говорит, просто краснеет в ответ, прежде чем снова поцеловать меня. Её язык находит мой, и она стонет, прижимаясь ко мне, скользя рукой вниз к моему поясу, где она возится с пуговицей на моих брюках, прежде чем схватиться за лацканы моего пиджака.