Уже на высоте пятисот метров бомбардировщик врезался в облака. Вокруг грязное, мутно-серое марево. Светятся циферблаты приборов.

— Наш эшелон — пять тысяч метров. Облака до четырех с половиной, — напомнил Коноплин.

— Лешка! Ты что, меня за ребенка считаешь? Сам знаю! — прокричал Ладилов.

— Вот и хорошо, что знаешь. Эшелон — пять тысяч метров.

Штурман надолго замолчал.

Медленно тянулись томительные минуты полета. По-прежнему пелена облаков плотно охватывала самолет.

Три тысячи метров… Четыре…

Вдруг на миг серебристый свет сверкнул на обшивке, стала видна плоскость. Тут же свет исчез.

— Сегодня метеобоги не ошиблись, — заметил летчик. — Похоже, выходим за облака.

— Угу. Наш эшелон пять тысяч.

— Спасибо, папочка, что напомнил!

Ладилов смеялся.

На высоте немногим более четырех тысяч метров бомбардировщик вышел за облака. Полная луна сияла на черном небосводе. Яркий ее свет, казалось, значительно более яркий, чем на земле, заливал нагромождение белоснежных, словно из ваты, облаков. Под бомбардировщиком внизу сказочная картина. Гигантские отроги гор, призрачные башни, пики будто из снега слепленных «горных» вершин, они искрятся под луной, чередуются с глубокими темными провалами.

Бомбардировщик стал терять высоту.

— Эшелон еще не набрали, Женька!

— Сейчас, сейчас!..

Самолет снизился к вершинам облачных гор, коснулся их. Летчик увеличил скорость.

— Женька, ты что задумал?

Ладилов помолчал, потом ответил:

— Дай хоть здесь побрить! Эшелон не уйдет.

Самолет — это скорость. Огромная скорость. При полете на высоте она почти не замечается. При полете над самой землей, когда все предметы стремительно проносятся под плоскостями, скорость становится ощутимой, наглядной. Это и называется — «побрить». Иногда под впечатлением такого полета летчиком овладевает озорство, желание «постричь» землю — максимально приблизиться к ее поверхности.

Коноплин понимал Ладилова. И все-таки…

Что заставляет Евгения нарушать правила полетов? Опять тот же вопрос! Озорство, спесь? Нет, не только это. Он летчик неплохой, даже хороший. А вот приходится то и дело напоминать ему о том, как авиатор должен вести себя в полете, выполнять задание. Может быть, виноват в этом он сам, Коноплин? Думал об этом уже не раз. Будто бы тоже нет. Правда, он никому не говорил о своих наблюдениях, даже замполиту. Это было бы похоже на предательство. Значит, и он, как штурман экипажа, в чем-то виноват? Но в чем?..

— Женя, давай наберем свой эшелон, — еще раз напомнил Алексей.

Летчик промолчал.

Бомбардировщик иногда врезывался в облака, тут же выныривал из них, стремительно несся по-над искрящимся белоснежным маревом.

— Женька! Эшелон, черт возьми!

— Подожди! Дойдем до поворотного пункта, тогда.

— Тебе говорю, набирай высоту!

Справа из-за огромного облачного купола мелькнула тень, на ней светящиеся точки иллюминаторов.

— Вниз!!! — дико заорал Алексей. — Вниз!! Пикируй!..

Бомбардировщик рванулся, штурмана подбросило на сиденье. Несколько мгновений — и самолет окутала мутная пелена. Вскоре в облаках летчик перешел на горизонтальный полет.

Летчик молчал. Молчал и штурман. Потом Ладилов не утерпел:

— Что, эшелон набирать будем?

Коноплин помедлил.

— Набор! — коротко сказал он.

Дальше полет продолжался на заданном эшелоне. В экипаже почти не разговаривали.

— Ты чего паникнул? — спросил наконец Ладилов.

— Самолет шел пересекающим курсом.

— А я что, думаешь, не увидел?

— Если видел, скажи, какой марки была машина?

— Гм. Обыкновенной. Наш брат бомбардировщик.

Алексей ничего не ответил. Он-то хорошо знал, что замеченный им самолет был пассажирским.

До самого аэродрома Коноплин молчал. Только перед посадкой сказал:

— А я тебя хотел угостить южным яблоком. Засядько привез. Вот теперь не знаю, стоит ли?

— Подумаешь, яблоко! — буркнул Ладилов.

— Это его первые. Сам сажал деревья.

— Первые, первые! Будут вторые…

Что он хотел этим сказать, Ладилов, наверное, и сам не знал.

Раздеваясь в гостинице, Алексей вынул из кармана комбинезона яблоко, посмотрел на матовую, словно пушком покрытую поверхность, погладил пальцем, вздохнул. Достал нож, разрезал яблоко пополам, большую часть оставил на столе.

Утром он увидел половину яблока на прежнем месте. По срезу оно почернело, края сморщились.

К яблоку Ладилов не прикоснулся.

В субботний день Алексей распределил время так же, как и в предыдущий: после обеда — отдых, потом — библиотека, до ужина и после него. Получилось по-другому.

Пообедав, долго лежал на кровати, но заснуть не мог. Евгений гладил на столе брюки. Кончил, осторожно, чтобы не смять рубчики, повесил на спинку стула.

Заскрипела дверца шкафа. Алексей покосился. Евгений снял с вешалки серый костюм, осмотрел, снова повесил в шкаф. Принялся раздеваться.

— Лешк! — позвал Ладилов.

Коноплин притворился, что спит.

— Вот барбос, молчит! Ты же не спишь, штурманяга несчастный! Вставай!

— Смотри, ботинком угощу за такие эпитеты! — беззлобно сказал Алексей и открыл глаза. — И потом, рано еще. Библиотека открывается только в шесть часов.

— Какая там библиотека! Собирайся, идем на вечер!

— Не хочется, Женька, — Коноплин поморщился. — Коллектив там у них свой и праздник свой. Эля на заводской практике. У нее знакомых там полно. А мы-то при чем?

— Чудак! Элька без тебя не велела приходить. Меня подводишь. И потом, там будет одна ее подруга. Та самая — Ира.

— Ну, а я какое отношение имею к ее подруге?

— Какое, какое! — теперь поморщился Евгений. — Потанцуем, весело проведем время. У них будет буфет, пиво. Да пойдем же, лежебока! — разозлился он. — Одевайся!

Алексей с неохотой согласился.

— Только не в военной форме. Хорошо?

— Шут с тобой, не в военной. Знаю, тебя не переубедишь. Упрешься, как бык, и будешь стоять на своем. А по виду — тихоня. Знаем таких тихонь!

Ладилов принялся переодеваться. Не догадывался он, что Коноплин согласился идти на вечер только лишь потому, что там будет Эля.

Когда сошли на трамвайной остановке, пришлось расспрашивать прохожих, куда идти дальше. К проходной завода их довела словоохотливая женщина.

— Потанцуете, а как же. Там у них вечер. Артистов пригласили настоящих. А знакомые есть на заводе?

— Нет, — весело объявил Ладилов. — Мы сами по себе. Так сказать, инициативу проявили. Связь с массами, хождение в народ.

— Ну, у нас девочки хорошие. Да и вы не останетесь незамеченными, — женщина посмотрела на летчика.

У проходной ждали Эля и вторая девушка, пониже, с носиком пуговкой. «Ира», — не сразу узнал ее Алексей.

Пожилая женщина, проводившая их до проходной, стояла поодаль, понимающе улыбалась.

— Торжественная часть уже прошла. Сейчас идет концерт. Почему так запоздали? — спросила Эля.

— Занимался уговорами. Еле вытащил приятеля! — заявил Ладилов.

Коноплин толкнул его в бок.

— А ты не толкайся! Все равно заметно, что вытворяешь!

Эля смотрела на Алексея, и он, чтобы не выдать себя, насупился.

— Как же вас развеселить? Вы всегда такой… серьезный? — спросила она.

— Всегда, — ответил за штурмана Евгений. — Особенно в воздухе от него достается. Тогда я кажусь сам себе просто малышом.

Эля перевела взгляд на Евгения, потом снова на Алексея, будто сравнивала.

— А ты, Женя, в самом деле иногда кажешься взрослым ребенком, — заметила она.

Ира, до этого молчавшая, фыркнула. И тут же смутилась, покраснела.

Ладилов не обиделся.

— Вот и хорошо. Проживу до ста лет, а меня все будут принимать за семнадцатилетнего!

Звонко засмеялась Ира, улыбнулась и Эля, махнула рукой:

— Пойдемте. Нельзя запаздывать все-таки.

Клуб помещался на втором этаже заводского управления. Их приход заметили. На ближайших скамьях ребята бесцеремонно повернули головы, разглядывали.