Егор надеялся, что это никогда не закончится. Надежда умирает последней, вроде как. Однако в этот раз он знал, что она умрёт одной из первых.

Раздражённый вздох проник в сознание, вырывая его из вихря мыслей, вынуждая открыть глаза и возвращая в класс. К девушке, что уже аккуратно протиснулась через него к своему месту и усаживалась. Глаза не выражали ничего кроме всепоглощающего негодования. И она сжимала губы.

Что-то не так, Гейден?

Раздражение стегануло Егора по рёбрам, и он стиснул челюсти чуть ли не до скрежета.

Ей, чёрт возьми, что-то ещё и не нравится. Ну-ну. Как будто она одна среди них двоих недовольна из-за этой фиговой перепалки.

Он уселся ровно и приподнял руку, проходясь ладонью по уложенным волосам. Прикусил щёку изнутри, глубоко, но тихо вздыхая. Делая нарочито спокойный тон, но не до конца осознавая, что действительно хочет обратиться к ней.

– Что такое, Гейден? – от взгляда не укрылось, как она вздрогнула, услышав свою фамилию, произнесённую им, хоть он и не смотрел на девушку в упор. – Чем ты так раздражена?

Наверное, этого делать не стоило, ещё и таким тоном, но забирать слова обратно было уже поздно. Егор с ничего не выражающим лицом наблюдал, как она распахивает от возмущения рот и медленно поворачивает к нему голову, пылая своими злющими глазами. Он мог поклясться: в этот момент она ненавидела его так, как ненавидела ещё никогда и никого в своей жизни.

Поэтому он не нашёл ничего лучше, чем усмехнуться ей в лицо. Неважно, что губы упрямо отказывались подчиниться, неважно, что ему пришлось приложить для этого все свои моральные силы.

В конце концов ухмылка всё-таки застыла на лице, обращённая к ней.

Она заводилась с полуоборота, потому что Егор прекрасно видел: ещё немного – и ресницы вспыхнут, а вся синева взгляда зажжётся ярким пламенем. От неё волнами шла злость поистине колоссальных размеров.

И – вот он.

Приподнятый подбородок. Убийственный взгляд глаз.

– Всё было в порядке, пока ты не появился.

Ледяной тон. И если бы Егор не готов был услышать его, он пробрал бы насквозь.

– В коридоре?

– В моей жизни.

Она была права отчасти. Он тоже не особо часто парился, пока не познакомился с ней. И не заводился так сильно, пока не встретил её. Но тогда значит ли это, что то, что происходит с ним, происходит и с ней?

И хотя слышать такие слова от неё было не совсем приятно, Егор понимал: он их заслужил. Хотя бы за эту натянутую ухмылку, которая до сих пор растягивала губы и, кажется, намертво прикипела к ним.

Оно и к лучшему. На попятную сейчас идти не вариант.

Особенно когда она сидит и так открыто, так громко, так сильно ненавидит его.

Егор был уверен: Марина вообще не думала, что он заговорит. Тем более, заговорит таким тоном. Он и сам не собирался сперва, несколько раз ловя себя на порыве извиниться перед ней. Но постоянно отмахивался от него.

Её глаза мазнули по его руке, лежащей на парте, вылавливая цепким взглядом то, что девушка увидеть совсем не ожидала. Тут же постаралась найти другую руку, но не успела: Егор уже опустил её под парту, подальше от любопытных глаз Марины, которая, не найдя того, что хотела, снова посмотрела прямо на него. Но только прежней ярости в голубом омуте он не обнаружил – лишь нотки неверия и подозрения.

И это до охерения ему было не нужно, потому что.

Чёрт… Она была неглупой девочкой, чтобы не сложить два плюс два.

И опять голые вопросы в глазах. Один из них Егор считывал очень явно. Шесть букв, три слога.

Почему?

Он и сам не знал.

После её ухода и тонких, еле уловимых всхлипов, срывающих крышу и едва не вынуждающих вцепиться в самого себя, Егор вдруг загорелся такого размера яростью, что, если бы она могла существовать материально, всего города не хватило бы, чтобы вместить её. Желание излиться, выпустить это обжигающее чувство из себя накрыло с головой, и ладони, сомкнутые в кулаки, начали тяжело разбиваться о стену. О ту самую, к которой он прижимал Марину. Каждый удар глушил в нём эту непонятную дерущую злость на себя, заставляя забыться. Кожа на костяшках давным-давно расщепилась, и густые струйки, окрасившие кожу и стену, ещё долго сочились из образовавшихся небольших ран.

Она не заметила их, когда вернулась на химию. Егор рассчитывал, что она вовсе этого не увидит. Но надо же ей всегда и всё знать, конечно.

Он не понимал, почему ему вдруг стало на неё так не всё равно. Вроде уже даже смирился как будто с этим непониманием и странными чувствами к девчонке, что иногда буквально вскрывали его голову, но всё равно хотел знать, почему это в нём было так велико.

Настолько, что он уже по самую макушку погряз в этом.

Марина сидела неподвижно, лишь её голубой взгляд несколько мгновений метался между его глазами, а потом снова заскользил по направлению к запёкшейся крови на костяшках.

Рембез умывался голубизной этих прекрасных глаз. Ему казалось, что он никогда не видел такого цвета: насыщенного, яркого, почти что мистического. Даже когда солнечный свет не касался её радужек, они восхищали своей раскраской. Настолько, что в них хотелось утонуть.

Он уже сам подписал себе приговор.

Егор опустил голову, прерывая зрительный контакт с девушкой. Слыша её неровный выдох. Он давно заметил одну любопытную вещь: для ничего не значащих взглядов они всегда смотрели друг на друга слишком долго.

– Я не могу поверить в то, что произошло!

Марина преодолевала Дианину кухню полностью за пять небольших шагов. Затем она разворачивалась и шла эти же пять шагов обратно, попутно всплёскивая руками и сокрушаясь на Рембеза так сильно, как только позволяли собственные эмоции, и так уже бьющие через самый край.

Она не могла вспомнить, когда в последний раз ненавидела кого-нибудь так же сильно, как его. Особенно после того, что произошло этим днём. Она даже не смогла банально разрыдаться – возмущения в ней было больше, чем всех остальных чувств вместе взятых.

И, видимо, девушка всё-таки уже выплакала свою норму на сегодня.

Зато других эмоций было хоть отбавляй. Особенно негативных. Хотелось топать ногами, кричать, рвать волосы на голове, да что угодно, лишь бы избавиться от этого мерзкого скребущего ощущения в животе, будто кто-то или что-то царапало её изнутри, расчёсывая внутренние стенки чуть ли не до крови.

Это было невыносимо.

– Зачем он усложняет всё это? – вопросила в пространство девушка, а затем резко остановилась, разворачиваясь волчком, и вперила взгляд в Лисовскую, которая только тяжело вздохнула, подпирая подбородок ладонью.

Диана сразу поняла, что что-то не так. Хватило одного взгляда. Даже разговаривать не стала – поставила перед фактом: после учёбы они мигом идут к ней домой, и Марина сама рассказывает, что случилось. Марина согласилась, не раздумывая, и уже через двадцать минут после звонка, оповещающего, что учебный день окончен, они сидели в маленькой, но уютной кухне в квартире Лисовской.

Гейден была благодарна подруге за понимание и поддержку. К тому же, ей срочно требовались здравый рассудок и адекватное восприятие действительности, чтобы ещё раз обдумать произошедшее. Диана прекрасно могла помочь и с первым, и со вторым, и уж тем более с третьим.

– Он усложняет? – уточнила Лисовская, приподнимая брови. – Не вы ли оба?

Но всё-таки процесс здравого рассуждения иногда мог привести к раздражению. Как и сейчас. Марина отчётливо ощущала, что русло, в котором вдруг начал двигаться разговор, отчего-то малость действует на нервы.

Диана всегда ставила себе целью докопаться до самой сути. Марина же считала, что в этом случае необязательно было рыть так глубоко. Иначе ей снова придётся размышлять над теми вещами, которые она упорно отказывалась держать в своей голове.

– Я пытаюсь общаться нормально. Кажется, он этого и хотел, – процедила она, подходя к свободному стулу с мягкой обивкой цвета слоновой кости и тяжело опускаясь на него.