— Работа по душе вам всегда найдется, Иван Афанасьевич. Если, говорите, бока пролеживать на диване не сможете, то ясно, будет у вас и на гражданке любимое дело, — сказал Деев. — Здесь, в городе, думаете оставаться?
— Нет. Поеду на родину. Присмотрюсь. Тогда видно будет.
Закурили. Сидели молча, думая каждый о своем. Гончаренко — в который раз! — о том, как-то ему придется устраивать свою жизнь после увольнения. Деев — о том, что с новым командиром ему придется, видимо, на первых порах трудно, пока тот освоится, узнает личный состав, возможности каждого летчика, штурмана, техника, механика, в общем, любого специалиста.
— Нового командира я сам буду знакомить с личным составом. Но не забывай, Деев, о молодых. Последние месяцы я часто задумывался о своем командирстве, — усмехнулся Гончаренко. — Вспоминал, все ли правильно делал, всегда ли правильно поступал, не упустил ли чего. Вижу, можно было бы добиться большего. Особенно с молодыми.
— Скромничаете, Иван Афанасьевич.
— Ты не понял меня. Если говорю о молодых, то не для красного словца. А для того, чтобы ты знал, чтобы смог в будущем помочь другому командиру полка доделать и исправить то, что не успел, не смог, наконец, сделать и исправить я.
Полковник выкурил папиросу, взял другую.
— Замечаю за собой в последние годы: времени стал тратить на дела полка больше, а результатов становилось все меньше. Учился мало? Было такое. Текучка заедала. Плановые таблицы, розыгрыши, занятия, учения, полеты и полеты. А может быть, не текучка — возраст. Знал, скоро придется уступить место молодому, более энергичному, достаточно подготовленному…
В дверь кабинета постучали.
— Да, — отозвался Гончаренко.
Вошли двое офицеров. Один сделал шаг вперед, приложил руку к головному убору.
— Товарищ полковник, дежурство по гарнизону сдал, все в порядке! — доложил он.
— Товарищ полковник, дежурство по гарнизону принял. Все в порядке! — доложил второй.
С красной повязкой на рукаве перед командиром полка стоял Ладилов.
Гончаренко напомнил об особенностях дежурства, отпустил офицеров.
— Так вот, Деев, о молодых я не закончил. Обрати сам на них больше внимания, подскажи новому командиру. Кстати, только что был здесь старший лейтенант Ладилов. Знаю, тебе он нравится. Да и мне, пожалуй. С первого полета увидел. — прирожденный авиатор. Может летать. Сам ему благодарности объявлял. А вот выступление капитана при встрече с летчиками истребительного авиаполка заставило задуматься. Да и раньше…
— Хороший летчик, Иван Афанасьевич!
— Хороший. Будет хорошим, если не провороним. Смел, храбр — это у него есть. Но что-то в нем настораживает. Я уже тебе говорил об этом. Понимаешь, возникло какое-то сомнение, вижу, опять в чем-то недоработал. Это моя, наша общая вина.
— А я не замечал. В партию недавно принимали. Единогласно. Насколько знаю, и комсомольцем он был неплохим.
— Не так-то просто заметить. Ты хорошо знаешь его штурмана, Коноплина? Присмотрись получше. Звезд с неба не хватает. Скромен, даже незаметен. Показного ничего нет. А однажды я слышал разговор, что он следит за поведением, работой летчика на аэродроме и в воздухе так, как следит за доверенным ей ребенком хорошая воспитательница. Его даже назвали нянькой. Понимаешь?
— Не знал.
— Не нас с тобой назвали так, а штурмана. Чувствуешь? Верно, кому, как не штурману, лучше знать своего летчика? Думаю, храбрость может иметь своим истоком и самолюбие, этакое желание всегда быть впереди, сделать лучше всех, обязательно выделиться, показать свое «я». Это слепая храбрость. От случая к случаю. У Ладилова, возможно, так и получается. Вот я и говорю, — продолжал Гончаренко, — не знал достаточно всех. Особенно молодежь. Кто оступался — строго наказывал. И только. А по душам говорил далеко не с каждым. Времени не хватало, — усмехнулся снова он. — А может быть, и опыта.
— У вас-то, Иван Афанасьевич! — воскликнул Деев. — Напрасно так говорите!
— Да, у меня. Не удивляйся. Опыта не летной работы, а работы с людьми. Еще часто за мундиром мы не замечаем, не видим просто человека. С его не только хорошими качествами, но и недостатками, его слабостями, которые далеко не всегда сразу бросаются в глаза.
Полковник поднялся.
— Еще поговорим. Схожу на полеты в последний раз. А там и новый командир приедет. О моих словах не забудь. Да ведь это твоя обязанность — видеть человека там, где командир может заметить лишь летчика
ЗВОНОК
Дежурная по гостинице позвала Коноплина:
— Вас к телефону!
— Меня?!
Коноплина никогда по телефону не вызывали. «Может быть, в части что случилось или тревога? Странно!»
Он поднял трубку.
— Слушаю!
Он узнал голос с первого произнесенного слова. Звонила Эля.
— Алеша, как вы поживаете? После реки мы так и не виделись, — сказала девушка.
Наступила пауза.
— Не виделись? Да, да! Но Евгения дома нет, он дежурит и освободится только через час-полтора.
Опять наступила пауза.
— А почему вы говорите о Жене? — донеслось издалека. — — Я о нем не спрашивала.
— Конечно, — поспешно ответил Коноплин. — А я думал…
— Алеша, вы всегда думаете только о других?
Голос девушки звучал мягко, ласково. И в то же время в нем слышался невысказанный упрек.
Чего она хочет? И тогда на реке, она сказала как-то странно: «И вот пришла!»
Алексей замялся.
— Что же вы молчите? Впрочем, что мы по телефону разговариваем! Если свободны, приходите в парк. На ту скамейку, где когда-то сидели.
Невольно вырвалось:
— А Евгений как же?
И после новой паузы:
— А вы действительно настоящий друг, Алеша. Что же, оставьте ему записку, он вас найдет. То есть нас. Хорошо?
Алексей положил трубку, постоял у телефона. Потом вернулся в комнату. Идти? Обязательно! А Женька? Он говорил о женитьбе! Говорил. Впрочем, что из того, если Коноплин до прихода товарища посидит с его девушкой в парке? Ничего особенного.
Тщательно выгладил костюм. Оделся. Написал записку и положил ее на видном месте:
«Женька!
Решать за тебя твои личные дела больше не собираюсь. В последний раз.
Иду развлекать твою близкую знакомую в парк. Приходи.
Это Эля, конечно, не кто-нибудь. Еще перепутаешь.
Ждем».
В парке он нашел девушку в условленном месте. Эля встала со скамейки, подала руку.
— Алеша, вы опаздываете. Я жду вас уже долго.
— Да. Верно. Извините. Записку я оставил.
Алексей старался не смотреть на Элю. Заговорили о городе, погоде, новой кинокартине.
Говорил Алексей натянуто, все оглядывался на центральную аллею.
— Вы ищете кого-нибудь? — спросила Эля. — Без конца крутите головой.
— Как же? Женя должен вот-вот подойти. Вы его ждете скорее, а не я.
— Да?..
Разговор принял странный оттенок: говорили о пустяках, и оба чувствовали, что-то недоговаривают, скрывают друг от друга. А что?
Алексею казалось, что Эле с ним скучно. Что думала о нем девушка, он старался не угадывать.
— Вы, я слышала, хотите поступать в академию?
Алексей помедлил.
— Как сказать? Желать — еще не значит поступить. Попытаюсь.
— Правильно. Не делайтесь таким, как Женя, — она поправила платье на коленях, глянула просто, серьезно и улыбнулась, — взрослым ребенком.
— А почему вы о нем так думаете?
Девушка пожала плечами.
— Так. Ваш друг не видит и не знает, что ведет себя так, будто ему всего пятнадцать лет.
— Он и ваш друг, — сказал Алексей. — И потом, он отличный летчик, не забывайте.
— Мой друг? — Девушка помолчала. — Как сказать? Так просто назвать человека другом — нелегкое дело. Друг — это очень близкий человек, которому хочется открыть всю душу, в трудную минуту поделиться всем сокровенным, довериться во всем.
Она сделала большую паузу, потом оживилась:
