Собственные слова, видимо, показались Климову очень смешными, и он захохотал ей в лицо. Потом замолк, выпрямился, взглянул на нее сверху вниз.

– Реально, моя бы воля – расхреначил бы твою тупую башку. Да руки пачкать о такую мразь неохота. Так что гнить тебе, шизанутая, в камере. Надеюсь, там и подохнешь.

Оксана подняла на него глаза и горько усмехнулась.

– Не переживай, Климов, обязательно подохну. Даже раньше, чем ты думаешь.

– Что? – озадачился Стас. – Ты откуда знаешь мою фамилию? Э!

– Я не только твою фамилию знаю, – хмыкнула Оксана, глядя ему в глаза.

Климов сморгнул, уставился на нее непонимающе.

– Ты, бл***, кто? Откуда меня знаешь? Мы чё, с тобой когда-то…

– Боже упаси, – фыркнула Оксана. Смерила его неприязненным взглядом, потом сказала:

– Мы когда-то жили в одном общежитии. На Лермонтова. Пятьсот двенадцатая комната. Напротив кухни. Мы жили там втроем. Даша Кочкина, Юля Григорьева и я… А вы с Дементьевым жили через три комнаты от нас.

– Мышка, ты, что ли? – Климов, нахмурившись, пригляделся. – Хренасе поворот!

Он нашарил под столом еще одну табуретку, выдвинул и тоже уселся напротив, продолжая разглядывать её как диковинную зверушку.

– И чё всё это значит? – спросил он.

– Что именно?

– Какого хрена ты Митьку похитила?

– Боюсь, ты не поймешь.

– А чё тут понимать? Как будто я не помню, как ты за Дёмой тогда таскалась. Только он болт на тебя класть хотел, да? За это ты него окрысилась? Зуб свой мышиный заточила… Только пацан их тут при чем? У тебя чё, совсем с головой плохо? Сериалов пересмотрела?

Оксана молчала. Климов, кряхтя, поднялся, открыл холодильник, достал огрызок копченой колбасы, повертел, понюхал, вернул на место. Извлек банку с огурцами. Сняв крышку, отхлебнул рассол прямо из банки.

– Кислятина, – поморщился, но снова отпил.

Потом вернулся на место.

– Ну так что, Мышь, скажешь, зачем Митьку украла? И что с ним хотела сделать?

Оксана закрыла глаза, чтобы не видеть эту полупьяную обросшую физиономию. Что вообще этот примат мог понять? С каким пренебрежением он высказался о ее чувствах! Таскалась! Сам он… А она любила Дементьева, любила так, что себя не помнила. Так, что в груди болело постоянно. Огнем жгло. Порой вдохнуть не могла – настолько ее захлестывало от этих чувств. Ради него она бы на всё пошла, не раздумывая…

А этот говорит – таскалась…

Впервые Оксана встретила Дементьева двенадцать лет назад. На крыльце ненавистной общаги. Была весна, апрель, кажется. Он стоял в компании других парней, курил, смеялся. Куртка нараспашку, темные волосы трепал ветер. Таким он ей запомнился.

Она возвращалась из универа и, заприметив еще издали толпу парней у входа, сразу разнервничалась. Нет, тогда ещё это было не сердечное волнение, которое охватывало её всякий раз при встрече с ним, а страх…

Потому что за три месяца до этого с ней случилось ужасное.

Вообще, Оксана возненавидела общежитие сразу. Хотелось опрометью бежать прочь, едва она заселилась. Бежать и никогда больше не возвращаться. Но мать, которая всю жизнь проработала в поселке обычным парикмахером, не потянула бы даже комнату с хозяйкой где-нибудь на окраине города. Так что пришлось приспосабливаться к постоянным пьянкам, к несмолкаемому шуму, к удручающей убогости, к безалаберным соседкам, которые каждый божий день водили гостей и совершенно забили на учёбу.

Нищета её мало смущала, к шуму тоже со временем привыкла, а вот то, что не было никакого личного пространства, никакой приватности, никогда, ни на минуту – это угнетало. Даже женская душевая была одна на все пять этажей – тесный предбанник и ещё одно помещение побольше с дюжиной допотопных леек и без каких-либо мало-мальских перегородок.

Сходить помыться для Оксаны становилось настоящим стрессом. Преспокойно дефилировать прилюдно голышом, как все другие девчонки, она не могла. Потому придумала ходить в душ ночью, точнее, под утро, когда все уже спали.

Соседки по комнате ее стеснительность всячески высмеивали, порой даже при своих гостях.

– Эй, да кому ты нужна? Было бы там на что смотреть, – фыркала Юля. – Ни кожи ни рожи, ни титек, ни жопы. На тебя никто и внимания не обратит. Ты же как эта… как мышь. Маленькая, серая, незаметная.

С ее подачи к Оксане накрепко приклеилось это прозвище – Мышь. В скором времени ее все без исключения только так и звали.

Ну а в душ Оксана так и продолжала ходить ночами, пока однажды туда не заперся какой-то чужой парень. Может быть, перепутал двери – мужской душ находился рядом. А, может, специально зашел, услышав из коридора шум воды.

Оксана в те годы страдала сильнейшей миопией и носила очки. Без них она почти ничего не видела – дальше полутора метров всё сливалось в мутные пятна, но когда мылась – снимала, оставляя их вместе с одеждой в предбаннике. Потому в ту ночь она даже и не сразу сообразила, что это парень. Думала, кто-то из девчонок. Все равно смутилась, конечно. Отвернулась, стараясь быстрее смыть мыльную пену, и уйти. И поняла, кто это, лишь когда он подошел совсем близко и протянул: «Приве-е-ет».

Сначала она в ужасе оцепенела, даже вскрикнуть не получилось. Горло стиснуло спазмом. Но затем, когда незнакомец полез к ней, стал прижиматься, хватать за грудь, за руки, за волосы, Оксана закричала. Она изворачивалась, дергалась, неистово отбивалась и всё-таки вырвалась. Схватив одежду, вылетела в коридор и там уже торопливо, судорожно надела халат.

Хотела обратиться к старушке-вахтерше, но та спала беспробудно, только храп стоял. Сотового у Оксаны тогда еще не имелось, да и у кого в их общежитии он в те годы был?

Оксана поднялась в свою комнату. Её трясло нещадно. Рухнув на кровать, она нырнула под одеяло и разрыдалась. Юля с Дашей проснулись, стали расспрашивать, что случилось, и даже сначала поверили ей. Успокаивали, жалели.

А тем парнем оказался пятикурсник Матвеев. Сам он в общаге не жил, официально, но часто зависал у своих дружков в одной из комнат на их этаже. Торчал у них порой по два-три дня.

За Оксану ему предъявила Дашка. Схватила ее за руку и потащила за собой. Ворвалась к ним, в пятьсот седьмую, и с порога заявила, что он – урод и скотина, и что за всё поплатится.

Но он только расхохотался:

– Чтобы я позарился на эту убогую? Вы чё, серьезно? Да ты посмотри на нее. Она же стремная! Я б с ней даже за таз пельменей в голодный год не стал бы. Ну, было дело ночью – попутал мужской и женский душ. Зашел и сразу свалил, когда ее там увидел. Но чтоб приставать? К ней? Фу бл***! Вы совсем рехнулись, если поверили ее россказням! Эта убогая свои фантазии выдает за реальность.

– Да конечно! – поддакнули его дружки. – Нашла, Дашка, за кого вписаться.

Оксана слушала их и задыхалась от обиды, стыда, унижения. И снова не могла вымолвить ни звука. Дашка в нерешительности замялась, оглянулась на нее.

– Ну, Мышка, чего молчишь? – спросила, хмурясь. – Слышишь же, он говорит, что ты всё придумала.

Оксана только и смогла что трясти головой и в конце концов, заикаясь, выдавила:

– Н-нет…

А затем выскочила в коридор, убежала к себе, а там – снова в слезы. Потом пришла Даша, с ней больше не разговаривала, только раздраженно прошипела Юле:

– Из-за этой чокнутой я себя какой-то дурой выставила!

А на другой день этот самый Матвеев вместе с каким-то незнакомым парнем подкараулил ее вечером, когда она шла после учёбы. Был конец декабря, темнело рано. Они ждали ее на троллейбусной остановке, а затем увязались следом. Как только Оксана свернула на дорожку, ведущую к общежитию через небольшой и малолюдный скверик, они её догнали. Тот, другой, держал её сзади, а Матвеев несколько раз коротко ударил под дых. Толстый пуховик, конечно, сильно смягчил удар, но как она перепугалась!

– Слушай сюда и запоминай, – наклонился к ней Матвеев и поднес к лицу зажигалку. – Будешь и дальше нести про меня всякую чушь, в следующий раз я тебя просто убью. И вон там на стройке прикопаю. Поняла?