Вот снова насыпь дамбы прервалась. «Второй рукав?» — подумал было Байгушев. Но нет, это оказался не второй рукав Одера. Немцы пытались подорвать дамбу в нескольких местах. Здесь это им удалось. Взрывом они разворотили насыпь, вода бурным потоком хлестала в образовавшуюся брешь.

Стало труднее тянуть лодку.

— Помоги! — повернулся Петр к Николаю.

Байгушев послушно взялся за чал.

У самого края проема остановились. Прямо на земле лежали несколько солдат. У их ног плескалась на воде самая обыкновенная старенькая плоскодонка. Каким-то чудом они разыскали ее на берегу, переправили вот сюда.

— Перевезти? — весело спросил один из них. — Это мы мигом!

— Нет, — отозвался отделенный. — Мы на своей. А остальных ребят давай на другую сторону!

— Сильно не высовывайтесь на открытое место! — посоветовал солдат с веселым голосом. — Здорово пристрелялись, сволочи!

Байгушеву понравился его голос. «Без страха солдат! Бывалый парень!» — решил он и направился к плоскодонке. С ним вместе в нее забрались еще несколько бойцов отделения.

— Мы тронулись! — объявил веселый. — Давай за нами!..

Байгушев слушал его голос и невольно улыбнулся. И что за напасть приключилась с ним всего несколько минут назад? Почему он так испугался? Другие ведут себя куда спокойнее. Вот, например, этот солдат. А он, Николай, готов был бежать за помощью к Петру, невольно искал какой-то поддержки!

Кажется, все прошло. Услышал веселый голос и вот теперь сам стал прежним, каким был раньше.

Резиновую лодку быстро снесло. Саперы с трудом выгребали к западной стороне проема.

Лодка подошла-таки к насыпи.

— Поддержи! — сказал Петр и швырнул чал.

Байгушев подхватил его, натянул. Отделенный шагнул на берег.

— Далеко дот? — спросил он у низкорослого солдата, который и оказался обладателем веселого голоса. Лица солдата нельзя было разобрать.

— Неблизко. Метров триста — четыреста, а то и больше. Да их два — справа и слева дамбы И не доты, а так… но огрызаются, бродяги! Крепкие орешки! Ну да наши покоя им не дают. Слышите?

Очередь крупнокалиберного пулемета, вторая.

— Наши это! А теперь…

Трасса веером прошлась по воде, погасла.

— Фрицы! То наши, то они! Как по нотам! — заключил солдат, и в его голосе опять послышались веселые нотки.

«Что, он всегда такой веселый или с перепугу?» — удивился Байгушев. Хотел присмотреться к говорившему — не успел.

— Помоги! — передал ему чал отделенный и полез в шаткую лодчонку.

Когда он поставил одну ногу на дно и, опираясь на плечо Николая, хотел перенести в лодку другую, прямо перед их лицами возник огненный смерч. Взрыв оглушил, бросил Байгушева на землю. Но чал он не отпустил.

Позади кто-то громко заохал. На землю оседал веселый солдат. А в двух шагах барахтался в черной как смоль воде Петр.

— Д-дай руку!.. — с трудом выговорил он.

Николай привстал, потянулся. Он уже ухватился за мокрый рукав, и в это время позади звонко рванул второй снаряд. Байгушев не успел оглянуться, как от дамбы, казалось, прямо на него понеслась, все увеличиваясь, цепочка разноцветных шариков. «Дот!» — только и успел подумать он, отшатнулся и упал на насыпь дамбы.

Разрывы плясали на насыпи, по воде — очередной артиллерийский налет. Тут же он прекратился. В наступившей почти полной темноте вдали смутно виднелся силуэт лодки. Ее сносило течением. И будто бы рядом мелькнула и исчезла под водой каска.

«Петро!.. — ужаснулся Байгушев. — Пропал Петро!..»

Николай диковатыми глазами озирался по сторонам. В разных позах лежали солдаты. Некоторые начали приподниматься. Стонал раненый.

«Пропал из-за меня! Руку отпустил!.. — замотал головой Байгушев. — Погиб, не дошел!..»

Еще одна трасса пролетела поверх дамбы, донесся глухой стрекот. Николай поднял голову. «Они, сволочи! Они тоже!..»

— А-а-а-а!..

Байгушев закричал так же, как тот, что сорвался с понтона. Он вскочил и, продолжая кричать, ничего не ощущая, кроме ярой ненависти к себе и еще большей к тем, кто незваными гостями пришел на его родную землю, тем, сидевшим в дотах, полез по насыпи наверх. Кто-то и что-то кричал, один солдат пытался остановить его. Но Николай вырвался. На насыпи он встал во весь рост и с поднятым автоматом побежал вперед. В эти секунды он не сознавал опасности, не думал о ней.

Николай не пробежал и пары десятков шагов, споткнулся и покатился к краю насыпи, а потом по ней ниже и ниже к воде. У воды его задержал незнакомый солдат.

— Пули ищешь? Поверху нельзя! Сбоку надо!..

Байгушев оскалил зубы, рванулся. Теперь он уже не пытался взбираться наверх, а, согнувшись, делал короткие перебежки, полз. Сознание прояснилось. Для него в эти минуты существовала одна цель — доты. Добраться к ним во что бы то ни стало, добраться!

Незнакомый солдат не отставал от него. За своей спиной Николай слышал тяжелое дыхание и других бойцов. Его порыв сделал свое дело: за ним последовали все те, кто мучительными часами под жестоким обстрелом лежал в выбоинах, воронках, наспех отрытых окопчиках, спасаясь от огня многочисленных пулеметов.

На фоне темного неба верху, сбоку насыпи, возник еще более темный приземистый овал. «Дот!» Струи пулеметного огня хлестали из амбразуры. Сбоку дота засверкали вспышки автоматов.

— Бронебойка у кого есть? — крикнул назад Байгушев. И, не ожидая ответа, скомандовал: — Давай по амбразуре! Гранаты готовь!..

В каждый бросок Николай вкладывал всю свою ненависть к врагу. Оставил себе лишь последнюю гранату.

— Тихо! — крикнул он последовавшим за ним.

Но и без того после разрывов гранат наступила тишина. Пулемет дзота молчал. Не подавали признаков жизни немецкие автоматчики.

— За мной! — не сказал, а выдохнул Байгушев. Некоторые отстали, иные остались навсегда лежать на чужой насыпи. Несколько фигур двинулись за Николаем.

Вот и дзот. До него всего метров десять. Николай не успел подобраться к нему, как хлынул ливень огня. Тогда, уже лежа, он вырвал чеку последней гранаты, бросил, прижал голову к земле. Взрыва он не услышал и огня не увидел.

Потом почему-то рядом с ним оказался командир роты. Откуда он появился, Николай не мог понять. Может быть, после броска гранаты прошло уже много времени?

Старший лейтенант чему-то весело смеялся, много говорил, но разобрать его слов Байгушев не мог. Потом командир показал большой палец. О, этот жест был понятнее. Значит, он и другие солдаты, бывшие с ним, сделали нечто хорошее. Ротный опять заговорил, хлопал по плечам. Николай ничего не слышал.

Он был контужен взрывом своей же гранаты.

Его повели в тыл.

— С той ночи нет мне покоя, — после долгой паузы совсем тихо сказал Байгушев. — И Наташу напрасно мучил…

На лице Кашлева появилась улыбка, оно приняло какое-то детское выражение. Потом он посерьезнел:

— А знаешь, мой друг, бросить из-за такого Наташу, прости, глупость, страшная глупость. Говорил, что ты тогда будто стал трусом в душе. Не поверю! Зачем сам себе осложнил жизнь, скрывал, как я понимаю, свои переживания от Наташи? Знаешь, мне кажется, что своими маленькими переживаниями ты сам возводил себя в ранг этакого мученика! Говоришь, поступил, как трус, друга предал, а откуда же взялся подвиг?..

Долго считали ногами шпалы, молчали. Шли медленно — жарко очень, пот покрыл лица. Словно и не было недавнего купания.

Нескоро Кашлев спохватился:

— Э, друзья о нас попросту забыли!

Действительно, Подобаева и Терехова впереди не было.

— Придется догонять. Да… Ну а что сталось с твоим Петром?

— Ничего особенного, живой, — скупо усмехнулся Байгушев. — Только как встречу, не могу отвыкнуть от прежнего — перед ним кажусь этаким напроказившим мальчишкой. Хуже того…

— Значит, живой. Далеко живет?

Байгушев усмехнулся, на этот раз откровеннее:

— Рядом. Вон за тем поворотом дороги.

— То есть? — уставился на него Кашлев.