— Представьте, теперь мы с Ирой дружим по-настоящему, не как раньше!

— Как это — раньше? — не понял Алексей.

— Вы же ее поругали, что не хочет учиться. Она даже плакала после того вечера.

— Отругал?!

Алексей вспомнил заводской клуб, случайный разговор с Ирой. Рассмеялся:

— Я только спросил ее о работе!

— А она считает, что отругали. Теперь на танцы почти не ходит. Сидит над учебниками, собирается поступать на заочное отделение. Говорит, что рабочий тоже должен иметь высшее образование.

— Вот как! Это же очень хорошо!

— И все перемены из-за вас!

Алексей не согласился.

— Едва ли. Я-то при чем? А учиться ей надо. Ваш политехнический рядом. Удобно очень. Да и профиль легко можно подобрать.

— Я ее поняла. Очень ей захотелось доказать вам, что она не просто какая-то хохотунья и пустышка.

— Почему же именно мне?

— Не отказывайтесь. Сама мне сказала, значит, что-то есть…

— Не пойму… А вот и Женька! — прервал Элю Алексей и тут же пожалел, что заставил девушку умолкнуть и она не договорила.

…Сгущались сумерки. В ярко освещенных аллеях прибавилось публики. Оттуда доносились смех, громкие восклицания, — парк жил своей обычной жизнью.

Алексей сидел рядом с Элей, но больше уже не разговаривал. Он никак не мог придумать предлога, чтобы: уйти.

— А не податься ли нам, братцы, в ресторан, скажем? — весело предложил Евгений.

Алексей покосился на него, отвернулся. Девушка воспротивилась:

— Лучше давайте походим немного по парку, полчасика. А потом проводите меня.

Она поднялась, взяла обоих друзей за руки.

— Идемте!

Пришлось Алексею шагать рядом с ней. Мучился, понимал, что Евгению хочется остаться с девушкой одному, что он мешает другу.

Незаметно обошли парк, вернулись к выходу.

— Теперь, мальчики, ведите меня домой.

— Так скоро? — недовольно протянул Ладилов. — Можно, конечно.

Коноплин замялся.

— Я, пожалуй, пойду к себе в гостиницу. А по пути надо зайти еще в одно место…

— Не выдумывайте! — перебила Эля. — Уже поздно, никуда вам не требуется заходить. Так проводите меня, мальчики?

Она смотрела то на одного, то на другого. Она приглашала обоих.

Трое вышли из парка. Алексей чувствовал на своей руке руку девушки, шел осторожно, молчал. Потом разозлился. «Я нужен им обоим, как громоотвод! Ей, пожалуй, больше всего. Боится остаться с Женькой!»

Злился на себя, но до самого Элиного дома так и не смог их покинуть.

Друзья возвращались в гостиницу не особенно веселыми. Евгений говорил мало, все курил. Оба остались недовольны проведенным вечером.

Прошла неделя. Ладилов совсем перестал говорить об Эле. Казалось, он становился серьезнее. По вечерам, если не было полетов, обычно уходил в город. С кем он проводил время, Коноплин не знал и не спрашивал.

Только однажды, глядя на заспанное лицо товарища, осторожно сказал:

— Накануне полетов надо было бы из города пораньше возвращаться. Ты какой-то осоловелый сегодня.

— Ерунда! — усмехнулся Евгений. — Живем один раз!

— Слышал уже. Слабая философия. Ни к чему.

Тем разговор и окончился.

…Прошло всего несколько часов, и как ругал себя Алексей за мягкотелость, уступчивость, нелепые мысли, что в любом его замечании могут играть роль, главную роль их отношения к одной и той же девушке!..

…Впереди линии самолетов строй авиаторов в синих комбинезонах.

— …При подготовке авиационной техники к полетам опробовать двигатели при снятых капотах и проверить топливную систему под давлением, — доносит ветром к командному пункту слова инженера эскадрильи.

Техники, механики расходятся по самолетам. Среди них стоит самолет с хвостовым номером «27». Вокруг немало авиационных специалистов — машина пойдет в полет одной из первых.

— Смотреть пламя! — раздается команда.

— Есть пламя!

Двигатели набирают обороты, усиливается гул.

Вскоре техник-лейтенант Воронков доложил командиру экипажа о готовности материальной части.

Порывистый ветер разогнал редкие облака, и солнце одиноко сияет на чистом голубом небосводе. По рулежным дорожкам снуют спецмашины. У расчехленных бомбардировщиков грозный вид. На остеклении кабин играют солнечные зайчики. Низкий гул турбин то нарастает, то стихает: на других машинах техники продолжают опробование двигателей.

Наконец подготовка окончена.

— Лешка, иди сюда, посмотри! — позвал Ладилов.

Алексей вылез из кабины.

Неподалеку от «квадрата» двое. Высокая грузная фигура полковника Гончаренко угадывается сразу. Рядом с ним кто-то из молодых летчиков. Слов не слышно. Видно, как жестикулирует полковник. Правая рука, согнутая в локте, высоко поднята, ее ладонь с распрямленными пальцами, очевидно, изображает бомбардировщик, левая, ниже, — атакующий истребитель. Гончаренко делает «отворот» правой ладонью, опускается на колени, продолжая эволюции ладонями-«самолетами», почти ложится на землю. Летчик тоже опускается на одно колено.

— Забавляется батя. В последний раз, наверное, руководит полетами. Приказ, говорят, пришел.

Алексей пожал плечами, ничего от ответил. Реплика летчика ему не понравилась.

Через полчаса раздался сигнал на построение летного состава. Последние указания командира. Чувствовалось, что у полковника Гончаренко настроение приподнятое, прямо-таки торжественное.

— Вопросы есть? По самолетам!..

Машина вырулила на старт. Короткая стоянка у начала взлетной полосы, голос командира в наушниках — «Взлет разрешаю!».

Блеснув серебром обшивки на развороте, бомбардировщик лег на курс.

Через некоторое время Коноплин произвел расчет.

— Увеличь скорость на пятнадцать километров! Опаздываем на поворотный пункт! — сообщил он летчику.

— Хорошо, — ответил Ладилов.

Голос его хрипло прозвучал в наушниках.

— Соединительную фишку шлемофона так и не заменил? Сколько тебе напоминать? Поправь, тебя почти не слышно.

Немного погодя Ладилов включил переговорное устройство:

— Лешка, а ты прав. Сейчас выговор получил от бати. Говорит, раз двадцать запрашивал: «Почему молчишь, Орел?», а связи никакой все нет. Чертова фишка!

— А теперь?

— Теперь все в порядке. Выговор по радио получил. Передали нормально.

На полигон вышли точно по времени. Отбомбились не совсем удачно — не удалось довести до конца боковую наводку.

«Сонный какой-то, бродяга!» — подумал штурман о летчике. Только теперь вспомнил, что против обыкновения Евгений весь полет, по сути дела, молчал.

Впереди показался аэродром. За ним река, по обеим берегам которой раскинулся город. Алексей выключил радиокомпас — полет окончен.

Окончен для штурмана. Не окончен для летчика. Еще предстоит посадка. А при ее выполнении необходим максимум внимания. Хотя бы это была тысячная или двухтысячная посадка.

Звонок — пройдена приводная радиостанция. Гул турбин плавно уменьшается — летчик убирает газ. Земля ближе, ближе… Вот и начало бетонки. Самолет на выравнивании.

— Высоковато, высоковато! — заметил вслух полковник Гончаренко, наблюдая за посадкой бомбардировщика.

Алексей в самолете почувствовал удар. «Грубо сажает!» — мелькнула мысль.

И снова удар…

Полковник Гончаренко вскочил:

— Что он делает! Что он делает!..

Майор Деев выпрыгнул из стартового командного пункта на траву. В «квадрате» стали подниматься со скамеек свободные от полетов летчики.

Бомбардировщик Ладилова «скозлил». После первого грубого соприкосновения с бетонкой машина оторвалась от ее поверхности примерно на метр. Потом новый удар передней «ногой» — пневматикой. И снова самолет взмыл, на этот раз выше. Третий удар…

— Что он делает! Отдает штурвал от себя!..

Полковник Гончаренко не отрывал руки от кнопки шлемофона. Он весь напрягся, понимал, что, если летчик в эти несколько секунд не сможет исправить положение, бомбардировщик, теряя скорость, после какого-то «козла» клюнет, последует лобовой удар носом и взрыв…