Прошли поле, повернули вдоль опушки. Чурсин недоумевал. Появление двух солдат у самолета он связывал с тем, что в лесу стало много войск. Кроме того, Птахин упоминал, что артиллеристы оседлали дорогу. И вот теперь Чурсин убеждался — лес пуст. Пока они не встретили еще ни одной живой души.

— Кто же оборону держать будет? — удивился наконец старшина.

— Как кто? Мы. Худо-бедно от самой границы топаем от кочки до следующей кочки. И не просто топаем. Огрызаемся. И не так уж плохо. Сначала хуже было, — словоохотливо пояснил Птахин.

— Лес пустой. Обойти всегда могут.

— Лес и будет пустой. Окопы на той стороне. Да дело не в них. Дорога важна. Без нее никуда — кругом болота. Вдоль дороги и прет этот черт.

— Одну дорогу проще простого удержать, — решил старшина. — Особенно в лесу. Выставил несколько пушек, и только.

Птахин присвистнул, подтолкнул Загубипальца под локоть, весело прищурился:

— А ты, дружище, на передовой хотя бы раз в жизни бывал?

— Как сказать? Пожалуй, бывал. Бывал и подальше.

— Это как же, в окружении? — посерьезнел Птахин. — Тоже горя хлебнул?

— Нет, не в окружении. На дальнем бомбардировщике в Германию летал.

— В Германию?!

Оба солдата остановились, уставились на Чурсина. Птахин помигал глазами, с недоверием спросил:

— До Берлина?

— Летал и туда. Два раза. На Кенигсберг тоже…

— Шо ж, — вмешался Загубипалец, — и бомбы туда бросав?

От волнения у него покраснели щеки. Он жадно смотрел на старшину, ожидая ответа. Видно было, как много значит для него сам факт, что он разговаривает с человеком, побывавшим над вражеской столицей.

— Точно в цель попали, — подтвердил Чурсин.

— Мабуть, бомбы не малэньки? — не унимался Загубипалец.

— Побольше снарядов ваших, намного побольше, — усмехнулся старшина. — Да дело не в весе бомб.

— Конечно, — быстро согласился Птахин. — Ведь в самом Берлине были! — с восхищением воскликнул он. Солдат перешел в обращении со старшиной на «вы». — Уже были, а мы с тобой когда еще туда доберемся!.. Эх, Мыкола, — вздохнул он, — доживем ли до той поры!

— Это можно, — спокойно пробасил Загубипалец.

— Ну и ну! Не можно, а нужно! Какой же солдат не думает о том дне? Мне он во сне видится. Что я летал, это, того, лишнее. А победа… Жизнь-то какая тогда настанет!..

Птахин на ходу сломал ветку, принялся ее грызть. На его лоб набежали морщинки, поднялись белесоватые брови, под ними открылись оказавшиеся светло-голубыми совсем мальчишечьи глаза.

Птахин глубоко вздохнул.

— Какая жизнь будет! — тише повторил он, бросая ветку. И тут же стал снова прежним. — Жаль, что тебе, Мыкола, только в памяти и останется, как кашу варил.

— А шо бы ты зробыв без каши? — разгладил усы Загубипалец. — Ничого!

Остаток пути они по-прежнему старательно подшучивали друг над другом. Больше тараторил Птахин. Загубипалец, правда не всегда удачно, пытался не остаться в долгу.

«Одному лет двадцать, не больше, а другому за сорок. Что их свело вместе?» — удивлялся старшина.

— Откровенно говоря, старшина, машину спасти нелегко, — заявил заместитель командира полка, поверявший позиции батареи. — Обстановка меняется.

Заместитель сидел у крохотного столика, который успели соорудить артиллеристы в штабной землянке. Он сутулился, часто грязным платком тер покрасневшие от недосыпания глаза.

Чурсин понимал, что и помимо его самолета в полку немало неотложных дел.

— Ладно. Людей у меня мало. А кто захочет за счет сна — пусть идет к бомбардировщику, помогает. Но не больше трех-четырех человек в ночь.

Старшина тут же согласился:

— Хорошо. Найдутся такие. Придут.

— Ты уверен? — удивился заместитель.

— Знаю кое-кого, — невозмутимо ответил старшина. — Назначьте в первую группу рядового Птахина.

— И этого балагура знаешь? Здорово!

— Помогут. Я у них, то есть у артиллеристов, сегодня вроде за агитатора был. Про Берлин рассказывал.

— А при чем тут Берлин?

— Летал туда на дальнем бомбардировщике. В августе, бортмехаником, — пояснил Чурсин.

Заместитель командира к этому известию проявил такой же интерес, как и солдаты. То, чему старшина не придавал особого значения, в глазах артиллеристов казалось крайне важным. Одни слова — бомбил вражескую столицу — неудержимо влекли к нему людей…

У входа в землянку Чурсина поджидал Птахин.

— Ну, как дела? — почему-то шепотом спросил он.

— Неплохо, — ответил старшина. — Вечером придешь к самолету, поможешь?

— А начальство?

— Отпустят. Я просил за тебя. Сделать вот что надо…

Чурсин подробно объяснил, чем предстоит заниматься.

— А я прямым сообщением в поселок. Может, кран разыщу. Без него не поднять машину.

— Хорошо. Приведу ребят в сумерки.

Птахин так и не переменил формы обращения, называл старшину только на «вы». Он, по-видимому, все время чувствовал за собой вину, что раньше панибратски разговаривал с Чурсиным.

— Будем обязательно. Сегодня тихо, — кивнул он на лес, за которым лишь изредка раздавались выстрелы. — Балует просто. Так что придем…

…Сгущались сумерки. Исчезли тучи. Не успели на небе появиться первые звезды, как из-за болота показался огромный диск луны. От ее холодного света словно иней лег на все предметы вокруг. На болоте в прогалинах проступила вода. Будто кто-то щедрой рукой разбросал по ровному темному пространству множество блестящих зеркалец.

Тишина. Внезапно она прерывается гулом пулеметной очереди где-то за лесом. Доносятся хлопки отдельных выстрелов. Кажется, стреляют очень близко.

Чурсин отложил лопату и вытер со лба пот. Артиллеристы запаздывали. Уже несколько часов он работал один. Работал в исступлении. Часто ловил себя на мысли: правильно ли он поступает?

Старшина знал, что иногда при подъеме севших на фюзеляж самолетов применяли простейший способ: вырывали под мотогондолами узкие ямы с пологим скатом в одну сторону. Затем выпускались шасси и трактором вытягивали машину на ровный участок. Однако Чурсин догадывался, что здесь почва окажется слишком мягкой.

Так и получилось.

Под левой мотогондолой яма углубилась всего на полметра. Дальше земля была настолько пропитана водой, что старшина понял: если и удастся вырыть углубления, достаточные для выпуска шасси, то вытащить машину по такому сырому грунту все равно невозможно. Подумал: «А если сделать деревянный настил под колеса?» Сомневался в успехе, но все же рыл до тех пор, пока постепенно выступавшая вода не заполнила яму почти до краев…

— Живы, старшина? — раздался приглушенный голос.

— Птахин?

— Он.

Послышались тяжелые шаги. «Несут бревна, — догадался Чурсин. — Хорошо!»

Птахин сбросил с плеча двухметровый отрезок сосны, отдышался.

— Уф! Так что, товарищ старшина, четверо артиллеристов прибыли в полное ваше распоряжение. Остались без определенных занятий — пушек маловато. Даже у Мыколы, у этакого чудака, кашеварный котел в воздух взлетел сегодня. А другую кухню прислали вместе с поваром. Вот и ходит теперь парень огорченный. Вместо каши изволь снаряды подносить.

— И ни! Сам просывся, чуешь? — добродушно поправил Загубипалец.

— Верно, — согласился Птахин. — Теперь он у нас подносчиком снарядов хочет стать. Экзамены сегодня сдает. Ишь, два бревна на радостях притащил, а я из-за одного, пока нес, чуть богу душу не отдал. Ну что, кран нашли?

— Нет. В поселке никого.

— Тогда плохо. Жаль.

— Не так уж плохо. Со своей командой будешь делать что я говорил — готовить настил под шасси самолета. Там посмотрим.

Чурсин пока не знал, где и когда добудет кран, но твердо решил от намеченного плана не отступать.

— Я вот днем подумал, — начал Птахин, сдвигая пилотку набок, — может, нам домкраты применить? Даже заприметил в одном месте парочку.

— Нет. Ваши артиллерийские не больше чем на пять тонн нагрузки рассчитаны, а тут…