Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

— Ушла! Ты мягче тяни, спокойнее. Ни пуха тебе ни пера!

Рыбная ловля становилась занятной. Евгений еле успевал менять наживку.

А потом варили уху. Матвей Тимофеевич готовил ее сам, никому не доверил.

Сначала в воде кипела «мелочь». Так он назвал наловленных Евгением плотвиц, хотя Ладилову его рыба казалась весьма крупной. Затем нарезал двух красавцев голавлей, которых успел поймать неизвестно когда — никто не видел. И у Коноплина оказался один голавль, только поменьше.

В костре весело трещали сучья. Из ведра парило. Ладилов понюхал воздух, закрутил головой:

— Не дело. Еще немного, и из-за такого запаха сырую рыбу начну жевать. Пошли искупаемся?

— Валяйте. Солнышко хорошо греет, — согласился Матвей Тимофеевич. — Только от донок подальше отойдите. Вон, за плес. Там дно золотое. Сам испробовал, как же.

Евгений первым прыгнул с обрыва. В воде гоготал, дурачился. Нырнул, за ногу потянул Элю на дно.

— Волосы намочишь!.. — кричала она, но слышал ее лишь Алексей.

Эля окунулась с головой. Но не обиделась. Смеялась весело и задорно.

ЖИЗНЬ — ШТУКА СЛОЖНАЯ

Алексей поплавал немного, вылез, пошел к костру.

— Ты чего, Леша, накупался? — удивился Матвей Тимофеевич. Он оглянулся на плес. Оттуда доносились веселые крики. — Рано будто. И уха не готова.

Он помешал прутиком угли под ведром с ухой, помолчал.

— А я в молодости не такой был. Не ушел бы первым. Да ты не унывай! Девок что звезд на небе! Правда, солнышко меж звезд только одно. И светит и греет. И в жизни… Только не огорчайся. Пускай лучше обожжет. Так-то.

Алексей не совсем понимал его слова. Да и особенно не прислушивался. Почувствовал прохладу, отошел в сторону одеваться.

И тут же Матвей Тимофеевич позвал его:

— Леша, иди-ка ко мне! Посидим, поговорим!

Когда Коноплин присел с ним у костра, старик деревянной ложкой попробовал уху, причмокнул:

— Важнецкая получается! — Потом уже посмотрел на Алексея. — Ты, говоришь, прежде в деревне жил?

— Да. До семнадцати. Потом вот авиация.

— Авиация — хорошо. Только холодно вам там, наверху? — показал Матвей Тимофеевич ложкой на небо.

Коноплин усмехнулся:

— Ничуть. На большой высоте и летом температура низкая. Да одежда у нас теплая, холод не возьмет.

— А-а. Я как-то взглянул наверх, увидел две серебристые точечки — самолеты, значит, а за ними такие белые линии. Это что, газ?

— Нет. Инверсия. От работы турбин. Горячий газ от турбин идет, а там, наверху, мороз. Вот и конденсируются пары, — как мог проще объяснял Алексей.

Матвей Тимофеевич покрутил головой:

— Ну, до этого мне уж не дойти. Стар стал. Вам, молодым, дорога, пути новые.

— Вы, Матвей Тимофеевич, больше нас испытали, больше повидали в жизни. Недаром вас приглашают выступать перед людьми.

— Оно-то да. Но вот хочется посмотреть, а что же дальше будет. Как жизнь повернется. По себе знаю — жизнь штука сложная. И теперь так еще сложнее.

— Почему? Наоборот, лучше стало жить, верно?

— Я не про то. Одних фрицев побили, а ныне, что ни возьмешь газету, все новые им подобные появляются. И откуда только берутся! Жаль, постарел. А хотелось бы вместе с вами в одном строю стоять. Да…

Коноплин смотрел на старика, бодрого еще душой и телом, но сознающего, что годы идут и прошлое никогда уже не возвратится, ему и жаль было старости Матвея Тимофеевича, и в то же время необычайная симпатия к этому неунывающему человеку, который сожалел лишь об одном, что не может встать в строй вместе с молодыми, овладела Коноплиным.

— Да… — повторил Матвей Тимофеевич. — Вам дорога, вам жить. Ну да в случае чего и мы, старики, еще пригодимся. На печке сидеть не будем. Эх, помнится, жаркое дело было под Орлом! Это в гражданскую. Тогда я в группе Орджоникидзе бывал. Рядовым. Трудно поначалу, да как даванули, куда там! Беляки не выдержали, тронулись на юг. А тут Касторная, Буденный подоспел. Тогда-то я тоже малость отличился.

— А как получилось? — поинтересовался Коноплин.

— Не торопись, — остановил его Матвей Тимофеевич. — А потом за конницей едва поспевали. До самого Ростова. Да… Ну, а потом Перекоп, Чонгар. Вот тут-то я и обалдел малость поначалу, когда мне орден дали. Простой боец, а тут тебе такой орден!

— За что?

Матвей Тимофеевич поднял на Алексея глаза:

— Вот молодость! Все торопится! За дело, значит!

Потом он снова опустил глаза к костру.

— А как же вы в Отечественную войну попали на фронт? — спросил Коноплин. Хотел сказать, что возраст был уже у Матвея Тимофеевича немалый, да вовремя сдержался.

— Так вот и попал. Не попал, а сам пошел. В ополчение.

Он опять помешал прутиком угольки.

— Было под Вязьмой дело. Худо было. Война совсем другая, чем в гражданскую. Окружали нас. Тут уже я у Рокоссовского был. Не при нем, конечно, а в одной роте его армии. Тут-то и второй орден заслужил.

— Да как же, расскажите!

— Как, как! Пошли на нас танки, много танков. Иные из молодых, необстрелянных дрогнули, не выдюжили, попятились. Вот и остался при пулемете я один. А тут танк прямо на меня. Лег я на дно окопчика и пулемет не забыл с собой прихватить. Прогрохотали гусеницы над головой. Думаю, пусть себе в наш тыл прет. Там его артиллеристы встретят. А сам пулемет на бруствер. Ну и полоснул по немецкой пехоте как следует. Залегли. То ли кто передал ушедшему танку, то ли это был другой, слышу, грохот надвигается. Я опять с пулеметом на дно окопа. «Поутюжил» окопчик, поганец, ушел. Думал, мне каюк. А окопчик добрый был, глубокий. Сам рыл. Позасыпало землей, да отряхнулся и снова пулемет на бруствер. И опять немцы которые полегли, которые назад побежали.

— Здорово! — не удержался Коноплин. — Вот ведь как! Один, а…

— Чего один? Где-то и другие были. Я-то не слышал, а были, конечно. Одному бы не сдержать фрицев.

Матвей Тимофеевич задумался о чем-то своем, все помешивал едва тлеющие в костре угольки.

— Так-то, Алеша. Всякое бывает. Жизнь — штука сложная, — повторил он. — Уметь надо ее прожить с пользой для всех, не для себя одного.

И неожиданно Матвей Тимофеевич переменил тему:

— Да ты не унывай! Чего старика слушаешь? Ты бы на реке лучше, вон с теми. А вообще-то, — покрутил он головой, — девок что звезд на небе. Найдешь кого надо. Только ищи да не отступай! — с хитринкой в глазах взглянул он на Алексея. — Ищи, брат, и найдешь. Так-то.

И тут же спохватился:

— Господи, боже мой! Уха-то перестоялась! Заболтались, дурные! Кричи скорее своих, спешить надо!..

«ДЕВЯНОСТО ДЕВЯТЫЙ»

— Женька! Сегодня мы увидим надоевшего тебе девяносто девятого! — с порога заявил Коноплин. — Вечером на совещании.

— Какое еще совещание? Любят у нас время отнимать! — с досадой ответил Ладилов. — Хорошо, у кого жена. Если повздорили, есть веская причина скрыться из дому. А нам, холостякам? Летом только и погулять!

— Ты и зимой об этом не забываешь, — съязвил Алексей.

Евгений в одних трусах — после душа — лежал на кровати.

— Все-таки давай вздремнем часок-полтора. Успеем насовещаться.

— Нет. Буду новые донки готовить.

— Опять на рыбалку?! Повар в столовой предоволен, наверное. Регулярно подкармливаешь свежей рыбкой. А мы с Элей решили в воскресенье поехать на катере на остров. У них вылазка или как ее там, культпоход. Между прочим, Ира намекала, чтоб и тебя пригласить. Тут уж я свою инициативу проявил.

— Нужна мне твоя инициатива! — нахмурился Алексей. — Нет, я на зорю поеду. Искупаться и там сумею.

Ладилов зевнул, отвернулся к стене.

— Как хочешь. Смотри сам. А перед совещанием толкни меня. Еще просплю.

— Хорошо.

Алексей возился с удочками неподалеку от гостиницы у сарайчика, в котором уборщица разрешила хранить рыболовные снасти. Проверял лески, менял крючки. Решил покрасить заново удилища — зеленая краска была припасена заранее. Он увлекся и не заметил, как какой-то человек остановился на асфальтовой дорожке, приложив руку ко лбу наподобие козырька, и, прищурив глаза, внимательно присматривался к нему. Потом направился к сарайчику.

37
{"b":"830100","o":1}