Нина успевала разговаривать сразу со всеми. Брату она немедленно сообщила подробности о какой-то Наташе, Николаю рассказала, что она уже не школьница, а студентка первого курса медицинского института и что любимого профессора они зовут «наш дедуся».

— Такой седой-седой! А волосы пышные! И борода тоже седая…

Николай смотрел на оживленное лицо девушки, пытался представить себе старенького профессора и не мог. Вместо седых он видел светлые волосы Нины, длинные ресницы и веселые огоньки, горевшие в глубине ее больших глаз.

Надолго запомнился Баркову этот вечер. Надолго еще и потому, что закончился он совсем печально.

Сидя за столом, Николай услышал, как в соседней комнате Нина что-то спросила у брата. Колесник безнадежно махнул рукой, бросил в ответ:

— Мямля!..

Николай почувствовал, как кровь бросилась к лицу. Он невпопад отвечал Нине, потом быстро оделся и попрощался, пробормотав что-то невразумительное.

«Мямля — это я. Кто же больше?» — решил Николай. Одно слово стало причиной длительной размолвки между Колесником и Барковым. Барков, как говорится, «ушел в себя». Он стал молчаливым, сторонился товарищей и особенно Колесника, болезненно воспринимал любую шутку по своему адресу…

В напряженной боевой работе проходили дни. Настала зима. Одно боевое задание сменялось другим, все дальше и дальше откатывались очередные цели. Фронт перешагнул Вислу, стремительным броском советские войска вторглись с юга в Пруссию. Чувствовалось близкое дыхание окончательной победы.

Дни проходили, но обида на Колесника не забывалась. И тем большим было удивление Николая, когда от Нины неожиданно пришло небольшое письмецо. Девушка осведомлялась о его успехах, коротко писала о себе, а в конце письма спрашивала, почему он тогда так внезапно ушел от них. Неужели обиделся на что-либо?

Прочитав письмо, Барков подумал, что здесь не обошлось без вмешательства Колесника. Он рассчитывал сегодня же поговорить с ним откровенно, как вдруг товарищ принес ему это известие: Колесник назначен в его экипаж. Это смутило Николая. «Поговорю потом», — решил он.

Вечером на аэродром, располагавшийся у окраины деревни, они шли молча. Лишь перед выруливанием на старт произнесли несколько необходимых фраз. А затем — зеленый сигнал на командном пункте, полный газ, и машина, оставляя за собой густой шлейф снежной пыли, ушла в темноту. Словно на прощание, мелькнула только большая красная цифра «7», нарисованная на хвостовом оперении.

С боевого задания «семерка» в назначенное время не вернулась…

Когда цель показалась впереди, Николай Барков увидел, как в лучах прожекторов и в вихре рвущихся снарядов неуверенно маневрирует какой-то самолет. «Кто-то из новичков попал в беду, — подумал Барков. — Нужно помочь!»

— Штурман, бомбим по прожекторам, — передал он Колеснику и увеличил газ.

Удар по прожекторам помог попавшему в беду летчику выйти из лучей, но весь огонь с земли теперь переместился на «семерку» Николая. Вокруг разлилось ослепительное сияние иссиня-белых лучей вражеских прожекторов, стремительно проносятся сотни красных, синих, оранжевых шариков — снарядов, и каждый из них несет в себе смерть. Враг не виден, но он с земли пристально следит за самолетом. От экипажа требуется исключительное самообладание, выдержка, чтобы выйти из этой схватки победителем.

Барков придал машине максимальную скорость. В последнюю секунду, когда «семерка» отходила уже от цели, самолет сильно тряхнуло. Первым попаданием был поврежден фюзеляж и ранен штурман, второй снаряд попал в правую плоскость. Летчик перевел машину в правое, затем в левое скольжение, стараясь вырваться из лучей прожекторов. И только Николай выровнял самолет и увеличил газ, как произошло новое несчастье: захлебнулся, заглох мотор. Оставался единственный выход — посадка.

Летчик немедленно перекрыл бензокран, перевел самолет в планирование и решил тянуть подальше от железнодорожной станции на юго-запад, в сторону находившегося здесь лесного массива.

Стрелка высотомера угрожающе двигалась влево, показывая все меньшую и меньшую высоту. Пятьсот метров!.. Четыреста пятьдесят!.. «Только бы сесть удачно», — билась в сознании Баркова мысль. А внизу лес и лес. Но вот впереди показалась белесоватая нитка шоссе и рядом с ним неправильной формы овал. Поляна!..

Самолет неудержимо снижался. Крайние на поляне деревья он перевалил с трудом. Несколько секунд, и лыжи коснулись земли. Покачиваясь, машина побежала вперед, потом, потеряв скорость, начала медленно сползать влево и… остановилась.

Итак, посадку совершили благополучно. Николай облегченно вздохнул и тут же вспомнил: ведь они на вражеской территории! Дорога была где-то рядом, но со стороны ее не доносилось никакого шума. «Так. Еще не все пропало, — подумал Николай. — Только как штурман?»

— Что с мотором, Николай? — тихо отозвался из своей кабины Колесник.

— С мотором — посмотрю, а что с тобой?

— Правый бок весь горит. Ногой шевелить не могу. Что ты теперь со мной будешь делать? Я даже из кабины не могу выбраться.

— Ничего, бодрись, дружище! Все будет в порядке! — веселым голосом произнес Николай. А сам думал, что до «порядка» еще далеко. Самолет, видимо, никуда не годен, нужно его сжечь, пока не поздно. А штурман? Не был бы он ранен!..

Подбадривая штурмана, Николай с трудом начал вытаскивать его из кабины. Неожиданно послышался шум проезжавших по шоссе автомашин. «Заметили!..» Однако первая машина прошла по шоссе, не останавливаясь, за ней прошли и вторая, и третья…

Взвалив штурмана на спину, Николай медленно пошел в сторону от шоссе. Идти по снегу, да еще в меховой одежде, было очень трудно, хотя на поляне снег был довольно плотный и совсем не глубокий. Штурману малейший толчок причинял сильную боль, и он невольно стонал.

— Брось, куда меня тащишь! Брось! Здесь ведь никаких партизан нет, — шептал между стонами Колесник.

А Барков, задыхаясь, продолжал нести его дальше. Пройдя метров двести — триста от дороги, он остановился возле разлапистой ели, с трудом опустился на одно колено и вместе со штурманом плавно повалился набок.

— Потерпи еще немного, сейчас перевяжу, — шептал он Колеснику. Но штурман твердил:

— Напрасно меня тянешь, Николай. Со мной далеко не уйдешь. Если не заметят самолет ночью, то увидят днем. Ведь рассвет скоро.

— Крепись, поживем еще!

Барков наломал еловых веток, уложил на них штурмана и перевязал рану.

— Саша, крепись! В случае чего, я сейчас же буду здесь! Слышишь?

Он быстро вернулся на поляну. Когда почувствовал знакомый запах бензина и ощутил под руками еще теплые цилиндры мотора, к горлу подкатил твердый комок. Посмотрел на неподвижный винт, на правую плоскость — у нее слегка была повреждена консоль — и тяжело вздохнул. «Все, отлетался, друг».

Единственным звуком, доходившим до слуха Николая, было падение капель в снег. Машинально он подставил ладонь под эти капли, и когда поднес ее к лицу, почувствовал резкий запах бензина. «Откуда идет бензин?» Ощупал карбюратор и не нашел никаких признаков повреждений. Опробовал тяги управления мотором и увидел, что только тяга газа слегка погнута, видимо, от скользящего удара осколком. Толкнул винт, и он легко поддался, так же как и обычно, когда мотор был исправен. Мелькнула мысль: «А что, если?..»

Николай раскрыл капот мотора, достал карманный фонарик и, пропуская между пальцами руки узкую полосу света, лихорадочно стал искать повреждение. В моторе его не оказалось. Тогда он проследил путь, по которому стекал бензин. За мотором рука нащупала рваные концы бензопровода. «Почему он стекает отсюда? Плохо перекрыт бензокран?»

Вновь и вновь руки ощупывали концы, а в сознании уже крепла надежда, гулко заколотилось сердце. «Если это только единственное повреждение, то его можно устранить!»

Не раздумывая долго, Николай достал из самолета брезентовый чехол от кабины и, чтобы не стыл мотор, накрыл его, потом сверху набросил свою меховую куртку и снова принялся за работу.