— Участок трудный. Ну, ничего. Командир батальона — старый вояка. С ним не пропадешь, — говорил Бирюкову на прощание в штабе полка майор с обвислыми усами. — Главное, входите в курс дела немедленно, тотчас. Приказ мы им уже передали. Помните, что теперь вы начальник штаба батальона. А это — ого!

При последних словах майор поднял палец вверх. Лицо его ожило. Потом взгляд потух. Майор снова уткнулся в потертую, порядком измятую карту, лежавшую на досках, заменявших стол.

— Разрешите идти?

— Ну, всего, — поднял майор воспаленные, с густой сетью прожилок глаза.

Бирюков понял, что такой вид может быть только у человека, которому давно уже мучительно хочется спать, но прилечь не удается.

— Никитин, проводи!

Из угла, не замеченный раньше Бирюковым, поднялся совсем молоденький солдат с мальчишечьим конопатым лицом.

— Идемте, товарищ лейтенант, — произнес он и исчез за дверью землянки.

Бирюков заспешил, схватил щегольскую планшетку, купленную в тыловом городке на толкучке, выпрямился, чтобы откозырять майору, и больно ударился головой о накат землянки. Майор ничего не заметил.

…Иногда в той стороне, где находилась передовая, раздавались глухие хлопки выстрелов. Бирюков сначала прислушивался к ним, потом решил, что на последних учениях в запасном полку было намного страшнее, особенно когда в «бой» вступала артиллерия.

А здесь?..

Неподалеку грохнул разрыв. Лейтенант невольно припал к стене хода сообщения. Никитин остановился в двух шагах впереди, и Бирюков увидел крупные капли пота, густо покрывшие его лоб — единственное место на лице, где у солдата конопатинок не было. Никитин улыбался.

«Ишь, весело ему!» — подумал неодобрительно лейтенант, оттолкнулся от стены и сделал шаг вперед.

— Ниже пригнитесь! Каждая кочка пристреляна!

Бирюков резко присел. «Смеется он или нет?».

Солдат пояснил:

— Наблюдательный пункт вот там, чуток за перекатом. Шагов двадцать. Только ни в коем случае не высовывайтесь!

Лейтенант молча кивнул головой и двинулся в полный рост. Он искренне полагал, что так должны ходить бывалые солдаты, и демонстрировать перед Никитиным свою неопытность не хотел.

Через несколько шагов Бирюков оказался на перекате и неожиданно увидел перед собой голую степь, полого опускавшуюся в неглубокую низину, за которой виднелись брустверы окопов, а еще дальше довольно симметрично расположенные темные бугорки. Что это было, Бирюков не разглядел. У самого уха тоненько свистнула пуля, и лейтенант резко согнулся, приник к земле.

Наблюдательный пункт оказался крошечным блиндажом. Бирюков увидел широкую спину человека, согнувшегося перед стереотрубой.

— Товарищ капитан, лейтенант Бирюков прибыл для прохождения службы!

Ему хотелось представиться командиру по всем правилам, откозырять, выпрямившись в полный рост, молодцевато, браво, с подчеркнутой воинской выправкой, да блиндаж был слишком низким.

Капитан, бросив на него взгляд, снова приник к стереотрубе.

— Уже приходилось воевать?

— Да.

— Много?

— Месяц… Потом ранение, госпиталь, запасной полк…

— Черт возьми! И этого свалили! — закричал вдруг капитан. Он свирепо посмотрел на Бирюкова, позвал: — Идите сюда!

Сквозь стекла стереотрубы лейтенант увидел поле боя. Накануне жаркая схватка произошла на небольшом клочке земли, простиравшемся от наблюдательного пункта до линии окопов. Оно было усеяно трупами.

«Бронеколпаки!» — догадался теперь лейтенант, когда заметил за окопами уже знакомые темные бугорки.

— У камня смотри! — предупредил командир батальона.

Бирюков взглядом нашел единственный на этом пристрелянном до каждого сантиметра клочке земли валун. За ним распластался солдат в выцветшей гимнастерке.

— Он за валуном. Пожалуй, ранен, — вслух подумал Бирюков.

Тут же понял главную ошибку связного: испугавшись открытого пространства, солдат невольно ориентировался на валун, одиноко возвышавшийся на «пятачке». Здесь его и настигла вражеская пуля.

Начался очередной артиллерийский налет. Земля задрожала от частых разрывов, с наката потекли струйки песка.

— Второй за несколько минут, понимаешь? — кричал в ухо Бирюкову капитан. — А связи нет — перебита. Время и место атаки изменено, она должна начаться на участке первого взвода, где пойдут танки, в двенадцать ноль-ноль.

Командир батальона был взволнован, кричал слишком громко.

— Изменение приказа не доведено! Кому-то нужно идти. Скоро начнется атака! Понимаешь?..

Пожилой, с седыми висками капитан по возрасту мог быть Бирюкову отцом. Его «понимаешь» звучало упреком.

— Я пойду, — просто сказал Бирюков.

Капитан насупился, окинул его взглядом.

— Иди. Там мой заместитель. Линия бронеколпаков должна быть взята сегодня же. Это приказ командования армии.

Бирюков еще раз посмотрел в стереотрубу. Перед глазами ровный клочок степи. «Валун! Только не приближаться к нему!..»

— Разрешите идти?

— Да. Идите.

Бирюкову показалось, что капитан сухо обошелся с ним, даже не попрощался перед уходом на такое трудное задание. «Впрочем, нужно очень спешить! Где уж тут прощаться!» — подумал он.

Лейтенант пробежал назад по траншее, за перекат, потом пополз вдоль гребня, невидимый для противника. Лишь метрах в семидесяти от хода сообщения он решил, что здесь-то немецкие наблюдатели не ожидают его появления. Отдышался. Машинально взглянул на часы: без пяти минут двенадцать. Глубоко вдохнул воздух и быстро пополз за гребень.

Артиллерийский налет окончился. И сразу установилась непривычная тишина. Ни одного выстрела. Доносился лишь хруст высушенной степным солнцем полыни.

Дыхание становилось прерывистым. Бирюков замер. Попытался посмотреть вперед. Многочисленные кустики полыни скрывали передовую. «Это хорошо, — отметил он, но тут же появилась тоскливая мысль: — Почему так тихо? Почему нет выстрелов?..»

Отдохнул, пополз к передовой. Полз до изнеможения. И снова отдыхал, стараясь вжаться в землю, срастись с ней. А мысли сменяли одна другую…

Впереди трупы. За ними можно укрыться… Не стреляют! Ишь! Врешь, не возьмешь!.. Кто это сказал? Чапаев, кажется. Но тогда не было бронеколпаков и всей техники. И его, Бирюкова, тоже не было. Странно: вот он есть, он жив. Но кусочек стали пронижет тело, и его не станет!..

Ужаснулся последней мысли: «Какая смерть?.. К черту! Приказ передать некому — на наблюдательном пункте остался только капитан! Добраться любой ценой, а там…»

Вз-з-зиу! Вз-з-зиу! — вдруг засвистали пули и мгновение спустя откуда-то сбоку донесся стрекот пулеметной очереди. Лейтенант перекатился к ближайшему трупу.

Передовая ожила. В трескотню выстрелов ворвался грохот разрывов: это противник «на всякий случай» выпустил с полдюжины снарядов. И тут же перестрелка смолкла.

Бирюков попытался шевельнуться. Снова рядом свистнули пули. Пулеметчик явно следил за ним. Пули то с глухим чмоканьем впивались в труп, за которым лежал лейтенант, то поднимали рядом с ним фонтанчики пыли. Одна врезалась в землю совсем близко. От ее удара срикошетил камешек, откатился. Бирюков скосил глаза. Его запекшиеся губы дрогнули.

Рядом с камешком на тоненькой полупрозрачной ножке легонько покачивался одуванчик. Словно рос одуванчик не на этой земле, искромсанной, изрытой тысячами осколков. Словно и войны не было.

Пулеметчик прекратил огонь, наверное, проверял, достиг ли своей цели. Наступила жуткая своей неопределенностью тишина. И в это напряженное ожидание неизвестности ворвалось как вихрь воспоминание, связанное с солнечным летним днем последнего предвоенного года…

…Жила-была в соседнем доме на окраине маленького городка, каких немало на Волге, забияка девочка. Не раз будущему лейтенанту приходилось испытывать на себе последствия ее озорства. Злился, но терпел, понимал, что негоже парню связываться с девчонкой. Потом военное училище, первый отпуск. Приехал в родной город, встретил соседку и ахнул: это была она и не она. Только глаза выдавали ее, прежнюю, озорную. Взглянул на нее лейтенант и потерял покой.