Чурсин посмотрел на бомбардировщик, казавшийся огромным среди маскировочных веток, на воду, блестевшую в открытой яме под мотогондолой. И вдруг понял, что мысль Птахина не так уж несбыточна.

— А можно попробовать. Ну и голова у тебя — золото! Чем только в детстве кормили! Если поставить домкраты под центроплан…

— А под них настил…

— Вот-вот! Приподнять, насколько позволят твои артиллерийские, тут же под плоскость клетку из бревен. Потом повыше домкраты и снова подкрутить их, снова нарастить клетки…

— Вроде бы с позиции на позицию, — уточнил Птахин.

— Верно. Выше и выше, одним словом, ближе к цели. Не как у вас.

Птахин обиделся:

— А у вас? Вы разве не пятитесь? На восток не от радости шли. Да и кто знает, может, на запад я вдвое быстрее пойду. Давно жду этого часа…

У Чурсина стало легче на душе, когда он понял, что и без злополучного крана можно разобрать самолет.

— Ты не обижайся. Договоримся: домкратов надо будет не два, а четыре. По паре справа и слева под центропланом. Достанешь?

— М-да. Я вам и так два высмотрел, а теперь подавай четыре! Как, Мыкола, найдем?

— Я — ни. А ты… Це ж, товарищ старшина, такая дитына!

Загубипалец покрутил головой. Кто-кто, а он знал Птахина получше других и был глубоко уверен в необычайных способностях своего друга.

Птахин вздохнул:

— Сейчас ночь. Вдоль передовой не побродишь, никого не встретишь из нужных людей. А командиру я скажу. Да, вспомнил! В штабе вами уже интересовались!

— Кто? Заместитель?

— Нет, командир полка. Говорил, с каких это пор летчики решили садиться прямо на передовой. Ему звонили откуда-то сверху. Начальство высокое заинтересовалось. Верно, помогут. А в поселке неужели даже завалящей лебедки не нашлось?

— Я же говорил: пусто там. От мастерских ничего не осталось — все эвакуировали. Что ж, они свое дело сделали. Ну, довольно, за дело, друзья!..

Наступала четвертая ночь.

Артиллеристы пришли к самолету, как только стемнело.

— Ну, товарищ старшина, можете делать из нас авиаторов, — возвестил Птахин. — Мы все грузчиками работаем или чернорабочими. А в колхозе хвалили — я на тракторе сидел, да и Мыкола мой тоже.

— Сделаю, — засмеялся Чурсин. — Механизаторы — это хорошо. Тут бы саперов еще надо.

— Сколько угодно! — воскликнул Птахин. — Каждый артиллерист от рождения обязан быть сапером. Артиллерия — бог войны!

— Что-то не чувствуется.

Птахин передвинул пилотку на затылок, понизил голос:

— А почему повелитель воздуха распластался на болоте и ни с места?

— Ну-ну! Не очень! Еще полетает, не беспокойся!

— А если фронт тронется, тогда куда денется твой бомбардировщик? В дым превратится? — ехидничал Птахин.

— И самолету и мне деваться некуда. Москва позади, турок этакий!

— О це ж так: Петро — турок, та и все! — вмешался Загубипалец. Он отстранил Птахина: — Кши, скаженный! Вы, товарищ старшина, не смотрите на него. Колючка, одним словом…

Птахин в паре с одним из артиллеристов принялся готовить из бревен упор для домкратов. Под другой плоскостью такой же упор делал Чурсин. Хотел было остаться у бомбардировщика и Загубипалец, но Птахин рассудил по-своему:

— Нечего тебе тут силу свою хоронить. Двигай-ка за бревнами. Тренируйся. Ты же в подносчики готовишься. Я одно бревно дотащу, а ты пару, — где же справедливость?

Такой уж характер был у человека: Птахин снова командовал всеми.

К полуночи упоры были готовы, запасено несколько венцов для клеток под плоскости.

Около двенадцати послышался нарастающий шум мотора.

— Кого это несет? — пробурчал работавший рядом с Чурсиным артиллерист.

Все насторожились, сбились в кучу. Птахин определил:

— Легковая. Начальство какое-то.

Машина подъехала к самолету, остановилась. Чурсин присветил фонариком. Не успел он спросить, кто прибыл, как из машины раздался голос:

— Где тут старшина авиации?

— Командир нашего полка, — шепнул Птахин.

Чурсин шагнул вперед.

— Товарищ командир, группа артиллеристов готовит самолет к подъему! Докладывает старшина Чурсин!

Рослый комполка пожал руку Чурсину. Заметил Птахина, пошутил:

— Учись, Птахин, выправке у авиаторов!

Птахин не смутился:

— А мы все скоро станем авиаторами. Почти выучил старшина. Я даже рулями пробовал действовать. Так что, если курс обучения успеем закончить, можем летчиками стать.

Все сдержанно засмеялись.

— С вами, Птахин, лучше не начинать разговор, — сказал командир полка. — Не выкрутишься. Ну, а как, старшина, у вас дела?

Чурсин коротко рассказал.

— Кран нелегко добыть. У нас нет, — заметил комполка. — Домкраты — это, пожалуй, неплохо. А не поднимая нельзя разобрать самолет?

— Нет. Вернее, можно, но для этого надо рубить обшивку, портить. Да мы быстро поднимем. Такие ребята!..

— Все же грузить без крана нельзя. Это ясно. Ну, придумаем что-нибудь. Только наших артиллеристов не очень мучайте. Мне рассказывали, они сами вызвались помочь. Но для них трудно — после ночи досыпают у пушек.

— Никак нет, товарищ командир, — вмешался Птахин. — Мы теперь смены организовали. Принес одно бревно за ночь — вот и все, выполнил задачу.

— Добровольно-принудительно?

Птахин развел руками:

— Только добровольно! Загубипалец, а ну, скажи, верно говорю?

— Оно конешно. Та совесть у каждого е.

— Верю, верю. На войне у солдата совесть как на ладошке — со всех сторон видна, — пошутил командир полка. — Поеду, старшина. А вы действуйте. Кран будет…

Когда подняли самолет на метр, Чурсин решил — достаточно. Он показал артиллеристам, какие ряды шурупов на плоскости надо вывинчивать в первую очередь.

Птахин повозился с одним шурупом, с другим, чертыхнулся:

— Вот скаженные, как Мыкола говорит! Не даются, а их же тут с тысячу будет!

Чурсин рассмеялся:

— Если на первом споткнулся, то действительно покажется их с тысячу. Ничего, привыкай. Сам напросился!

— А плоскость не отвалится, когда все шурупы вывернем? — поинтересовался Загубипалец.

— Шурупы держат только обшивку. Вернее, ленту, под которой находится стык плоскости с центропланом. Вот ее снимем, обнажим лонжероны. На них все крепится. Потом надо отсоединить тяги управления, трубопроводы, электропроводку. Ленты снимать легко. Вот с моторами труднее. Повозиться придется…

В молчании трудились долго. Наконец старшина объявил перерыв.

Отошли в сторону, прикрываясь полами шинелей, закурили.

Над головами, невидимый в темноте, прогудел моторами «чужак» — так солдаты называли вражеские самолеты. Вскоре на севере вспыхнули «светляки».

— Густо повесил, — сказал Птахин. — Похоже…

Последние слова заглушили разрывы. Мглу прорезали тонкие лучи прожекторов. Они долго шарили по небу, пока нащупали «юнкерс». Десятки пулеметных трасс пронизали ночную темноту. Трассы дробились, пересекались. Казалось, вражеский бомбардировщик должен неминуемо быть уничтоженным. Но нет, маленькая, в лучах словно молочная, фигурка самолета постепенно ушла от цели.

Один за другим погасли прожекторы. Но через минуту они зажглись вновь: на станцию вышел второй бомбардировщик.

— Теперь пойдут один за другим, — угрюмо сказал Птахин. — Видал такое под Смоленском.

— Так то ж область, а тут, подумаешь, станция крохотная! — возразил артиллерист, сидевший на плоскости.

— Значит, нашли там что-нибудь важное, черти…

Молча смотрели, как вражеские бомбардировщики один за другим выходили на цель.

И вдруг в небе вспыхнул маленький красный огонек. Он начал падать ниже, ниже, разрастался, потом, не долетев до земли, вспыхнул огромным оранжевым клубом. На мгновение лица стоявших у самолета осветил отблеск мощного взрыва.

— Здорово! — воскликнул Птахин. — Сбили-таки!

— Только мало — один всего, — вздохнул кто-то.