– У вас что-то случилось? Вы весь вечер скучаете…

– У меня все прекрасно.

– А будет еще прекраснее, если мы с вами сейчас выпьем на…

– Я не пью. Извините, – мрачнел Дементьев.

– Не пьете, не танцуете, какой вы скучный…

С непроницаемой миной Дементьев, не говоря больше ей ни слова, поднялся из-за стола, кивнул в знак прощания другим коллегам и направился к выходу.

Кадровичка поймала его уже в вестибюле ресторана, возле гардероба.

– В чем проблема? Я не понимаю.

– У меня нет проблем. Так что я тоже вас не понимаю, – пожал плечами Дементьев и попытался ее обойти. Но она придержала его за рукав.

– Вы понимаете, что вы меня сейчас унизили прилюдно? При коллегах? Завтра весь офис будет это мусолить и меня обсмеивать. Довольны?

– Я тут при чем? – вскинул он брови.

Лицо ее сделалось некрасивым и злым.

– Трудно было просто потанцевать с дамой? Вы же не калека какой-нибудь, не дряхлый пень… И я вас не в постель тянула, если на то пошло. А то, как вы поступили, это оскорбление для женщины. Плевок, если хотите. Я что, чем-то вас обидела, чтобы такое отношение заслужить? Вы же меня сейчас просто опозорили! Потому что теперь…

– Мне пора домой, – оборвал ее эмоциональную речь Дементьев на полуслове. – С наступающим.

Он аккуратно отодвинул ее с дороги и вышел на заснеженное крыльцо. Дверь за спиной захлопнулась и отсекла звуки веселья.

Зима в этом году выдалась холодная, а под конец года морозы просто свирепствовали.

«Машину придется долго греть, – поморщился он. – Самому тут как бы не околеть. И чего раньше не спохватился?»

Но потом подумалось о доме. Там сейчас светло, уютно, там его ждут. Живо представилось, как он сейчас приедет, как Митька повиснет у него на шее с разгона, как попросится на ручки Маша, как прижмет к себе Инну, пьянея от ее родного запаха. От этих мыслей на душе всегда делалось тепло и хорошо…

Что же до кадровички, то с тех пор она разговаривала с ним лишь по необходимости и сквозь зубы. Тем лучше.

Мышку, Оксану Викторовну, тоже не хотелось вспоминать. Тут чувства были самые противоречивые: от безумной ярости и отвращения до жалости, всем доводам вопреки. Она ведь даже до суда не дожила. Скончалась в медчасти СИЗО вскоре после того, как ее арестовали.

Дементьев долго думал, почему она так поступила. Рылся в памяти: может, невольно обидел ее чем-то. И ничего, кроме той давней гулянки, когда они очнулись наутро в одной кровати, ничего припомнить не мог. В его понимании это была сущая мелочь, но кто знает, что значил этот случайный эпизод для нее. Ведь она к нему вроде как питала в юности какие-то чувства...

Дементьев не злорадствовал и не ликовал, когда сообщили о ее смерти, не чувствовал удовлетворения, как другие, те, кто под этой новостью писали комментарии в духе: «Так ей и надо, мрази». Новость о похищении Мити дня три мелькала во всех новостных сайтах и всколыхнула тогда общественность.

Ему было не по себе, и хотелось скорее все это забыть. Но сам же понимал, что такое не забывается.

Митю они перевели в другую школу. И хотя сын заверял, что в новом классе ему всё нравится: и учитель, и одноклассники, и даже друзей он там себе завел, а все равно они оба с Инной были постоянно настороже.

Единственные воспоминания из всех прошлогодних событий, которые грели душу и заставляли сердце чаще сжиматься, это, как ни странно, его авария. Дурацкая, конечно, такая – ведь разбился он по глупости. О том, что шаровая опора люфтит, ему говорил друг Стаса. И предупреждал, что она может накрыться, а если это случится на скорости, то можно прямиком отправиться на тот свет.

Так, в общем-то, и случилось – шаровая лопнула на ходу, колесо легло, машину занесло и перевернуло. Слава богу, хоть легко отделался.

Но зато что было потом… Он бы ещё сто раз и не такое вытерпел, чтобы затем услышать от Инны «Я тебя люблю».

По правде говоря, Дементьев сначала даже не поверил, думал, что не отошел от наркоза, что это были галлюцинации, сладкий бред, желанное видение. И потом мучился всю ночь: приснилось ему всё же это или в самом деле было? Боялся поверить, понадеяться. А на другой день Инна снова пришла. И смотрела на него так, что сердце трепыхалось. И сразу ясно стало: все-таки приходила, была с ним и «люблю» говорила…

– Ты простила меня?

Инна кивнула.

– Я не хочу больше про это думать, Никита. Не хочу вспоминать. Это… это такая ерунда, оказывается. Я… когда узнала, что ты разбился… когда мне позвонили с твоего телефона… когда услышала чужой голос вместо твоего…

Она покачала головой, а на глазах выступили слезы.

– Я так испугалась, что ты погиб… Ты не представляешь… Для меня просто все остановилось. Я дышать не могла. Я чуть не умерла от ужаса, что могу потерять тебя навсегда… что никогда больше не увижу тебя, не услышу… Ехала в больницу и думала: лишь бы выжил, все остальное мелочи, все остальное такие мелочи…

– Я никогда больше тебя не предам… – спекшимися губами шептал он горячо. – Скорее сдохну, но никогда… Я так тебя люблю… Я люблю тебя еще сильнее, чем раньше… Мне никто не нужен, кроме тебя…

И до чего же крышесносным был их первый после долгого воздержания секс.

Полтора месяца, как велели врачи, не должно быть ничего. Минимум нагрузок, бандаж, щадящая диета и, самое мучительное, никакого секса. Он бы наплевал на запреты без раздумий, но Инна была непреклонна. Боялась осложнений, и вообще боялась.

– Никита, ты что? Это же полостная операция! Опасно! Нет-нет-нет. Будем соблюдать все предписания врачей.

Правда, потом, когда он стал чуть подвижнее, а боли в брюшине ослабли, они приспособились доставлять друг другу удовольствие ласками. И самое острое наслаждение он получал даже не тогда, когда ее нежные пальцы приносили ему долгожданную разрядку. А когда она трепетала под его руками, часто и сбивчиво дыша, когда выгибалась дугой, закусив в полустоне губу, когда тело ее сотрясало от сладких судорог. И, конечно, когда потом прижималась к нему расслабленная и разомлевшая.

Ну а когда стало можно… Ночами они теперь очень часто не высыпались, особенно в первое время, когда оба, словно истосковавшись, никак не могли насытиться друг другом.

Давно уже Дементьев не чувствовал себя настолько счастливым. Причем это счастье ощущалось буквально физически, он упивался им. И все время хотелось по-дурацки улыбаться. Да и тёща из их жизни исчезла. Она, конечно, иногда звонила Инне, а та иногда на ее звонки отвечала, но говорила с ней неизменно вежливо и сухо. И эти редкие звонки никак их счастье не омрачали.

Потом, конечно, эйфория поблекла, но в душе осталась спокойная теплая радость, которая, на удивление, вполне себе уживалась с тягостным чувством вины и стыда. Пусть Инна ни разу за все время и не припомнила ему ни словом, ни взглядом, ни намеком историю с Дианой, сам-то он ее не забывал.

Впрочем, один раз они все же поговорили об этом. Спустя год после аварии.

Они тогда все вчетвером гуляли в парке. Митя скакал на батутах с другими детьми. А они стояли неподалеку в тени. Дементьев держал на руках Машу и не сразу заметил, как Инна, которая только что безмятежно улыбалась то ему, то Мите, вдруг напряглась. Взгляд ее застыл, сделался холодным. Правда, смотрела она куда-то за его спиной.

Он оглянулся и увидел приближающуюся к ним Диану. Вообще-то, он и узнал ее не сразу. Она изменилась. Прежний ее лоск куда-то делся, но зато она стала женственнее, немного поправилась и округлилась. И перед собой Диана толкала большую коляску, с капора которой свисала тонкая полупрозрачная сетка от солнца или от насекомых. Но ребенка сквозь нее было не видно. Впрочем, Дементьев особо и не интересовался. И если бы не двусмысленность ситуации, даже порадовался бы за Диану.

Проходя мимо них, она тоже слегка изменилась в лице. Смутилась. Кивнула ему, но хотя бы останавливаться не стала – наоборот, прибавила шагу и вскоре скрылась из виду.